И жена моя чувствует то же самое и не выходит из нашей спальни с того самого дня, когда случилась трагедия.

— Итак, святой отец, вы говорите «нет»? — сказал дядя Мэтт. — Вы отказываетесь?

— Я молюсь за вас, люди, каждый день, — сказал отец Терри. — Невозможно, чтобы кто-либо еще испытал то, что выпало на вашу долю.

— Не люблю этого типа, — сказал дядя Мэтт, когда мы выштли из дома священника. — Никогда не любил и никогда не полюблю.

И я знал это. Они когда-то учились вместе в средней школе, и у них была какая-то история с одной девчонкой, вроде она свидание отменила в последнюю минуту, и все закончилось не в пользу дяди Мэтта. Наверняка они махали кулаками на футбольном поле, обзывая друг друга. Но все это было так давно, можно сказать во времена администрации Кеннеди.

— Он не будет следить за своим псом как следует, — сказал дядя Мэтт. — Поверь мне. И даже если он и заметит что-нибудь, он не сделает того, что надо. Почему? Потому что это — его собака. Его собака. А все, что его, — значит, особое, над законом.

— Не знаю, — сказал я, — честно, не знаю.

— Ему не понять этого, — сказал дядя Мэтт. — Его ведь не было там тем вечером, он не видел, как ты вносил ее в дом.

Ну, сказать по правде, дядя Мэтт тоже не видел, как я вносил ее в дом, так как вышел взять напрокат видеокамеру… Но все же я понимал, на что он намекает, ведь отец Терри вообще-то всегда любил себя, в своем подвале он держал гантели и упражнялся дважды в день и имел действительно внушительное телосложение, которым похвалялся, как мне казалось, нам всем так казалось, поскольку заказывал себе рубашки, может, слегка даже тесноватые.

Все следующее утро, пока мы завтракали, дядя Мэтт помалкивал и наконец сказал, что ну вот, может, он и в самом деле всего-навсего слегка безработный толстяк и у него нет такого образования, как у некоторых, но любовь есть любовь, почтить чью-то память означает почтить чью-то память, и поскольку от этой жизни ему ждать особенно нечего, не одолжу ли я ему грузовик, чтобы он припарковался у «Бургер Кинг» и последил за тем, что происходит у дома священника, вроде как в память об Эмили.

И дело-то в том, что мы больше не использовали этот грузовик, и поэтому… время было такое, очень неопределенное, знаешь ли, и я подумал: «А что, если окажется, что Мертон действительно болен, и он как-нибудь сбежит и нападет на кого-нибудь еще…» Ну, я и сказал, да, пусть берет грузовик.

Он просидел там весь вторник — с утра до самого вечера, то есть ни разу не покинул грузовик, что для него было нечто, обычно он не проявлял такого рвения, если ты понимаешь, о чем это я. И вот во вторник вечером он пришел весь на взводе и кинул мне видеокассету и сказал:

— Посмотри, посмотри это.

И вот на экране телевизора мы увидели Мертона, как он стоит, опираясь лапами об ограду, окружающую дом священника, и вздрагивает, выгибает спину и снова вздрагивает.

Тогда мы взяли наши ружья и пошли.

— Послушайте, я знаю, знаю, — сказал отец Терри. — Но я справлюсь с ним сам, по-своему. Он и так хлебнул горя в своей жизни, бедняга.

— Что ты сказал? — спросил дядюшка Мэтт. — Горя в своей жизни? И ты говоришь такое этому человеку, отцу, который недавно потерял… Твоя собака хлебнула горя в своей жизни?

Но тем не менее я бы должен сказать… то есть это была правда. Мы все знали про Мертона: его принесли отцу Терри из какого-то скверного места, одно ухо у него было почти оторвано, вдобавок, как я понял, он был такой беспокойный, мог даже потерять сознание только потому, что накрывали на стол, то есть буквально, без преувеличений, падал в обморок по собственному усмотрению, что, как вы понимаете, было нелегко.

— Эд, — сказал отец Терри, — я не говорю, что горе Мертона — это… Я не сравниваю беды Мертона с твоим…

— Черт побери, надеемся, что нет, — сказал дядя Мэтт.

— Все, что я хотел сказать, — это то, что я ведь тоже кого-то теряю, — сказал отец Терри.

— Бла, — сказал дядя Мэтт. — Бла, бла.

— Эд, моя ограда высока, — сказал отец Терри. — Он никуда отсюда не денется, к тому же я посадил его на цепь, я хочу, чтобы он… Я хочу, чтобы это случилось здесь, где только он и я. А иначе это слишком грустно.

— Да ты и понятия не имеешь, что значит грустно.

— Грусть — это грусть, — сказал отец Терри.

— Вздор, чепуха, — сказал дядя Мэтт. — Я буду следить.

Ну а позже на той же неделе собака Твитер Ду поймала оленя в лесу, что между Твелв-Плекс и епископальной церковью, и эта самая Твитер Ду была совсем небольшой собачкой, просто, видишь ли, безумной, а как эти Де Франчини узнали, что она поймала оленя, так она просто заявилась к ним в гостиную с обглоданной ногой.

И тем же вечером… Так вот, кот Де Франчини начал носиться по дому, и глаза у него стали желтого такого цвета, и в какой-то момент он решил, что вроде как попал в ловушку, врезался головой в плинтус и сам себя вырубил.

И тогда мы поняли, что ситуация гораздо сложнее, чем мы думали вначале.

Самое главное — мы не знали и не могли знать, сколько всего животных уже заразилось: те первые четыре собаки были на свободе несколько дней, прежде чем мы обезвредили их, и все животные, которых они, возможно, заразили, находились на свободе вот уже почти две недели, и мы даже не знали, как именно передается инфекция — через укусы, слюну, кровь, а может, с шерсти на шерсть. Мы знали, что это происходит с собаками, теперь оказалось, что это может произойти и с кошками. Что я хочу сказать: это было просто весьма запутанное и страшное время.

Так вот, дядя Мэтт раздобыл «Макинтош» и составил эти листовки с приглашением на Общее Собрание Жителей Города, наверху еще поместил собственноручно выполненную фотографию красной ленточки (не той самой, настоящей ленточки, а розоватой ленточки Карен — он увеличил цветность на мониторе, чтобы она вышла более красной, и еще наложил фотографию Эмили, сделанную в день причастия), под ней было написано: «НЕ ДОПУСТИМ ЗЛОДЕЯНИЯ!», а ниже мелким шрифтом в полную строку говорилось что-то о том, ну ты в курсе, что мы затем и живем на белом свете, чтобы любить то, что принадлежит нам, и, когда один из нас жестоко потерял то, что мы любили, пришла пора нам всем объединиться, чтобы противостоять тому, что угрожает тем, кого мы любим, чтобы никто никогда больше не испытал подобного. И теперь, когда мы познали такое страшное несчастье и стали его свидетелями, давайте вместе примем решение бороться против любых обстоятельств, которые хоть в какой-нибудь степени могут стать причиной или способствовать такому же или подобному произволу, сейчас или когда-либо в будущем. Мы отправили Сета и Джейсона обежать весь городок, и вот в пятницу вечером в спортивном зале школы собралось почти четыреста человек.

При входе каждый человек получал свернутый плакат «НЕ ДОПУСТИМ ЗЛОДЕЯНИЯ!» с фотографией ленточки улучшенной цветности, и на ней дядя Мэтт также изобразил — сначала я был против этого, но потом увидел, как реагируют люди, — так вот, он изобразил на ней крошечные следы от зубов, они не должны были выглядеть как настоящие, они просто, ну ты понимаешь, как он сказал, были символическим намеком, и внизу в одном углу была фотография Эмили в день причастия, а в другом — ее фотография в младенчестве, и дядя Мэтт еще до начала собрания повесил такой же, но увеличенный (размером со шкаф) плакат на стену над ораторской трибуной.

И я был отчасти удивлен дядей Мэттом, то есть он так рьяно взялся за дело, — никогда раньше я такого за ним не наблюдал. Ведь если прежде для него большим событием было проверить почту или залезть на крышу, чтобы покрутить телевизионную антенну, то теперь он здесь — в костюме, раскрасневшееся лицо вроде как сияло от гордости…

Так вот, дядя Мэтт встал и поблагодарил всех собравшихся за то, что пришли. Миссис Де Франчини, хозяйка Твитер Ду, показала всем ту обглоданную ногу, и доктор Винсент продемонстрировал слайды с изображением мозга одной из тех первых четырех собак в поперечном разрезе, и потом, в самом конце, дали слово мне, правда у меня перехватило дыхание и я почти не мог говорить, сказал только всем спасибо, что их поддержка многое для нас значит, и еще я хотел было рассказать, как сильно мы все ее любили, но не смог продолжать.