Марфа расположена в местности, напоминающей эпицентр давнего бедствия — обширная равнина с горными ранчо опоясывает ее правильной окружностью с диаметром тридцать миль. К западу лежит Сьерра-Вьеха, к северу — Дэвис. Гласс, Дель-Норте и Сантьяго, а также потухший вулкан находятся к востоку, Чинати — к югу. Эти горы спускаются к окружающему Марфу пустынному высокогорью, заросшему кактусами и желтой травой и замыкающему океанского цвета западно-техасское небо виртуальной пустотой, которую прерывают здания или высокие деревья. В итоге получается огромная чаша, полная света и сухого жара, где каждый предмет приобретает чрезвычайную определенность, очертания проясняются и детализируются, тени создают превосходные рельефы.

Собственно город представляет собой прямоугольник, шестнадцать кварталов в длину и двадцать в ширину, с мексиканским и английским кладбищами (разделенными забором) — на западной оконечности, площадкой для гольфа (самой высокогорной в Техасе) — на востоке и пригородами, выступающими на юг и северо-восток подобно радиоантеннам. Здесь попадаются неожиданные углубления и тени, большие старые дома за лужайками, под сенью деревьев, столетние строения с кирпичами, рассыпающимися при минимальном воздействии, и заброшенные промышленные постройки с алюминиевой обшивкой, пощелкивающей от жары. Все это не имеет никакого отношения к сверх-концептуальному искусству, производимому и выставляемому неподалеку. Оба ресторана (и у Майка, и у Кармен) заполнены фермерами, рабочими и пограничниками. Оба бара практикуют невинную коммерцию — в Техасе не запрещено употребление алкоголя при вождении, и в обоих имеются окна для торговли навынос. Улицы широки и большей частью пусты.

Чтобы добраться до Марфы, вам следует лететь или в Эль-Пасо, или в Мидлэнд/Одессу. Разумеется, прямых рейсов практически нет, поэтому в Далласе или Хьюстоне приходится пересаживаться на маленький двухвинтовой самолет. Когда Дафна летела на работу в «Метку», издатели встречали ее в Мидлэнде. Пожав им руки, она устремилась в туалет, где ее вырвало. Когда я летел навестить ее, то не смог дождаться посадки, и меня вывернуло прямо в самолете.

Дональд Джадд, вздорный уроженец Среднего Запада, шотландец по крови и любитель килтов, стяжал всю славу, признание и финансовый успех, на которые только может рассчитывать художник, когда в 1976 году низвел свою пятиэтажную резиденцию в Сохо до статуса временного пристанища и уехал из Нью-Йорка в Марфу.

Это был человек, страстно стремящийся к простору — если не сказать к имперскому размаху. Книга, посвященная исключительно его многочисленным домам и строениям, «Пространства Дональда Джадда», насчитывает больше сотни страниц и содержит изображения пятнадцати разных кроватей (а это меньше половины от их общего числа). Джадд придерживался мнения, что кровати должны быть удобными повсюду: даже там, где оказываешься лишь изредка. Прибыв в Марфу, он обустроил резиденцию в двух ангарах времен Первой мировой и занялся приобретением банка, бывшей кавалерийской базы площадью в триста акров (ныне Фонд Чинати), трех ранчо (общей площадью 38 тысяч акров), склада мохера, продовольственного магазина компании «Safeway», местного отеля, полудюжины промышленных и коммерческих строений, шести домов, выстроенных на рубеже веков, и местных горячих источников. В начале 90-х он планировал заняться разливом в бутылки марфинской воды (которая, как утверждают, содержит литий), транспортировкой ее в Нью-Йорк и продажей в магазинах «Дин» и «Делюка».

Философия Джадда столь же аскетична, сколь распутна — парадоксальное сочетание простоты и массового потребления. Он скупал все, чего касались его руки, за деньги, вырученные за предметы искусства, которые он сделал собственными руками. Он находился с Марфой почти в феодальных отношениях, нанимая рабочую силу, что превосходила числом муниципальных служащих (и, в чем я не вполне уверен — у меня нет доказательств, — воображая себя исполнителем чего-то вроде droit du seigneur, [39]как в случае со всеми этими кроватями). Благодаря контролю над окрестностями, которого он достиг, приобретая целые здания и участки земли, его творения в Марфе искусно раздвигают свои собственные границы, чтобы вобрать в себя целые комнаты, структуры, перспективы.

«Братья Карамазовы» — это роман об убийстве и причудливых семейных отношениях, действие его разыгрывается в маленьком городке. Нетрудно найти сходство между безымянной русской деревней из романа и современной Марфой. Манера, в которой братья разговаривают друг с другом, — высокопарные вспышки «восторга» или тяжелое молчание, наполненное «напряжением», — напоминает мне марфинский способ общения. Большинство наполняющих город эмоций, как показывает колонка писем «Метки», являются реминисценциями из книги. Некто, повествуя о раздельном англо-мексиканском кладбище, назвал его «пощечиной гуманизму». Одна из читательниц, анализируя эксплуататорское соглашение о ядерных отходах, подписанное Техасом с другими штатами, сделала вывод: «Мы могли бы заключить такой же договор с собакой».

Марфинское настроение — по Достоевскому. В книге и в городе — тот же тип жертвенности и тот же — насилия.

Марфяне сдержанны, неохочи до общения, вежливы, раздражительны и, когда они этого хотят, чрезвычайно щедры. Ко всему, есть еще некоторое количество общей эксцентричности. Женщина слоняется по улицам, дорогам и окрестным пустошам, все ее пожитки привязаны к спине вьючного животного. Иногда она выходит на асфальтовое покрытие между Марфой и горами. В другой раз она, пританцовывая, проходит через город и срезает путь через бетонированную площадку автозаправки «Тексако». Она спит под открытым небом, там, где ее застанет закат, и имеет более чем случайное сходство еще с одним персонажем из «Братьев Карамазовых» — с Лизаветой Смердящей, которая скиталась по окраинам городка и спала «на земле и в грязи». Марфяне зовут ее «дама с осликом». И она является одним из описаний и деталей романа, практически слово в слово повторяющихся в Марфе. (Хотя у дамы с осликом, не в пример Лизавете Смердящей, имеется товарищ по несчастью. По пастбищам блуждает Дикий бык — символ безнаказанного приграничного убийства. Говорят, что он бессмертен и, наподобие предвестника, показывается только заблудшим душам: весь его бок, от лопатки до костреца, покрывает клеймо, и написано на нем «УБИЙСТВО».)

Городок — место, где мирское общение неожиданно переходит в сюрреалистическое. Однажды автомеханик на заправке занимался нашей с Дафной машиной, и я сказал ему, что, когда машина разогревается, от нее исходит жуткий запах. «Давайте взглянем на эту загадочную сучку», — сказал он, открыл капот, покопошился в нем с минуту, выдернул из мотора нечто, напоминающее дохлую змею, торжествующе помахал им в воздухе (нечто оказалось приводным ремнем кондиционера), перебросил его через плечо и крякнул: «Готово!» В путевых записках шотландского писателя Дункана Маклина упомянут эпизод, когда автор поселяется в «El Paisano», единственной городской гостинице, и с ним приключается нечто отчетливо марфинское:

Я подфутболил кучку мусора, лежащую на тротуаре. Она отскочила и остановилась в метре от меня — длинное, сверкающее дуло, направленное прямо на меня, ОРУЖИЕ. Без промедления я опять оказался рядом со стойкой «El Paisano» и залепетал служащему:

— Там пистолет, пойдемте, пойдемте…

Служащий пробрался через дверцу стойки и вышел из фойе.

— Там, — сказал я. — Видите?

Он знаком велел мне не двигаться, сделал шаг вперед и взглянул поверх сумки, висящей у меня на плече.

— Ха! — выдохнул он.

— Что это?

Он наклонился, подобрал пистолет и опять повернулся ко мне.

— Вы называете это оружием? — сказал он и рассмеялся.

— Эээ… да.

Он отодвинул что-то вроде защелки и откинул вращающийся барабан в сторону.