— Ничего, сэр.

— Так и не говорите ничего. Мне лучше не вызывать признаний девушки, когда сыщик только того и ждет, чтобы застать нас вдвоем. Мое поведение не очень-то последовательно, Беттередж, не так ли? Если только алмаза не окажется у Розанны, я не представляю себе выхода из этого дела, о котором нельзя подумать без ужаса. А между тем я не могу и не хочу помогать сыщику Каффу уличать эту девушку.

Довольно нелогично, без сомнения. Но я и сам чувствовал то же. Я вполне его понимал. И, если хоть раз в жизни вы вспомните, что вы смертны, может быть, и вы тоже вполне поймете его.

Положение дела в нашем доме и вне дома, пока сыщик ездил во Фризинголл, было вкратце следующее.

Мисс Рэчел, упорно запершись в своей комнате, ожидала, когда ей подадут карету, чтобы ехать к тетке. Миледи и мистер Фрэнклин позавтракали вдвоем. После завтрака мистер Фрэнклин вдруг принял одно из своих внезапных решений — стремительно вышел из дому успокоить свои нервы довольно продолжительной прогулкой. Только я один видел, как он ушел; он сообщил мне, что вернется до возвращения сыщика. Погода, как мы и предполагали накануне, переменилась. За проливным дождем вскоре после рассвета подул сильный ветер. Весь день было свежо и ветрено. Хотя тучи нависли мрачнее прежнего, дождя не было. Погода для прогулки человека молодого и здорового, способного вынести сильные порывы ветра с моря, была недурна.

После завтрака я помогал миледи просматривать наши домашние счета. Она только раз коснулась в разговоре расследования и только для того, чтобы запретить упоминать о нем.

— Подождите, пока вернется этот человек, — сказала она, имея в виду сыщика, — мы тогда будем обязаны говорить об этом. Сейчас нас никто к тому не принуждает.

Расставшись с миледи, я нашел в своей комнате поджидавшую меня Пенелопу.

— Батюшка, прошу вас, пойдите и поговорите с Розанной, — сказала она. — Я очень беспокоюсь за нее.

Я отлично понимал, в чем дело. Но у меня правило, чтобы мужчины, как существа высшие, воздействовали на женщин где только возможно. Если женщина хочет заставить меня что-нибудь сделать (дочь моя или кто другой, это не имеет значения), я всегда желаю знать: для чего? Чем чаще вы заставите их шевелить мозгами, выискивая резон, тем более покладистыми найдете вы их в течение всей жизни. Не вина этих бедняжек, что они сперва действуют, а уже потом соображают. Это вина тех, кто потакает им, как дурак. Причину, приведенную по данному поводу Пенелопой, передаю ее собственными словами:

— Боюсь, батюшка, что мистер Фрэнклин, сам не желая того, жестоко оскорбил Розанну.

— А зачем она пошла в эту аллею? — спросил я.

— По собственному сумасбродству, — ответила Пенелопа, — не могу назвать это другим словом. Она хотела говорить с мистером Фрэнклином сегодня утром во что бы то ни стало. Я употребила все усилия, чтобы остановить ее; вы сами видели это. Если бы только я могла увести ее, прежде чем она услышала эти ужасные слова!

— Полно, полно! — сказал я. — Не преувеличивай. Ничего особенного не произошло, от чего Розанна могла бы прийти в отчаяние.

— Ничего особенно не произошло, батюшка, только мистер Фрэнклин сказал, что не принимает в ней никакого участия и — ох! — таким жестоким тоном!

— Он сказал это, чтобы зажать рот сыщику.

— Я говорила ей, но, батюшка, он (правда, против своей воли) уже много недель подряд унижал и огорчал ее, и в довершение еще и это! Она просто ужаснула меня, батюшка, когда мистер Фрэнклин сказал эти слова. Она как будто окаменела, услышав их. А потом вдруг сделалась необыкновенно спокойной и продолжает с тех пор работать как во сне.

Я почувствовал тревогу. Было что-то в голосе Пенелопы, заставившее замолчать мой рассудок. Я вспомнил, что произошло между мистером Фрэнклином и Розанной вчера в бильярдной. Она была тогда поражена в самое сердце, а сейчас, на беду, бедняжку опять уязвили в самое чувствительное место.

Я обещал мистеру Фрэнклину поговорить с Розанной, и теперь наступил самый подходящий момент сдержать обещание.

Розанна в своем скромном ситцевом платье подметала коридор, бледная и спокойная, и, как всегда, опрятная. Только глаза ее были странно тусклы — не то чтобы они были заплаканы, но как будто смотрели на что-то слишком пристально. Может быть, то был туман, нагнанный ее собственными мыслями. Вокруг нее не было, конечно, ничего, что она бы уже не видала и перевидала сотни и сотни раз.

— Поднимите-ка голову, Розанна! — сказал я. — Не мучайте себя собственными фантазиями. Я пришел передать вам кое-что от мистера Фрэнклина.

Я изложил перед нею все дело с настоящей точки зрения в самых дружелюбных и успокоительных словах, какие только мог придумать. Мои правила относительно слабого пола, как вы уже могли приметить, очень строги. Но каким-то образом, когда я становлюсь лицом к лицу с женщинами, правила эти, признаюсь, на практике не применяются.

— Мистер Фрэнклин очень добр и внимателен. Пожалуйста, поблагодарите его.

Вот все, что она сказала мне в ответ. Дочь моя уже заметила, что Розанна занималась своим делом, как во сне; прибавлю, что она и слушала и говорила тоже как во сне. Сомневаюсь, поняла ли она то, о чем я ей говорил.

— Уверены ли вы, Розанна, что понимаете мои слова? — спросил я.

— Совершенно уверена.

Она повторила это не как живая женщина, а как заводная кукла. Говоря, она продолжала все время мести коридор. Я взял у нее из рук щетку, так кротко и ласково, как только мог.

— Полно, полно, милая моя, — сказал я, — вы как будто сами не своя. У вас есть что-то на душе. Я ваш друг и останусь вашим другом, даже если за вами есть какой-нибудь грешок. Будьте откровенны со мной, Розанна, будьте откровенны!

Было время, когда, говоря с нею таким образом, я вызвал бы слезы на ее глаза. Теперь я не увидел в них никакой перемены.

— Да, — механически произнесла она, — я расскажу все откровенно.

— Миледи?

— Нет.

— Мистеру Фрэнклину?

— Да, мистеру Фрэнклину.

Я не знал, что ей ответить на это. Она находилась в таком состоянии, что никак не смогла бы понять предостережения не говорить с мистером Фрэнклином наедине, которое он посоветовал мне сделать ей. Пробуя ощупью следующий свой шаг, я сказал ей, что мистер Фрэнклин вышел погулять.

— Это все равно, — ответила она, — я больше не стану беспокоить мистера Фрэнклина сегодня.

— Почему бы вам не поговорить с миледи? — спросил я. — Вы облегчили бы себе душу в беседе с сострадательной госпожой, всегда относившейся к вам сердечно.

Она посмотрела на меня с минуту с серьезным и пристальным вниманием, будто старалась запечатлеть в памяти мои слова. Потом взяла из рук моих щетку и пошла с нею медленно вдоль коридора.

— Нет, — сказала она, продолжая мести, — я знаю лучший способ облегчить свою душу.

— Какой?

— Пожалуйста, позвольте мне продолжать мою работу!

Пенелопа пошла вслед за нею, предлагая ей помощь. Она ответила:

— Нет. Я хочу сама закончить свою работу. Благодарю вас, Пенелопа.

— Она взглянула на меня.

— Благодарю вас, мистер Беттередж.

Ничем нельзя было тронуть ее, не о чем было говорить с ней. Я сделал знак Пенелопе уйти со мной. Мы оставили ее, как нашли, метущую коридор словно во сне.

— Это дело нашего доктора, — сказал я, — тут мы бессильны.

Дочь моя напомнила мне о том, что мистер Канди болеет — как вы, может быть, помните — еще с того самого вечера, после званого обеда у нас. Его помощник, некий мистер Эзра Дженнингс, был, разумеется, к нашим услугам. Но в нашей местности мало кто его знал.

Я решил переговорить с миледи. Но миледи заперлась с мисс Рэчел. Мне было невозможно увидеть ее, покуда она не выйдет оттуда.

Я долго ждал понапрасну, пока часы на парадной лестнице не пробили без четверти два. Через пять минут меня окликнули с дорожки перед домом. Я тотчас узнал этот голос: сыщик Кафф вернулся из Фризинголла.

Подойдя к парадной двери, я встретил сыщика уже на ступенях лестницы.