А “по ту сторону” ход “Казаранга” в направлении к плечу гиганта сопровождался довольно быстрой сменой зеленого сияния пылающе–голубым — сначала ошеломительно живописное смешение разноокрашенных участков, а затем и полная смена. Голубое сияние исходило от множества фонарей и фонариков, сгруппированных в основном в неровные кольца вокруг центра все еще расширяющегося “черного опахала”. И чем ближе “Казаранг” подбирался к надписи на великаньем плече, тем больше прояснялась впереди какая–то грандиозная картина и упорядочивались на бархатно–черном фоне светоносные узоры, но… тщетно старался Андрей разобраться в конструктивной сути предмета невольных своих наблюдений: то ему казалось, что он видит перед собой декоративное изображение спиральной галактики (с неярким ядром и, напротив, с очень яркими рукавами), то представлялось, что его дразнят видом необычно иллюминированной голубыми фонарями люстры “Байкала” (вид со стороны хвостовой части безектора). Фонари светили прямо в лицо.
Драккар пересек огромную надпись АН-12 ДКС №1, а затем и широкую, похожую на парковый ковротуар, стеклянно мерцающую полосу катофота. Округлый “холм” плеча постепенно изменил свой геометрический вид: над округлостью, как над игрушечным горизонтом, “взошел” прямоугольный выступ плечевой фары. Андрей остановил машину, открыл гермолюк. Осторожно подтянул днище катера вплотную к залитой голубым светом поверхности. Вышел наружу. Ступоходы торчали коленными шарнирами кверху, как ноги кузнечика.
Он почувствовал себя лилипутом на плече Гулливера. Ощущение не из приятных. Взглянул на вмонтированные в рукава своего скафандра приборы, машинально отметил повышенный фон радиации, стал взбираться на плоский верх прямоугольного выступа. Отсюда “черное опахало” гляделось по–другому: оно переместилось кверху, опустило края куда–то глубоко вниз, естественно, передвинув все свое узорчато–фонарное хозяйство ближе к зениту.
Андрей и раньше уже догадался, что “опахало” — это просто большая дыра в облачном мире гурм–феномена, выход, распахнутый в космос, и сейчас он ясно чувствовал, что догадка верна. Он был взволнован, но что–то сдерживало его радость. “Слишком много здесь этих чертовых фонарей”, — думал он, на ходу подготавливая для работы вынутую из фотоблинкстера коробку видеомонитора. Мышеловок на птичьих базарах, конечно, не расставляют, но это все же лучше, чем ничего. А вдруг даже такая видеофиксация “фонарно–галактической люстры” сможет хоть что–нибудь подсказать вечно страдающим от недостатка информации специалистам.
Андрей повел видеомонитором снизу вверх и слева направо. С интересом оглядывая огромный, как утес, гермошлем великана, обведенный по контуру каймой белого нестерпимо яркого света, он сделал шаг вперед, и в этот момент его собственный гермошлем потрясло взрывом.
Ошеломленный, почти контуженный, обхватив гермошлем руками, он неосознанно потоптался на месте. Он так привык к глубокой тишине, нарушаемой только шелестом дыхания да поскрипыванием сочленений скафандра, что внезапно хлынувшая в неизвестно почему оживший шлемофон лавина радиозвуков оглушила точно взрывом. Понадобилась минута, чтобы преодолеть болезненную реакцию слуха и быть в состоянии выхватывать из звукового хаоса отдельные ноты.
Он быстро пришел в себя, успокоился. Многие “ноты” были хорошо знакомы. Во всяком случае, хоровой стрекот многомиллиардной армии “цикад” был не внове. Из хаотического нагромождения очень разнообразных и разнохарактерных созвучий при некотором усилии можно было выделить более узкие и ассоциативно более понятные акустические “пакеты”. Не составляло труда выделить “щебет” (ссорятся воробьи), глухой “рев” и нетерпеливый “рык” (прайд голодных львов атакует буйволов), на несколько секунд перекрывший даже хоры “цикад” громоподобный “всплеск” (опрокинулся айсберг), перестук “деревянных колоколов” (крик тропических лягушек), дремотное “жужжание” (летний полдень, пасека, улей), однотональные и вибрирующие свисты…
Вдобавок обострившийся слух явно дал толчок обострению зрения: словно бы пелена слетела с глаз, и он наконец разглядел в деталях у себя над головой узорчато–фонарное сооружение — УФС (по пилотской привычке он сразу сократил название этой штуки до трех букв). Но легче было выдумать для нее сотни новых названий, зарифмовать их, запомнить и пропеть на два голоса, чем осознать и смириться с мыслью, что ничего поразительнее УФС, а главное — ничего грандиознее он никогда не видел. Ничего грандиознее земная цивилизация пока не производила. Что можно противопоставить УФ-сооружению? Все города Земли и города Внеземе–лья, все плотины, башни, мосты. Все космотехнические объекты, весь космофлот. И будет ли довольно этого — кто знает…
В основе конструкции УФС была не слишком правильная спираль. Начиналась спираль где–то так далеко, что невозможно было с уверенностью сказать, какую поверхность обрисовывают ее витки — цилиндрическую или коническую. Совершенно неправдоподобное, невероятное, неизвестно как и неизвестно кем ограниченное где–то в космических глубинах спиральное сооружение сверхпланетарного масштаба настолько щедро отражало солнечные лучи, что на бархатно–черном фоне окружающего пространства не было видно звезд. Кроме одной. Кроме той, лучи которой отражала УФС и которую для удобства приходилось называть местным солнцем.
Кстати сказать, было заметно: кайма белого, нестерпимо яркого света на гермошлеме суперскафандра стала и шире, и ярче. Андрей отступил от линии верхне–переднего среза рефлекторной стороны фары. На всякий случай. Как и каждый пилот–профессионал, он хорошо знал, что это такое — взглянуть на солнце в открытом пространстве плохо защищенными глазами. Тем более на бело–голубое… Его опасения подтвердились: сверху и слева будто хлыстом ударил по глазам отраженный (он сразу понял это) голубой луч — спасибо, мгновенно сработала светозащитная автоматика лицевого стекла. Он прикрылся рукой и посмотрел в том направлении из–под ладони. Рядом, буквально метрах в пяти от его собственного плеча, в голубой тени, которую давала голова — “утес”, медленно поворачивался вокруг своей… диагональной, что ли, оси какой–то странный сине–зелено–черный предмет не крупнее “Казаранга”. Или обломок предмета?.. Трудно сказать, что это такое. Больше всего эта штука напоминала бутерброд. Между двумя неровными, плохо выпеченными “галетами” с бугристой, темно–синей (словно окалина на металле) поверхностью переливался голубыми и зелеными бликами довольно толстый слой чего–то, очень похожего на ртуть. Зеркальная субстанция, по- видимому, играла роль если и не продолжения внутренней поверхности “галет”, то клейко их соединяющего состава. Это видно и по вогнутому со всех сторон мениску слоя, и по тому, что “галеты” не слишком–то четко соблюдали ориентацию в пространстве относительно друг друга. Некоторый пространственный люфт у них определенно был. Даже во время медленного вращения было заметно, как “галеты” колыхались на зеркальной “подушке”, сдавливали ее или растягивали. Догадайся попробуй, что это такое. Машина? Деталь машины? Осколок? Форма инозвездной жизни? Существо? В скафандре? Без скафандра? Разумное? Примитивное?
Андрей вскинул руку (с болтающимся на цепочке видеомонитором, про который он позабыл), крикнул:
— Эй, ты!
“Бутерброд” мгновенно перестал вращаться, замер. “Интересно, — удивился Андрей, — как эта штука сумела зафиксировать себя в пространстве?” Однако вслед за резкой остановкой вращения “бутерброд” продемонстрировал еще более удивительный кинематический трюк: верхняя “галета” сорвалась с места и моментально отпрыгнула далеко вперед, вытянув зеркальный слой в сверкающую ленту. Доля секунды покоя — и нижняя “галета”, блеснув “обожженной” поверхностью, повторила прыжок напарницы. При этом сверкающая “лента” стремительно сократилась, словно резиновый жгут, втянулась в прежний объем зеркального слоя — отскочивший метров на сто пятьдесят “бутерброд” вернул себе первозданный облик. Никакого намека на реактивный способ передвижения… В компактном виде “бутерброд” неторопливо поплыл по дуге, намереваясь, вероятно, присоединиться к большой группе подобных ему особей.
