С понедельника — курс химиотерапии.

— Я облысею? — спрашивает жена медсестру.

— Большинство женщин покупают парик заранее, — отвечает медсестра, подключая жену к чудодейственному раствору.

Я боюсь, что перестану любить лысую жену. Просто не представляю ее без волос.

Одна из женщин, с красным тюрбаном на голове, придвигается ближе и шепчет:

— Муж говорит, я выгляжу как порно-звезда.

И подмигивает. У нее ни бровей, ни ресниц — ничего.

Мы идем покупать парик. Жена пробует модели всевозможных форм и цветов. В парике она выглядит мужиком, вырядившимся женщиной хохмы ради.

— Может, волосы все же не выпадут? — надеется она.

— Ничего страшного, — говорит ей продавщица. — Страховка предусматривает и это. Попросите вашего врача выписать рецепт на волосяной протез.

— Я сама врач, — говорит жена.

Продавщица смущается.

— Вот этот ничего, — говорит она, помогая жене надеть очередной парик.

Мы уходим с покупкой. Но парика я так и не вижу. Дома жена сразу же засовывает его в кладовку.

— Я похожа в нем на Линду Эванс из «Династии». [12]Ну не могу я надеть его, не могу, — жалуется она.

У нее начинает зудеть кожа головы. И ей больно прикасаться к волосам.

— Как будто меня кто схватил за волосы и тянет что есть силы.

— Это волосы вот-вот выпадут. Все равно что мина замедленного действия. Сначала тикает, а потом взрывается.

— Ты что, врач? С каких это пор ты знаешь про рак, менопаузу и прочее?

К утру волосы начинают выпадать. Они валяются по всей подушке, по всему полу в ванной.

— Да ну что ты, не выпадают у тебя никакие волосы, — убеждает ее Энид, когда мы встречаемся с друзьями за ужином.

Энид протягивает руку к голове моей жены, прикасается к волосам, поглаживая их, — как будто утешает. На ладони остается полно волос — она вытащила их из головы жены. Энид предпринимает отчаянные попытки прикрепить волосы обратно, она похлопывает по голове, будто хочет вернуть их на место.

— И чего я волновалась насчет того, побреют меня внизу живота или нет? Вон, теперь волосы утекут в канализацию все до единого.

Она выглядит как крыса. Ее будто пожевали и выплюнули, пытались убить электрическим током, но не смогли. Через четыре дня она почти совсем лысая.

Жена стоит передо мной нагишом.

— Сними меня для истории.

Я снимаю. И отношу пленку в то самое фотоателье, где в витрине надпись: «Без цензуры».

Я даю жене бейсболку, чтобы она надевала ее на работу. Каждый день она уходит, она не пропускает и дня, что бы ни случилось.

А вот я работать не в состоянии. С тех пор, как все это приключилось, работа для меня как будто не существует. Все дни я занимаюсь лишь тем, что держу в себе чувства, храню ощущения.

— Ну я же не виновата, — говорит она. — Чем, черт возьми, ты занимаешься весь день, пока я в больнице?

Прихожу в себя.

Жена носит бейсболку с неделю, потом берет бритву, сбривает последние неряшливые клочки волос и идет на работу так: без шляпы, без парика — абсолютно лысой.

С голым черепом она выглядит какой-то агрессивной.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я по вечерам, когда она возвращается.

— Никак.

— Как это никак? Из чего же ты сделана?

— Из стали и дерева, — весело бросает она.

Перед сном жена рассказывает мне кое о чем:

— Это случилось в самом деле, как раз по дороге в больницу. На тротуаре я нечаянно налетела на кого-то. Сказала: «Прошу прощения», — и пошла дальше. Человек побежал за мной: «Простите, э, подождите… Вы выбили у меня из рук расческу. Вернитесь и поднимите ее». — «Что? — переспросила я. — Мы столкнулись, я извинилась — разве не достаточно?» — «Вы выбили расческу специально. Вы… ты просто лысая стерва! Чертова лысая стерва!» Я развернулась и побежала за ним: «Ах ты, задница! Сумасшедший! Задница!» Раза четыре крикнула, наверно. Ему еще повезло, что остался в живых, — заключила она.

Мне кажется, жена потеряла рассудок. По мне, так это ей повезло, что тот тип не прибил ее.

Она встает на кровати во весь рост, нагая. И принимает позу как какой-нибудь культурист. «Человек-Рак, — она напрягает мышцы, строя из себя нового супергероя. — Человек-Рак»!

Слава богу, страховка у нее что надо. Когда приходит счет за операцию, там все расписано по пунктам. Они берут отдельно за каждый удаленный орган. Яичник — семь тысяч, аппендикс — пять тысяч, всего — семьдесят две тысячи.

— За какой-то день работы, — говорит жена.

Мы лежим в кровати. Я — рядом, читаю газету.

— Хочу на необитаемый остров — чтобы там никого не было. И не возвращаться, пока все это не закончится, — говорит она и смотрит на меня. — А ведь это никогда не закончится — ты понимаешь? У меня не будет детей, я умру.

— Ты это серьезно?

— Да.

Я тянусь к ней.

— Не надо, — говорит она. — Лучше не напрашивайся.

— Да я и не думал. Просто я люблю тебя.

— Что-то не заметно, — говорит она. — Меня вообще сейчас ни к кому не тянет. Даже к себе ничего не чувствую.

— Но когда-нибудь мы с тобой?..

— Не знаю.

— Почему ты меня отталкиваешь?

— Я пытаюсь оправиться от удара, — возражает она.

— Но уже полтора месяца прошло.

У нее плохие анализы крови. Каждый вечер в течение пяти дней я колю ей нупаген — он повышает уровень белых кровяных телец. Она учит меня, как приготовить раствор, как ввести иглу в мышцу ноги. Каждый раз, делая укол, я извиняюсь.

— Извинить? За что? — удивляется она.

— За то, что делаю тебе больно.

— А, ерунда, — отмахивается она, выбрасывая использованную иглу.

Во сне она откатывается от меня подальше. Она видит странные сны.

— Мне приснилось, что я со своим бывшим парнем, он превратился в черную рабыню, взобрался на меня и пристроился между ног — какая-то лесбийская фантазия с элементами подчинения.

— Обними меня, — прошу я.

Она смотрит на меня возмущенно.

— Ну что за настырность? Почему ты вечно просишь о том, чего я не могу сделать, чего не могу дать?

— Не можешь обнять?

— Не могу.

— Это может каждый. Вон, даже швейцар может обнять меня.

— Ну так у него и проси, — парирует она. — Надо выходить замуж за кого-нибудь, кто как цветок в горшке — ни о чем не просит.

— А поливать?

— Совсем чуть-чуть — пусть будет кактусом или орхидеей.

— Не очень-то гуманно с твоей стороны, — замечаю я.

— Не вижу никакого резона быть гуманной.

К этому мне следует прислушаться. Однако она говорит, а я не слушаю. Я просто не верю ее словам.

На ужин с Эриком и Энид я отправляюсь один.

— Странно-то как, — удивляются они. — Вроде бы болезнь должна смягчить ее, научить ценить заботу других. Вроде она должна задуматься о том, как проживет оставшееся ей время. А что она говорит, когда ты спрашиваешь? — хотят знать Эрик и Энид.

— Ничего. Говорит, что ничего не хочет, ни в чем не нуждается и ничего не желает. Еще говорит — ей нечего дать другим.

Эрик и Энид качают головами.

— И что ты будешь делать?

Я пожимаю плечами. Ведь так оно было и раньше, еще до болезни. Вот о чем важно помнить — она всегда себя так вела, сейчас все лишь обострилось.

Через несколько дней звонит одна знакомая; мы иногда встречаемся с ней и ее мужем.

— Привет, как ты? Как Том? — интересуюсь я. И слышу:

— Том — негодяй, каких мало! Разве ты не в курсе? Он бросил меня.

— Когда?

— Недели две назад. Я думала, ты знаешь.

— Да я что-то забегался — в общем, не слышал.

— Ну да ладно… Я, собственно, вот зачем: может, встретимся, сходим куда-нибудь пообедать?

— Конечно. Было бы неплохо.

За обедом она слегка флиртует, что очень даже приятно — давно уже никто не обращал на меня внимания. Под конец, когда принесли кофе, она решает выложить, зачем позвала меня:

— Ты, наверно, голову уже сломал: зачем это я позвала тебя?