— Как же ты можешь знать, мой сон или не мой? — спросил Зорко, даже не стараясь узнать, как мог Некрас распознать грядущее, настоящее и прошлое, отделить сон от яви.

— Я слышу звуки другого, — пояснил заклинатель. — Если этот другой — человек, а не дух, то он великий кудесник. А то, что это сон, понятно и без всяких кудес: разве мог бы даже и дух рассказать тебе все, что чувствует другой, наблюдай он это лишь со стороны? Только во сне можно заглянуть внутрь другого.

— Выходит… Постой, Некрас, — опомнился тут Зорко. — Если ты не можешь следить помыслы, как же ты узнал о том, что я видел сейчас в обереге?

— О том и речь, — отозвался Некрас. — Звучат не твои помыслы. Звучит то, что ты видишь в обереге!

— Чего же ты от меня хочешь? — озадачился Зорко.

— Мы многие годы охотимся за звуками древности, но никогда не могли достичь таких корней времен, что достигает твой оберег, — ответил Некрас. — Если ты сумеешь увидеть в нем то, чего не достигли мы, я сумею услышать это. Услышав же, мы откроем многое, что скрывается от нас в вещах и мыслях.

— Я не вижу того, что говорило бы о прошлом веннов, — покачал головой Зорко. — Только то, что было или могло произойти некогда с вельхами. И ты не сможешь всегда сопровождать меня, потому что сейчас моя дорога идет через эту войну. И добыча, на которую я веду охоту, наблюдая за ней сквозь оберег, вовсе не схожа с той, какую ищешь ты.

— Все времена растут из одного корня, — сказал тогда заклинатель звуков. — И время вельхов, и время веннов. Но ты прав, и я не могу следовать за тобой сквозь войну. Меч и лук повинуются мне куда хуже, чем звуки. Впрочем, я могу остановить и даже обратить вспять целый отряд, если буду знать достаточно о звуках воинов степи. На кого же ты охотишься?

— Воины степи — это только люди, просто убивая их, ты не остановишь и не убьешь силу, что направляет поход, потому что она у их воеводы и предводителя — Гурцата. За ним я веду охоту. И буду вести ее до конца. Черное марево скрывает его, и пока я могу лишь очертить границы этой пелены. Но я записал немного о том, что мне довелось увидеть. И я могу передать эти записи тебе. Правда, они сделаны по-аррантски.

— Если даже они пролежат в ларе десять лет, время не успеет уйти далеко от того места, где оно находится теперь, по сравнению с той далью, что отделяет его от начала, — заметил Некрас. — Если ты сможешь увидеть черное облако, укрывшее Гурцата, я смогу услышать его.

— Слушай.

Зорко опять посмотрел в оберег, и привычная уже картина возникла перед ним тотчас. Это было облако мрака, плывущее и катящееся по непонятной земле с черной травой. Вдали, на расстоянии, которое трудно было оценить из-за темноты, дыбились хребты курганов. На их вершинах мерцали в разрывах темноты холодные огни. Там, где был Гурцат, всегда стояла ночь, и только чьи-то силуэты — еще более черные, чем трава и курганы, — иногда чудились в этой огромной безвременной ночи. Зорко думалось, что более всего они походили на лошадей степи, бывших в этом видении почему-то сплошь вороными. Лошади ели черную траву или просто лежали в ней и оттого еще сильнее наливались чернотой. А облако катилось мимо них, будто великанский ком перекати-поля…

— Вот и все, что я могу тебе показать, — сказал Зорко. — Иногда я вижу границу этой ночи, и она всегда уходит в сумерки, простершиеся над степными шатрами. Шатров много, и они стоят кольцами вокруг одного, богатого и главного. Оттуда слышны крики и звон оружия. Другой край ночи обрывается прямо в яркий день, и в нем нет ничего, кроме жестких ковылей, солнца и огромного синего неба. Что лежит между ночью и днем и между ночью и сумерками, мне не удалось увидеть ни разу.

— Сумерки и шатры — это прошлое ночи. Полдень — ее будущее. Наверное, миг, когда сумерки преображались в ночь, а ночь — в полдень, столь краток, что ни ты, ни я не можем схватить его. Черное облако — чей-то неизбывный сон, закатившийся как перекати-поле в чужой сон и сделавший этот сон ночью. То, что ты видишь, может быть сном Гурцата, но проникнуть сквозь сон во сне ты не можешь, пока не может этого тот, благодаря кому ты видишь сны Гурцата. Впрочем, я не поручусь, что это просто сон — и именно сон Гурцата. В этом сне нет людского, и он слишком похож на Пропасть, Где Исчезают Звуки. А эта пропасть — уже не сон, а явь.

— И где есть такая пропасть? — осведомился Зорко.

— На краю у времени, под Звездным Мостом, — объяснил Некрас. — Время обрывается туда и пропадает невозвратно, а вместе с ним звуки. К счастью, не вся река времени падает в пропасть. Но если кого-нибудь увлечет в тот рукав, что падает в пропасть, его не сможет воссоздать никакая память. И если заклинатель звуков неосторожно увлечется и пойдет его путем, он тоже рухнет в эту пропасть.

— Откуда ты знаешь тогда, что пропасть эта существует? — не понял Зорко. — Если оттуда никто не выбирается?

— Звуки пропадают там, где нет ничего, — ответил кудесник. — Где нет ничего, там нет времени. Проходя в прошлое по тропам звуков, мы слышим трещины в прошлом, как горные рудознатцы слышат трещины в глубинах камня. Мы слышим, как обрывается эхо, и знаем, где граница пропасти и звука.

— Что, если ринуть черную тучу, которую я видел, а ты слышал, в такую пропасть? — задумался Зорко.

— Как это сделать? — откликнулся Некрас.

— Надо найти того, кто дает мне эти сны, — сказал Зорко. — Знаешь ли ты края, где живут умельцы, которые идут по следу снов, как ты по следу звуков?

— Есть молва, что они еще остались в Аррантиаде и Саккареме, — раздумчиво проговорил кудесник.

— В Галираде говорят, будто Гурцат скоро пойдет на Саккарем. Аррантиада — за морем, — начал размышлять вслух Зорко. — Я не могу оставить войну.

— Ты хотел бы, чтобы я отправился в Саккарем, покуда там нет Гурцата? — спросил Некрас, уже забывший, что Зорко и моложе его, и совсем не кудесник.

— Никто больше не сможет этого сделать, — ответил Зорко. — Но я не могу приказать тебе отправиться в Саккарем. И кто знает, нужно ли это?

— Я пойду в Саккарем, — ответил Некрас не задумываясь. — Ты задал мне задачу, сам, может быть, не зная того. Если я найду того, кто может следовать в прошлое за видениями, а он найдет меня, могущего идти по следам звуков, то мы узнаем, где лежит пропасть, поглощающая звуки и образы. Если опрокинуть в нее облако темноты, которое заставляет людей бросать родные места и идти войной на других, то одна пропасть поглотит другую и пропавшее время выплеснется обратно. А с ним мы увидим и услышим все, что было утрачено.

— Ты думаешь, это можно сделать? — усомнился Зорко.

— Вместе с утраченным временем к нам снова вернутся наши предки и жизнь станет такой же, как тогда, в былом: люди и боги жили рядом и боги приходили к людям наяву, — мечтал Некрас.

— Говорят, так и было до времени Черного Неба, — подтвердил Зорко. — Но говорят и другое, — добавил он. — Если ты и вправду собрался в Саккарем, то тебе надо пройти там, где сейчас мергейты.

— Я их за десять верст слышу, — беспечно отвечал заклинатель звуков. — Так же, как по цепи эха и эха от эха, я слышу, где лежит Саккарем. Я найду этот край, даже не зная дороги.

— Если вы так сильны, что ж вы не заставите мергейтов отступить? Почему бирюками живете? — задумался Зорко.

— Наш путь к началу лежит, — покачал головой кудесник. — Разбудим великую силу, чтобы, как нам мнится, себе пособить, и обрушим в пропасти последнее, что еще от прошедшего осталось. То, что у богов и предков было, — истина, и к ней мы возвратиться должны. А мы от нее уходим все дальше и дальше, — сказал он с сожалением. — Неужто ты, столько о былых временах знающий, с тем не согласишься?

— Тебе видней, — пожал плечами Зорко. — Давай только не будем рассуждать более. Достанет и того, что сейчас решили. Не то, опасаюсь, надорвемся: и без того слишком многое определили себе предрешать. В моем обереге мощь немалая, а править ей я покуда не научился. Мне бы себя удержать…