Политическое общество не сумело привести нас в новую эру мира и изобилия, которую оно обещало. Чем больше была степень принуждения и грандиознее обещания, тем к более катастрофическим последствиям приводила деятельность принуждающего государства. Фашистские и коммунистические государства, стремившиеся ликвидировать гражданское общество и полностью подчинить людей общему делу, сейчас признаны жалкими неудачами; они сулили единение и процветание, но породили лишь бедность, застой, возмущение и разобщенность.

Либертарианская критика социализма, которую долго высмеивали левые интеллектуалы, оказалась верной. Сейчас либертарианству брошен более серьезный вызов. После того как фашизм и социализм в целом сошли с политической сцены, главным конфликтом XXI века станет борьба между либертарианством и разбавленной версией социализма — социал-демократией, сторонники которой признают необходимость гражданского общества и рыночного процесса, но постоянно находят какие-то причины ограничивать, регулировать, упорядочивать решения людей. (В Соединенных Штатах социал-демократические взгляды часто называют либерализмом, однако я предпочитаю не марать слово, которое когда-то означало свободу личности.) Что касается современного американского консерватизма, то можно ожидать разделения его приверженцев на сторонников гражданского общества и сторонников политического вмешательства с целью установления определенного социального порядка. В конечном счете консерваторы-этатисты окажутся союзниками социал-демократов в деле защиты политического общества от гражданского; эта тенденция уже дает о себе знать — в виде протекционистского движения Бьюкенена и распространяющейся среди консерваторов склонности не ограничивать правительство, а использовать его для навязывания консервативных ценностей.

Поскольку социал-демократия в Соединенных Штатах и Западной Европе никогда полностью не заменяла гражданское общество и рынки, ее неудачи менее очевидны. В этом американцам и европейцам повезло, однако есть определенная сложность для либертарианцев, которые хотели бы указать на проблемы государственного вмешательства и привести доводы в пользу большей личной свободы и строго ограниченного правительства. Тем не менее доказательств неудачи политического общества накопилось бесчисленное множество и с каждым днем становится все больше и больше.

По всему миру трансфертные программы государства всеобщего благосостояния стремительно катятся к банкротству, а приближающийся выход на пенсию поколения американских беби-бумеров сделает невозможным выполнение обязательств системы социального обеспечения даже в случае значительного повышения налогов. Информационная технология в корне меняется, за исключением сфер, монополизированных государством — школ и почты, — с каждым годом становящихся все менее эффективными и более дорогими. Примеры от Уотергейта[63] до Уайтвотер[64], от Уэйко до войны с наркотиками говорят о разложении власти. Налоги и регулирование привели к резкому замедлению экономического роста в то время, когда непрерывно совершенствуемая технология, революция в средствах связи и более эффективные рынки капитала должны были вызвать повышение темпов роста. Более медленный рост и усиливающееся понимание того, что вознаграждения распределяются государством на основе политической принадлежности и политических связей, а не зарабатываются на конкурентном рынке, вызывают возмущение больших групп граждан и провоцируют социальные конфликты.

Повсеместное разочарование в большом правительстве и растущая привлекательность либертарианской критики заставили защитников политического общества пойти в контратаку. Самая интересная особенность наиболее распространенных доводов в защиту правительства, выдвигающихся в последнее время, — их умеренность. Остались в прошлом огульные призывы к социальным переменам 30-х и идеалистические крестовые походы 60-х. Хотя приверженцев этих старомодных взглядов все еще можно встретить среди университетской профессуры, политики и авторы, желающие обратиться к широкой аудитории, ограничиваются сейчас скромными заявлениями в отношении возможностей государства.

Возьмем, к примеру, опубликованную в 1992 году книгу Дэвида Осборна и Теда Геблера “Изобретая правительство заново: Как предпринимательский дух трансформирует государственный сектор”, с энтузиазмом встреченную такими “новыми демократами”, как Билл Клинтон и Эл Гор. Осборн и Геблер признают, что “появившиеся в индустриальную эру типы государств с их медлительной централизованной бюрократией, превыше всего ставящие правила и инструкции и устроенные на основе иерархической субординации, больше не работают”. Они пишут, каким государство должно стать: каталитическим, подконтрольным обществу, конкурентным, движимым миссией, нацеленным на результат, чутким к потребителям, инициативным, действующим на опережение, децентрализованным и рыночно ориентированным. Этот список поражает тем, что он очень напоминает описание не государства, а рыночного процесса. Ведущие современные теоретики государственного активизма обещают, что мы можем заставить государство действовать подобно рынку.

Или рассмотрим книгу Джейкоба Вайсберга “В защиту государства”, увидевшую свет в 1996 году, в которой излагаются пять принципов “возрождения государства”: (1) признать, что жизнь рискованна, и не пытаться устранить риск путем принятия законов; (2) прекратить обещать больше, чем может сделать государство; (3) быть готовыми отменять неудачные, устаревшие или неприоритетные программы; (4) перестать делегировать законодательные полномочия Конгресса бюрократии; (5) пообещать, что размеры государства, измеряемые как доля государства в ВНП, не будут превышать нынешнего уровня. Хотя Вайсберг сохраняет трогательную веру в “мудрое, эффективное и великодушное федеральное правительство”, по сравнению с программами более ранних поколений энтузиастов государственного активизма рамки его программы весьма ограниченны.

Однако, несмотря на сдержанность этих сторонников государственного вмешательства и заявление президента Клинтона, что “эпоха большого правительства закончилась”, в действительности правительство остается самым большим за всю историю. Федеральное правительство принудительно забирает 1,6 трлн долларов в год у тех, кто их зарабатывает, а правительства штатов и местные правительства забирают еще 1 трлн. Каждый год Конгресс увеличивает объем статутного права на 6000 страниц, а регулирующие органы добавляют 60 000 страниц новых правил в Federal Register. Юристы соглашаются, что, вероятнее всего, ни одно предприятие не сможет полностью выполнять все нормы федерального регулирования.

Большинство наших политических лидеров все еще живут в Вашингтоне, который построил Рузвельт, — городе, в котором, если вам в голову приходит хорошая идея, вы создаете государственную программу.

Рассмотрим несколько примеров.

• Сенатор Боб Доул зачитывает Десятую поправку (“Полномочия, не делегированные Соединенным Штатам настоящей Конституцией и не запрещенные для отдельных штатов, сохраняются соответственно за штатами либо за народом”) в своих выступлениях во время предвыборной кампании и тем не менее вносит законопроекты о федерализации уголовного права, политики социального обеспечения и определении брака.

• Вице-президент Гор оглашает план отмены государственных проектов жилищного строительства, говоря: “Эти кишащие преступниками памятники неудачной политике убивают окружающие их районы”. Он напоминает своим слушателям: “В прошлом Вашингтон указывал людям по всей стране, что делать, диктуя мудрость свыше. И давайте будем честны: часть этой мудрости оказалась недостаточно мудрой”. Затем он провозглашает план по… созданию новых проектов государственного жилищного строительства.