Теперь оставались сущие пустяки — всего-то найти Макфинна и оградить Мерфи и ее людей, пока они не успели арестовать наглого парня «с тараканами в голове».

А между тем время истекало.

Случалось ли вам отчаянно желать, чтобы под рукой оказался астрономический календарь?

Мне — да. По крайней мере в тот вечер. Я не знал, в котором часу соблаговолит взойти луна, а на поход в библиотеку или в магазин времени не оставалось. Я мог лишь предполагать, что лунный диск появится где-то через час после заката. Облака слишком плотно затянули небо. Село солнце, не село солнце — не разберешься. Сколько в запасе? Двадцать минут? Десять?

Или я уже безнадежно опоздал?

Взбираясь по лестнице, я гадал, как бы остаться с Макфинном наедине после его преображения. Хорошо бы совсем удалить людей из здания. Несмотря на всю свою хваленую премудрость, я и понятия не имел, что способен выкинуть мой подопечный, когда перекинется. Тело несчастной Ким Дилени выглядело достаточно жутко — и это само по себе наводило на невеселые мысли. Рассказывая о Луп-Гару, Боб упоминал устойчивость к магии, огромную мощь и невероятную скорость. Нужно что-то эдакое неординарное противопоставить озверевшей скотине…

Оставалось одно — молиться. Молиться, чтобы я успел окружить его кольцом прежде, чем начну исследовать поведение Луп-Гару в естественной среде обитания. Я приостановился и заглянул в ведерко, проверяя, на месте ли мелки и камешки — строительный материал для магического рисунка. Сооружая Круг, не обязательно выпендриваться по полной программе — серебряные слитки, золотые самородки и другие подобные «излишества» хороши, спору нет, но «неблагородные» булыжники тоже подойдут. Главное, чтобы вы знали, чем и когда пользоваться. Кудесник высшего класса довольствуется малым — были бы мелки, столовая соль да деревянная ложка.

Мысли скакали испуганными бурундучками. Паника росла вместе с безумным страхом опоздать. Ох, некстати… Сейчас мне позарез нужна ясная голова. Ведь за меня никто не станет принимать решения, сосредоточивать внимание, силы, помыслы… Я наддал что есть мочи и вскоре был на пятом. До кабинета Мерфи десять футов, предвариловка чуть дальше и за угол. Не сбавляя скорости, я понесся прямиком туда мимо ОСР. Из-за двери в кабинет слышался требовательный голос Кэррин:

— Что значит не можете его найти?

— Не можем и всё. Парни клянутся, что глаз не сводят с квартиры, — обиженно сопел Кармайкл.

Кэррин заворчала:

— Черт побери! Неужели Дрезден собирается заявиться прямо сюда?…

Я не стал прислушиваться к разговору. Цель у меня иная. Дальше по коридору — вот о чем надо думать, и еще о том, чтобы не навернуться. Как зачуханная дворняга о трех лапах, я ковылял и шатался, позвякивая заветным ведерком, и медленно, но верно переходил с крупной рыси на вялый бег трусцой.

За углом все было по-старому — сплошные решетки. И решетчатая дверь-вертушка тоже на старом месте. Замками ведает дежурный охранник; он отпирает дверь, если вы сваляли дурака и приперлись без ключей. За дверью предбанничек: пара деревянных стульев и застекленная конторка. Стекло пуленепробиваемое, между прочим. В этой «крепости» за столом сидит тюремщик. Под глазами круги, на лице выражение смертной скуки. Из предбанничка непосредственно к камерам ведет цельнометаллическая дверь с крошечным смотровым окошком. Сидящий в «крепости» тюремщик приставлен следить именно за ней.

Склонив голову пониже, я подошел к вертушке и постучал по железным прутьям. Подождал. Ни ответа ни привета. Стучу снова. И тут меня осенило. Действие эликсира может оказаться настолько сильным, что охранник меня вообще не сумеет заметить. Вот будет смеху, если зелье, которое выручило внизу, подведет у последнего рубежа. Я со всей дури заколошматил по решетке рукояткой деревянной «швабры».

Оглох он там, что ли?! Наконец охранник оторвался от журнала и выпучился поверх очков. Цвета закружились, замерцали, появились легкие оттенки, и снова все улеглось в серую муть. Охранник нахмурился, оглянулся на висящий за спиной календарь и нажал кнопку.

Вертушка зажужжала, и я ввалился внутрь. Глаза долу. В руке ведерко.

— Что-то ты рановато на этой неделе, — зевнул тюремщик, снова утыкаясь в журнал.

— В пятницу уезжаю из города. Хочу побыстрее отделаться. — Я старался говорить монотонно и уныло, и к величайшему удивлению, у меня получалось. Обычно, когда ситуация требует лгать и лицедействовать, я неизменно попадаю впросак. По-видимому, эликсир помогает прятать и эмоции. Вот вернусь к себе в каморку и скажу Бобу: «Пусть ты — чертов зануда, но дело свое знаешь туго!» Обязательно скажу…

— Подпиши здесь. — Коп просунул в щель окошка планшет и ручку. Я его совершенно не интересовал. Парня куда больше забавляли журнальные картинки с полуголыми красотками.

Я застыл в нерешительности. Дьявольщина, как же подписываться-то? На выходе он мне опять планшетку протянет… Зелье средневековой черепушки превосходно, сомнений нет, однако вряд ли эликсир изменит мой почерк. Я взглянул на следующую дверь, потом на часы… Черт побери! Время поджимает! Колебаться некогда. Я подошел к конторке и левой задней нацарапал закорюку на допуске.

— Как вечерок? Все тихо?

Охранник вскинул журнал, чтоб получше всмотреться в разворот.

— Недавно богатея привели. Поначалу вопил, а сейчас примолк чего-то. — Едва удостоив взглядом мою «каллиграфию», он повесил планшетку на крючок рядом с черно-белыми мониторами.

Я наклонился немного, вытянул шею и скосил глаза на мерцающие экраны. Ага, понятненько, каждый принимает сигнал от одной из камер наблюдения. По камере на камеру, так сказать. На всех примерно одинаковая картинка — крошечный бокс, два с половиной метра на два с половиной или около того, узкая койка, параша. Со стороны коридора боксы объединяет решетчатая стена, остальные три перегородки бетонные. В правом нижнем углу мониторов присобачено по бумажной полоске, на которой черным маркером накорябано чье-нибудь имя… Хансен… Вашингтон… еще имена… еще… Стоп! Макфинн! Экран камеры Макфинна мерцал сильнее других. Помехи жуткие, полосы, зигзаги, картинка размыта. Но главное я усмотрел — его бокс был пуст.

Пуст! Лопни мои глаза! Пуст!

В воздухе парила бетонная пыль. Решетка выломана прямо из стены и валяется тут же. Рядом бесформенная тряпка — джинсовые шорты Макфинна.

— Сукин сын, — бессильно простонал я.

На соседнем мониторе что-то мелькнуло. Это тот бокс, что прилегает к разрушенному. Я присмотрелся. Судя по надписи на полоске, фамилия заключенного — Мэтсон. Вжавшись спиной в стену, на узкой тюремной койке скрючился худющий тип. Белая майка, джинсы, небритая рожа. Рот раззявлен в отчаянном крике. Видно, как содрогается от воплей грудь, но самих криков не слышно. Должно быть, когда Макфинн матерился, охранник отключил динамики, а толстенные стены изолятора и монолитная дверь звуки в предбанник не пропускали. Снова движение… Картинка смазалась… Потом обзор почти полностью закрыла туша — огромная, покрытая шерстью. Тощие руки Мэтсона вскинулись в напрасной попытке защититься от того страшного, что вломилось к нему сквозь металлическую решетку, вломилось с непринужденной легкостью, будто это и не решетка вовсе, а трухлявый штакетничек. На миг все замерло. Вдруг серые стены и бетонный пол усеяли густые черные капли, словно кто-то шутки ради взболтал банку кока-колы и повсюду ее разбрызгал. Туша исчезла. На койке вместо худосочного человека осталась дрожащая изломанная кукла, клочья мяса и пропитанные кровью лохмотья. Мэтсон был еще жив. Изломанный, изорванный, он с неистовой мольбой смотрел прямо в объектив, смотрел прямо на меня. Потом дернулся и затих. Навсегда.

Кошмар длился секунды три, может, четыре.

Я завороженно перевел взгляд на другие экраны. Заключенные прилипли к решеткам, перекрикивались, старались понять, что за чертовщина творится в предвариловке. До меня внезапно дошло — люди слышали душераздирающие вопли, но они чисто физически не могли видеть происходящее за стенкой, тем более все сразу. Из камеры как ни высовывайся, сколько ни тянись, ни черта не увидишь. Пока преображенный Макфинн не возникнет прямо перед носом.