В субботу, 20 сентября, праздновали день рождения цесаревича Павла. Графы Гага и Ваза отбыли в свое отечество, и никто не пришел их проводить. Графа Моркова тоже нигде не было видно: его сразил внезапный недуг. Разумеется, по двору поползли слухи об опале, которые Екатерина сочла нужным опровергнуть, громко заявив при всех, что он в точности исполнял ее приказания. Два дня спустя отмечали годовщину коронации императрицы; на торжественный выход в Мраморном зале, за которым следовал бал, пригласили дипломатический корпус, который был совершенно забыт в продолжение целого месяца, пока в столице находились шведы. Дипломатов это задело, и Екатерине нужно было найти верные слова, чтобы извиниться перед ними, не уронив своего достоинства. Князь Понятовский стоял справа от трона (в последнее время императрица словно не могла без него обойтись), и прежде чем направиться к послам, выстроившимся с противоположной стороны, Екатерина шепнула ему:

— Мне было бы приятнее сделать десять тысяч шагов, чем эти десять.

Во время бала она снова подозвала Понятовского к себе и спросила, обмахиваясь веером, не расположен ли он жениться на великой княжне Александре?

— Я не осмелился бы претендовать на руку великой княжны, не имея возможности предложить ей трон, — ответил князь. — Но я был бы безмерно счастлив, если бы это могло привести к возрождению Польши.

Фрейлины танцевали полонез и менуэт с иностранными послами. Великие княжны всё еще были простужены и остались дома. Не бойся, Alexandrine, ты не пойдешь под венец с сорокадвухлетним стариком. Не восстанавливать же ради этого Польшу.

В мертвом свете луны поле, усеянное трупами, казалось еще более зловещим. Бонапарт медленно обходил его в сопровождении пары адъютантов. В сегодняшнем сражении австрийцы были наголову разбиты, граф Вурмзер бежал, бросив пять знамен, тридцать пять орудий и столько же зарядных ящиков, понтонное снаряжение и более двухсот фургонов обоза. Битва при Бассано войдет в историю, но это не финальная точка, а всего лишь запятая. Будут новые сражения, новые победы… Генерал взял в привычку возвращаться на поле битвы и смотреть на тех, кто не убежал и не сдался. Драться придется именно с такими людьми.

Он вздрогнул и попятился, когда из темноты вдруг выскочила собака. Она с лаем набросилась на людей, однако тотчас вернулась к мертвому хозяину, жалобно скуля. Пес то лизал безжизненное лицо, то снова кидался к людям, захлебываясь лаем; он просил о помощи и жаждал мести.

Бонапарт остановился, охваченный трепетом. Ночь, равнодушная луна, живая собака, оплакивающая мертвеца… А ведь у этого человека, верно, есть друзья, которые сейчас, в эту самую минуту, разбили где-то бивак и радуются тому, что живы. Он же лежит здесь, покинутый всеми, кроме верного пса. Какой урок преподает нам природа!

Генерал почувствовал стеснение в груди; у него вдруг увлажнились глаза. Еще сегодня утром он не дрогнув отдавал приказы, обрекая на смерть сотни людей; он видел, как его солдаты шли вперед и погибали, однако воспринимал это как должное. Теперь же горе скулящей собаки тронуло его до глубины души; если бы в этот миг враг вздумал умолять его о милосердии, точно Приам, просящий Ахилла отдать ему тело Гектора, то добился бы желаемого… Прочь, прочь отсюда!

Письмо со штампом генерального штаба Итальянской армии под Леньяго, датированное пятнадцатым сентября, пришло в Константинополь двадцать третьего октября. Леньяго… Это на полпути из Венеции в Парму. В этом городе родился великий композитор Антонио Сальери, протеже Глюка и друг Гайдна, сделавший карьеру при венском дворе. За два года до революции во Франции его опера «Тарар» на либретто Бомарше произвела в Париже фурор — тридцать три представления за год, не считая публичных репетиций с платой за вход! Потом Да Понте написал итальянское либретто, и ту же оперу сорок раз сыграли в Вене под названием «Аксур, царь Ормуза»; в Польше ее поставили в девяносто третьем году, в переводе.

Вспомнив об этом, Огинский задумался о вольности искусства и о провидчестве артиста. В финале «Тарара» восставший народ, явившийся спасти своего героя, вынуждает тирана отречься от власти и покончить с собой. Ни Людовик XVI, ни Иосиф II не запретили этой оперы и не потребовали внести в нее изменений: они считали себя просвещенными правителями, а не восточными деспотами, а потому не приняли намеков на свой счет. Общество же в большей мере занимал не сюжет, а революционные новшества Сальери, объединившего драму с комедией. Партер освистывал то, чему рукоплескали в ложах, и наоборот. Зато когда во Франции покончили с тираном, новые власти потребовали переделать либретто: теперь в финале народ Ормуза провозглашал республику, вместо того чтобы возвести Тарара на трон. Чего они испугались?

Незнатный Тарар назначен генералом, но, обманутый царем, пытается ему противостоять. Ему грозит смерть, однако восставшие солдаты и рабы его освобождают и провозглашают любимого полководца своим государем…

Этим летом французский народ дважды пытался освободить арестованных вождей «Равенства» во главе с журналистом Бабёфом, сделавшим своим псевдонимом имя народного трибуна — Гракх; эти люди требовали равенства для всех — мужчин и женщин, отмены частной собственности и истинной демократии. На парижскую чернь обрушились репрессии, тогда за дело решили взяться солдаты, но в сентябре их выдал предатель. Несколько десятков человек погибли в перестрелке с войсками, лояльными Директории; более сотни арестовали, судили и тридцать приговорили к смерти. С Конституцией I года Республики было покончено навсегда — вместо нее приняли другую; со свободой слова тоже. Казнив просвещенного монарха, Франция получила взамен пятерых алчных и жестоких деспотов, расправившихся с последними из тех, кто еще верил в Республику… Даже в опере переделанный финал звучал фальшиво. А в жизни переписать партитуру не так-то просто.

Теперь Директория с тревогой следит за ростом славы генерала Бонапарта, который действует уже вполне независимо. В середине октября он образовал в Италии новое государство, объединив герцогство Модена, Реджио, Феррару и Болонью в Циспаданскую республику, вассальную Франции. Этот человек не позволит себя арестовать, не попытается покончить с собой, как Робеспьер, и не станет командовать своим расстрелом, как Шаретт. Скорее всего, он уже готов, подобно Тарару, навеки сковать себя цепью со счастьем своей страны. А из этой цепи ничего не стоит выковать корону… Вот что пугает политиков, в то время как военачальники теряют рассудок от зависти и ревности.

Сулковский передал генералу письмо Огинского после победы при Бассано. Прочитав письмо, Бонапарт задумался, потом сказал: «Что я должен ответить? Что я могу пообещать? Напишите вашему соотечественнику, что я люблю поляков и высоко ценю их. Раздел Польши — это беззаконие, и пора положить ему конец. Когда закончим войну в Италии, я сам поведу французов в Польшу, и мы заставим русских воссоздать эту страну. Но напишите вашему другу: пусть поляки не уповают на помощь из-за границы, а сами позаботятся о своем освобождении. Пусть объединяются, вооружаются, действуют! Красивые речи ни к чему не приведут. Дипломаты краснобаи, турки — бездельники. Угнетенный народ сможет вернуть себе свободу лишь с оружием в руках».

«Известно, что территория России выгодно увеличилась от уничтожения Польши; сия держава приобрела столько военных и реальных сил, что может в любой момент напасть на Турцию, держать Швецию в зависимости от себя, грозить Пруссии и удерживать Австрию в сетях выгоды и страха. Такое положение на Севере весьма тревожно для держав Юга. Поляки, могущие уповать единственно на Францию ради своего политического существования, всё еще способны многое сделать для развития крепкой и удовлетворительной системы на Севере. Не вызывает сомнения, что наша последняя революция, хотя и поспешно начатая и проведенная без поддержки держав, заинтересованных в независимости Польши, произвела очень полезную диверсию для дела свободы и способствовала внезапному изменению облика Конституции. От нового плана восстания, родившегося из продуманной и связной системы и имеющего целью подготовить средства, дабы вовлечь Пруссию в войну против Австрии и России, можно ожидать всяческих успехов. Речь идет о формировании нескольких вольных польских легионов при армиях Республики — Рейнской и Итальянской. 1) Легионы станут ядром и питомником будущей армии Польши. 2) В них войдут нескольких генералов, отлично служивших во Время двух последних кампаний Польши против России и ее союзниц. 3) Корпуса легионов будут составлены из младших офицеров, уволенных со службы в Польше, которые из патриотизма почти все отказались от службы, предложенной им правительствами государств-захватчиков, а также галичан, насильно взятых на службу в австрийские войска. 4) Легионы примкнут на добровольных началах к армиям французской Республики, подчиняясь генералам-республиканцам, и будут действовать на направлениях, указанных им французским правительством в результате переговоров. Когда сей план будет приведен в исполнение, будут предприняты усилия, в соответствии с планом Франции в отношении Турции, для объединения польских эмигрантов в провинциях, подвластных Высокой Порте, и подготовки там ядра отдельного корпуса. С этим корпусом мы привлечем к себе недовольных русских из заднепровских провинций, которые во время нашей последней революции объявили тайным комиссарам свое желание сражаться вместе с нами. Они могли бы одновременно воздействовать на движения в Трансильвании и Венгрии, лишив Австрию возможности продолжать нынешнюю войну и надолго отвратив ее от попыток возобновить войну по другим причинам. Трудность с изысканием средств для организации польских легионов можно преодолеть, рассчитывая на помощь польских патриотов. Хотя они и разорены последними событиями в Польше, на эти цели пожертвования будут. За средствами можно обратиться и к голландским обывателям, также заинтересованным в существовании Польши, под заклад польского национального имущества. Голландцы наверняка выделят деньги, если увидят, что данный проект одобрен и поддерживается французским правительством. Можно также найти кредит в Турции, непосредственно заинтересованной в восстановлении Польши, если Французская Республика выступит в качестве посредника. Если не создать ядро будущей польской армии, новый взрыв в этой стране невозможен, несмотря на пламенное желание патриотов. Не вызывает сомнений, что только план восстания в Польше может сорвать новые козни союзников из Северной Европы. Взрыв в Галиции пробудит дух недовольства в Венгрии, и тогда Австрия, вместо того чтобы употреблять все свои силы против Франции, будет вынуждена разделить их для замирения своих земель. Пруссия, естественный союзник Франции, из интереса самосохранения согласится с активной системой, когда Польша вновь появится на политической сцене. Когда турки увидят огонь войны в Польше против Австрии и России, они стряхнут с себя апатию. С началом новой революции Швеция откажется от невмешательства, и Россия, видя угрозы себе со всех сторон — от соседних народов и от собственных подданных, по большей части недовольных, и в особенности от жителей земель, отнятых у Польши, — будет вынуждена отказать в покровительстве заговорам французских эмигрантов, прекратить распалять войну против Франции и расширять свои пределы за счет Европы. Ей придется, наоборот, сосредоточить все свои военные и денежные ресурсы на собственной обороне. Я чувствую, что принятие сего проекта во многом зависит от доверия французского правительства к лицу, представившему оный. Льщу себя надеждой, что через посредство граждан Декорша, прежнего посла Франции в Варшаве, Бартелеми и Каяйра я получу ручательства польских патриотов, облеченных всей полнотой доверия нации. Париж, 19 вандемьера V года Республики. Польский генерал-лейтенант Ян Генрик Домбровский».