Одна из ключевых идей, предлагаемых швейцарской системой, — возможность сведения к минимуму культурных конфликтов, если не превращать их в конфликты политические. Таким образом, чем более широкий круг вопросов относится к частной жизни или местному уровню, тем меньше у культурных групп поводов воевать за религию, образование, язык и т. д. Отделение церкви от государства и свободный рынок ограничивают число решений, принимаемых в государственном секторе, поэтому у групп снижается стимул бороться за политический контроль.
Во всем мире люди начинают понимать достоинства ограниченного правительства и автономии. Даже студент из далекого Азербайджана недавно сказал на конференции: “Мы с моими друзьями подумали, нельзя ли решить конфликт между армянами и азербайджанцами не передвигая границы, а лишив их важности — путем отмены внутренних паспортов, разрешения владеть собственностью и предоставления права работать по обеим сторонам границы”.
Тем не менее централисты легко не сдаются. Стремление устранять “различия” между регионами все еще сильно. Президент Клинтон заявил в 1995 году: “Как президент, я должен издавать законы, которые подходят не только тем, кто живет в Арканзасе и в Монтане, а всей стране. Замечательная особенность нашей страны — ее многоликость, разнообразие, и внесение гармонии в эту пестроту — великая задача, которую нам предстоит решить”. Обозреватель Washington Post пишет, что Америке “очень нужен… единый образовательный стандарт, установленный — кем же еще? — федеральным правительством”. Губернатор штата Кентукки Пол Пэттон говорит, что если новаторская образовательная методика работает, то она должна быть у всех школ, а если не работает, то ее не должно быть ни в одной школе.
Но почему? Почему бы не разрешить местным школьным округам наблюдать за другими округами, копировать то, что кажется работающим, и адаптировать это к своим собственным обстоятельствам? И почему президент Клинтон полагает, что его задача — “внесение гармонии” в замечательное разнообразие Америки? Почему бы не наслаждаться разнообразием? Проблема сторонников централизации заключается в непонимании, что уважение разнообразия означает признание того, что разные люди и разные регионы будут находиться в разном положении и иметь разные результаты. Главный вопрос состоит в том, какие системы, централизованные или конкурентные, дают лучшие результаты, т. е. приводят к решениям пусть и не идеальным, но более совершенным, чем были бы в противном случае. Либертарианцы утверждают: наш опыт использования конкурентных систем, будь то демократия, федерализм, свободные рынки или высококонкурентный западный рынок идей, демонстрирует, что они находят лучшие ответы, чем навязываемые, централизованные системы, работающие по принципу “один размер для всех”.
В 1995 году две крупные компании — ITT и AT&T — объявили о добровольном разделении на три части, поскольку их размеры и внутренняя неоднородность затрудняли управление ими. Объем продаж ITT составлял около 25 млрд долларов в год, AT&T — около 75 млрд долларов. Если корпоративные менеджеры и инвесторы, которые рискуют своими деньгами, не могут эффективно управлять предприятиями такого размера, способны ли Конгресс и 2 млн федеральных бюрократов управлять бюджетом в размере 1,6 трлн долларов, не говоря уже обо всей экономике с 6-триллионным ВВП?
Одна из главных причин, почему будущее принадлежит либертарианству, — наступление информационной эпохи. С каждым днем информация становится все дешевле и поэтому распространяется все шире; все большей проблемой становится не недостаток, а избыток информации. Информационная эпоха — плохая новость для централизованной бюрократии. Во-первых, поскольку информация становится дешевле и доступнее, люди меньше нуждаются в том, чтобы решения за них принимали эксперты и власти. Это не означает, что мы не будем консультироваться у специалистов, — в сложном мире никто из нас не может быть экспертом во всем, однако это значит, что мы сможем выбирать их и принимать свои собственные решения. Правительствам будет сложнее держать граждан в неведении о международных делах и о своих преступлениях. Во-вторых, поскольку информация и коммерция быстрее, неповоротливому правительству будет все труднее выдерживать темп. Главная цель регулирования телекоммуникационных и финансовых услуг — замедлить скорость изменений и удержать потребителей от получения всех выгод, которые нам предлагают компании. В-третьих, легче станет сохранять частную тайну. Государство будет пытаться блокировать технологию шифрования и требовать, чтобы у всех шифров был государственный ключ (Clipper Chip[65]), однако эти попытки обречены на неудачу. Государству все сложнее будет совать свой нос в экономическую жизнь граждан. Наконец, как выразился предприниматель в сфере технологий Билл Фрецца, “силу принуждения нельзя провести через сеть”. Поскольку цифровые биты становятся более ценными, чем угольные шахты и заводы, государству будет сложнее осуществлять контроль.
Некоторых беспокоит, что стоимость компьютеров и доступа в Интернет создает новый барьер между имущими и неимущими, однако исправный бывший в употреблении компьютер и доступ в сеть на год можно купить по цене годовой подписки на New York Times — и никого не беспокоят те, кто не может себе позволить купить подписку на газету. В любом случае стоимость компьютеров падает и будет продолжать падать, как падала цена на телефоны и телевизоры, которые когда-то были игрушками богачей. К середине 1996 года предприниматели предлагали бесплатную электронную почту любому клиенту, готовому мириться с наличием рекламы на экране компьютера. Не будет никаких имущих и неимущих, говорит Луис Розетто, редактор журнала Wired, либертарианской библии информационной эпохи: «Лучше говорить об имущих и тех, кому эти блага станут доступны позже. И возможно, что в невыгодной ситуации именно имущие, поскольку они выступают подопытными кроликами новой технологии, и платят огромные деньги за то, что через пару лет будет доступно за небольшую долю первоначальной цены”. Попытки заставить компании предоставлять свои технологии всем сразу или по цене ниже рыночной просто-напросто снизят стимул предпринимателей выходить на рынок с новым продуктом и тем самым замедлят скорость перемен.
Поскольку сейчас все большее значение приобретают продукты нашего разума, запечатленные в цифровых битах, традиционные природные ресурсы будут становиться менее значимыми. Для создания богатства важнее будет иметь соответствующие характеристики институциональной структуры и человеческого капитала, чем нефть и железную руду. Государства уже не смогут с той же легкостью регулировать капитал и предпринимательство, поскольку людям и капиталу становится проще перемещаться через границы. Стремясь удержать в стране собственных инноваторов и инвесторов и привлечь их коллег из-за рубежа, страны будут снижать налоги и уменьшать степень государственного регулирования и на этом пути добиваться процветания.
Некоторые пророки информационной эпохи чрезмерно преувеличивают ее отличия от индустриального века. Многие из самых богатых стран XVII–XX веков — Нидерланды, Швейцария, Великобритания, Япония, Сингапур — отличались недостатком природных ресурсов. Они разбогатели старомодным способом — в действительности новомодным, капиталистическим — благодаря верховенству права, экономической свободе и трудолюбивому и хорошо образованному населению.
В более открытой экономике участия, которая станет возможной благодаря киберпространству, важность свободных рынков и личных усилий даже увеличится. Питер Питш из Гудзоновского института пишет, что “Хайек и Шумпетер — провидцы инновационной эпохи”, как он называет новую экономику. Хайековский анализ спонтанного порядка и огромных опасностей искажений, привносимых принуждением, а также сложный механизм функционирования последнего важны как никогда в век неограниченных возможностей и стремительных изменений. И к величайшей досаде предпринимателей, познающих эту истину на своем опыте, точка зрения Шумпетера о том, что “созидательное разрушение — суть капитализма”, будет как никогда уместной. Ярким примером созидательного разрушения стало ниспровержение больших ЭВМ персональными компьютерами, всего за пять лет стоившее IBM 70 процентов ее рыночной стоимости. В свою очередь не будут ли персональные компьютеры свергнуты с трона Интернетом? Не пошатнутся ли позиции Microsoft так же, как позиции IBM? Как сказали бы Хайек и Шумпетер, это никому не известно.
