У нее удивленный взгляд — как будто только осознала, что лежит на полу.

— Помоги, — с трудом поднимается она.

Ее губы, сжатые в узкую полоску, побелели.

— Принеси мусорное ведро, пакет, градусник, тайленол и стакан воды.

— Тошнит?

— Так, на всякий случай, хочу быть готова, — говорит она.

Всегда-то мы готовы. Вечная угроза всевозможных неприятностей — именно это нас и связывает, мы просто помешаны на том, чтобы предупредить все и вся. У нас всегда наготове ракетницы и огнетушители, портативные рации, надувной плот, небольшой генератор, сотня батареек всевозможных форм и размеров, тысяча наличными, запас туалетной бумаги и питьевой воды, достаточный, чтобы продержаться полгода. Во время поездок мы всегда берем с собой в ручную кладь дымозащитные капюшоны, протеиновые батончики, таблетки для очистки воды и большую пачку шоколадных драже.

Жена сует электронный градусник под язык; циферки ползут вверх — каждая десятая градуса отмечается сигналом.

— Тридцать восемь и шесть, — объявляю результат.

— Неужели температура? — недоверчиво спрашивает она.

— Жаль, что между нами все так плохо.

— Не так уж и плохо, — возражает жена. — Не жди слишком многого, вот и не разочаруешься.

Мы пытаемся заснуть; ее бросает то в жар, то в холод, она что-то там бормочет насчет «показаний к операции на брюшной полости», насчет «защитной фиксации и симптомов отдачи». Я никак не могу понять, это она про себя или про NBA.

— Невероятно! — жена садится в кровати прямая как палка и тут же сгибается пополам, морщась от боли. — Что-то так и рвется изнутри. Прямо как в фильме про пришельцев — вот-вот исторгну из себя нечто, выплюну наружу.

Она замолкает, потом переводит дух.

— И тогда все прекратится. Господи, кто бы мог подумать, что это случится со мной, да еще в субботу вечером!

— Может, аппендицит?

— Я уже думала об этом, но что-то сомневаюсь. Не те симптомы. Ни отсутствия аппетита, ни диареи. Я в самом деле была голодная, когда ела ту пиццу.

— Может, яичник? У женщин ведь много яичников?

— У женщин всего два яичника, — поправляет она. — Я уже думала — возможно, это синдром Миттельшмерца.

— Миттельшмерца?

— Отделение яйцеклетки, середина цикла.

В пять утра у нее уже тридцать девять и четыре. Она то обливается потом, то дрожит.

— Может, отвезти тебя домой, в город? Или до ближайшей больницы?

— Пожалуй, лучше так, чем на скорой. Подумать только: врач, доставленный на скорой, да еще с кислородной маской!

— Что ж, ладно.

Я одеваюсь, собираю вещи, прикидывая, что взять с собой: сотовый, записную книжку, ручку, что-нибудь почитать, пожевать, бумажник и карточку со страховым номером.

Мы быстро садимся в машину. Дольше медлить нельзя — состояние у нее явно нехорошее. Я гоню, выжимая семьдесят миль в час.

— Кажется, я умираю, — говорит жена.

Я подкатываю ко входу и помогаю жене выйти — она буквально виснет на мне. Машину я оставляю открытой, с работающим двигателем. Меня вдруг охватывает неодолимое желание бросить все и уйти.

В приемном отделении никого. На стойке регистратуры — звонок. Я жму на него дважды.

Появляется женщина.

— Что у вас?

— Жене плохо, — говорю я. — Она — врач.

Женщина садится за компьютер. Вводит имя и номер удостоверения личности. Потом — страховой номер, температуру и давление.

— Боли сильные?

— Да, — отвечает жена.

Через несколько минут приходит врач, он надавливает жене на живот.

— Похоже на прободение, — говорит он.

— Чего? — спрашиваю я.

— Аппендикса. — И уже жене: — Дать вам демерол?

Она качает головой.

— Завтра на работу, у меня дежурство.

— А в каком отделении вы работаете?

— Экстренная помощь.

В палате по соседству кого-то рвет.

Приходит медсестра взять кровь:

— Барри Манилоу скоро будет. Он хороший хирург. — Медсестра снимает жгут с руки жены. — Мы называем его так, потому что он ну вылитый Барри Манилоу. [7]

— Не хотелось бы ошибиться, — говорит Барри Манилоу, прощупывая живот жены. — Вряд ли это аппендицит, да и насчет желчного пузыря тоже не уверен. Позвоню-ка рентгенологу — пусть сделает снимок. Согласны?

Она кивает.

Я отзываю врача в сторону:

— А ей здесь точно помогут? Может, перевезти в другую больницу?

— Ну, это же не пересадка почки, — успокаивает врач.

Медсестра приносит мне холодного лимонаду. Предлагает присесть. Я сажусь рядом с каталкой, на которой лежит жена.

— Хочешь, я заберу тебя отсюда? Вызову машину, и нас отвезут в город. В больницу получше.

— Не хочу я больше никуда ехать, — говорит она.

Вернувшись в палату, Барри Манилоу снова заговаривает с ней:

— У вас не аппендицит — все дело в яичнике. Геморрагическая киста; кровотечение и пониженный гематокрит. [8]Придется оперировать. Я уже вызвал гинеколога и анестезиолога — жду, когда придут. Сейчас перевезем вас наверх, в операционную.

— Скорей бы уж, — говорит она.

В коридоре я останавливаю Барри Манилоу:

— Вы можете спасти яичник? Она очень хочет детей. Просто раньше было как-то не до этого — сначала работа, потом я, теперь вот это.

— Сделаем все, что в наших силах, — отвечает врач, скрываясь за дверями с надписью «Только для персонала».

В приемной хирургического отделения никого; я сижу, листаю «Охоту и рыбалку», детский журнал, брошюрку про рак толстой кишки…

Не проходит и часа, как появляется Барри Манилоу:

— Яичник мы спасли. Вытащили кое-что размером с лимон.

— Лимон?

Врач поднимает руку, сжатую в кулак.

— Да, лимон. Правда, выглядел он как-то странно. — И пожимает плечами. — Мы отправили его в лабораторию на исследование.

Лимон, кровоточащий лимон, апельсин-королек… лимон, скисающий прямо в ней. Но почему они сравнивают опухоли с фруктами?

— Где-то через час ее привезут.

Когда я вхожу к жене в палату, она спит. Из-под одеяла торчит трубка, отводящая мочу в специальный мешочек. Жена подключена к кислороду и капельнице.

Я кладу руку ей на лоб. Она открывает глаза.

— Струйка свежего воздуха, — говорит она, берясь за трубку, подающую кислород. — Всегда было любопытно, что же при этом чувствуют.

Ей по капле вводят морфий, она сама может регулировать частоту капель. Переключатель у нее в руке, но она так и не нажимает на кнопку.

Я даю ей маленькие кусочки льда и ложусь рядом. А посреди ночи ухожу домой. И просыпаюсь утром с ее звонком.

— Цветы все шлют и шлют — завалили уже, — рассказывает она, — от больницы, от моих из неотложки, от клиники…

Врачи прямо как пожарные — когда свой попадает в беду, они точно с ума сходят.

— Катетер вынули, я сейчас в кресле. Уже пила сок и даже сама дошла до туалета, — гордо сообщает она. — Все такие предупредительные, прямо дальше некуда. Ну да и я просто идеальный пациент.

Я не даю ей договорить:

— Привезти тебе что-нибудь из дома?

— Чистые носки, тренировочные брюки, расческу, зубную пасту, мыло для лица, радио, ну и, пожалуй, банку диетической колы.

— Тебя же оставили всего на пару дней.

— Ты спросил, вот я и отвечаю. Да, и не забудь выгулять собаку.

Через пять минут она перезванивает, глотая слезы:

— Знаешь, что у меня? Рак яичников!

Я выбегаю из дома. Когда вхожу в палату, там никого. Я ожидаю самую что ни на есть романтическую сцену: она в слезах прижимается ко мне и признается, как сильно любит, как ей жаль, что настали такие непростые времена, как я ей нужен, просто необходим, больше, чем когда-либо… Но кровать пуста. На секунду меня пронзает мысль: она умерла, выбросилась из окна, сбежала…

В туалете слышен шум спускаемой воды.

— Я хочу домой, — говорит она, выходя уже в верхней одежде.

— Цветы заберешь?

— Ну ведь они же мои. Как думаешь, все медсестры уже знают про то, что у меня рак? Не хочу, чтобы кто-нибудь знал.