Это был не обособленный проход, а разветвленный лабиринт проходов (высоких и низких, широких и узких), и если бы не темная, вся в ямах, буграх и трещинах ледоритовая основа под ступоходами, здесь трудно было бы не утратить чувство реальности. Словно пробираешься в грозовых, зеленовато подсвеченных тлеющими электроразрядами и почему–то абсолютно неподвижных тучах. А вот и “мембрана”… На фоне уже привычной для глаза люминесценции несветящийся туманный флер выглядел тускло–серым, как старая запыленная паутина. “Ну, ни пуха ни пера”, — мысленно подбодрил себя Андрей и включил передние и бортовые фары.
Тот же метод продавливания, те же болезненные для глаз искры и рваные полосы, та же иллюзия взлета и перегрузки. Только не было нежно–зеленой зари. И еще новшество: безотносительно к иллюзии взлета ледоритовая дорога вела на подъем. Драккар взбирался на кольцевой вал крупного кратера. Очевидно, полость расположена в воронке… Нехорошо. Лишняя потеря времени. Время — воздух.
На перевале, перед спуском в воронку, катер, высвобождая корму из тумана, дрожал и раскачивался — свет фар метался во мраке по облачным выступам двухъярусной полости. Андрей оторопело смотрел вперед: прямо по курсу многоцветно переливались тесно сгруппированные в горизонтальную полосу вертикально растянутые (как в линейчатом спектре) огни: лиловые, изумрудные, голубые и, самые яркие, — белые… Достаточно было остановить машину — огни прекратили свою переливчатую игру. Он вгляделся в застывшее многоцветье и понял наконец: слепяще–белые огни — отражение фар “Казаранга”, цветные — бортовых светосигналов. Над отражающей полосой фосфоресцировали зеленоватые пятна “мембран”.
Дно кратера было обезображено воронками более поздней метеоритной бомбардировки, пришлось направить машину левее, в обход — по уплотненному льду кольцевого вала. Отраженные огни соответственно двинулись влево. Но двинулись как–то странно, двумя проблесковыми группами: одна — чуть быстрее, другая — с небольшим отставанием. На подходе он понял, в чем дело: во мраке эффект двойного отсвечивания давал сравнительно близкие друг к другу параллельные или почти параллельные ряды зеркальных “кеглей”.
И действительно, вскоре он достиг участка, где расстояние между витками небрежно брошенной на Япет пунктирной спирали не превышало длины катера. Феерическое, можно сказать, было зрелище. Иллюминация “Казаранга”, раздробленная и тысячекратно отраженная двумя рядами блистающих кеглеобразных зеркал, живописно отсвечивала на неровностях облачных ярусов. Али—Бабе такая коллекция драгоценностей и не снилась… Впрочем, нельзя даже сравнивать это с какой–то коллекцией варварских драгоценностей. Это был храм. Изумительный храм, посвященный, должно быть, богине северного сияния… Интересно, кому этот храм посвящен на самом деле?
Когда драккар перешагивал зеркальные “позвоночники”, Андрей, разглядывая на нижних экранах кеглеобразные “позвонки”, вдруг заподозрил, что они от витка к витку подрастают. “Гурм–феномен, похоже, наращивает себе хребет”, — взял на заметку Андрей.
“Мембрана” с нежно–зеленой зарей. Полость с люминесцирующими облаками. “Мембрана”, как старая паутина. Затемненный, но с феерическими отсветами храм. Снова “мембрана”…
Он не помнил, на каком по счету переходе догадался, что в центральной зоне гурм–феномена вдоль спирали громадным коридором тянется одна и та же полость, геометрический вид отдельных участков которой зависит от того, насколько более или насколько менее эти участки придавлены скоплениями облаков и как освещены застывшими, будто замороженными в момент вспышки зарницами. Что навело его на эту догадку, он, пожалуй, не сумел бы внятно объяснить — это было нечто вроде наития. Словно бы внутренним зрением он внезапно постиг инфраструктуру туманного колосса. Однако ни внутреннее зрение, ни шестое чувство не помогли развеять недоумение: отчего это при переходе с витка на виток он встречает либо освещенные зеленым сиянием облака, либо не освещенные? Пройтись бы разок вдоль всего витка и узнать, да нельзя. Время — воздух. Путь один — напролом.
Нехорошо, когда не у кого одолжить литр сжиженного кислорода.
С витка на виток, с витка на виток… Как с волны на волну. Темень — свет, свет — темень; феерия зеркальных отражений — свечение облаков. С витка на виток… как с цветка на цветок. День–ночь — сутки прочь… А между прочим, сколько там на часах намигало, не пора ли поворачивать?.. Ой, пора, судари мои любезные, еще как пора… Это с одной стороны. А с другой, судари мои, как же поворачивать, если ничего еще не ясно? Прикажете двигать дальше? Но кому, в самом деле, нужен разведчик, который все выяснит и погибнет, не оставив даже устного сообщения? А есть, между прочим, ужасно хочется… И пить.
Язык как наждак. Дерущая сухость во рту. И, между прочим, с ядовито–железистым привкусом, Аганн не солгал. Но сейчас это никаких эмоций не вызывало. Просто хотелось есть и пить.
Андрей все чаще поглядывал на часы. По ряду признаков до кратера номер шестьсот шестьдесят шесть оставалось около километра — поворачивать обратно за километр до цели было недопустимо. Тем более что оставшийся путь туда и обратно обещал быть легче: в направлении туда толщина “мембран” неизменно снижается, а в направлении обратно исчезнет их вязкость. Вдобавок автоматика помнит каждый метр обратной дороги — тоже солидная экономия времени–воздуха. Разумеется, всякое может случиться… Если непредвиденные обстоятельства не будут уж слишком неблагоприятными, может случиться и так, что кислорода хватит. Но любой “сложнячок” перечеркнет все — кислорода в обрез. Уйти отсюда на флаинг–моторах нечего и думать. Только ножками. Неторопливо так, покачиваясь, аккуратненько, топ–топ… Полцарства за литр кислорода! Хочешь — темное с огоньками, хочешь — нежно–зеленое, выбирай.
Подозрение, что “кегли” подрастают от витка к витку, перешло в уверенность. Не надо было обладать особой точностью глазомера, чтобы видеть: по высоте они превзошли метр. А диаметры их оснований увеличились настолько, что теперь они соприкасались боками — сплошной забор из “слипшихся” зеркальных столбиков, увенчанных отражающими свет “Казаранга” шарами. А если столбики вымахают там, ближе к центру, в столбы?..
Это его почему–то расстроило. Он поневоле стал размышлять над вопросами, задаваться которыми до окончания разведки не собирался. Осознав, что финал десанта непредсказуем, увы, он, опираясь на сумму полученных здесь впечатлений, попытался решить для себя: к какой из сущностных категорий следует отнести гурм–феномен как явление в целом?
Мысль о том, что гурм–феномен может представлять собой биологический объект, была отброшена сразу — на организм (или колонию организмов) это скопище облаков ни с какой стороны не похоже. Зеркальная субстанция прямого отношения к миру биообъектов тоже, видимо, не имела, но… мышь родила гору — Гору Тумана. Никаких сомнений — все дело в зеркальных каплях пунктирной спирали. Они способны запросто размягчить (без последствий!) металл, растворить (без остатка) появленца вместе с его твердым на ощупь скафандром, изменить (всего–навсего!) природную сущность людей, походя посеребрив им рты зеркальным налетом. Наконец, способны испариться, как замороженная углекислота, или просочиться сквозь ледорит и снова выступить наружу в тысячекратно увеличенном объеме. На что еще способны “мягкие зеркала”?.. Нет, это не вещество. Никакое даже очень сложное вещество не может обладать столь богатым набором сногсшибательных свойств в сочетании с высокой степенью поведенческой свободы. “Мягкие зеркала” — это всего лишь один из доступных наблюдению обликов результата действия какого–то экзотического, еще недоступного пониманию людей физического процесса… Вот, скажем, торнадо: в “мягком” цилиндре его зловеще–черного столба мало видеть смесь веществ воздушной среды и продуктов выветривания. Куда важнее знать о невидимом глазу: страшная сила смерча есть результат стихийных процессов в неспокойных глубинах энергонасыщенной атмосферы.
