Достойный старик попытался возражать, уговаривал меня послушаться голоса рассудка — словом, хотел исполнить свой долг передо мной. Но я остался глух ко всем его убеждениям. Никакие соображения на свете не поколебали бы в эту минуту моей решимости.

— Я буду продолжать следствие, — заявил я, — с того самого места, на котором остановился, и буду вести его шаг за шагом до тех пор, пока не дойду до решающего факта. В цепи улик недостает нескольких звеньев, после того как я оставил следствие, — их может дополнить Габриэль Беттередж. Я еду к Габриэлю Беттереджу!

В тот же вечер, на закате солнца, я опять очутился на хорошо знакомой мне террасе мирного старого деревенского дома. Первым, кого я встретил в опустелом саду, был садовник. На мой вопрос, где Беттередж, он ответил, что видел его час назад греющимся на солнышке в обычном уголке на заднем дворе. Я хорошо знал этот уголок и сказал, что сам пойду и отыщу его.

Я пошел по знакомым дорожкам и заглянул в открытую калитку.

Вот он — милый старый друг счастливых дней, которые никогда уже не вернутся; вот он — в прежнем своем уголке, на прежнем соломенном стуле, с трубкой во рту, с «Робинзоном Крузо» на коленях и со своими двумя друзьями-собаками, дремлющими у его ног. Я стоял так, что последние косые лучи солнца отбрасывали мою тень впереди меня. Увидели ли собаки эту тень или тонкое их чутье уловило мое приближение, но они, заворчав, вскочили. В свою очередь вздрогнув, старик одним окриком заставил их замолчать, а потом, прикрыв свои слабые глаза рукой, вопросительно посмотрел на человека, стоявшего в калитке.

Глаза мои наполнились слезами. Я принужден был переждать минуту, прежде чем решился с ним заговорить.

— Беттередж, — произнес я наконец, указывая на хорошо знакомую книгу, лежавшую у него на коленях, — сообщил ли вам «Робинзон Крузо» в этот вечер, что вам, возможно, придется увидеть Фрэнклина Блэка?

— Ей-богу, мистер Фрэнклин, — вскричал старик, — «Робинзон Крузо» именно так и сделал!

Он поднялся на ноги с моей помощью и с минуту постоял, переводя взгляд с меня на «Робинзона Крузо» и обратно, словно не был уверен, кто же из нас двух более поразил его. Книга одержала верх.

Он смотрел на эту удивительную книгу с неописуемым выражением, будто надеясь, что сам Робинзон Крузо сойдет с этих страниц и удостоит нас личным свиданием.

— Вот место, которое я читал, мистер Фрэнклин, — произнес он, едва лишь вернулась к нему способность речи, — и это так же верно, как я вас вижу, сэр! — вот то самое место, которое я читал за минуту до вашего прихода! Страница сто пятьдесят шестая: «Я стоял, как пораженный громом или как будто увидел призрак». Если это не означает: «Ожидайте внезапного появления мистера Фрэнклина Блэка», то английский язык не имеет никакого смысла! — докончил Беттередж, шумно захлопнув книгу и освободив наконец руку, чтобы взять мою, которую я протягивал ему.

Я ожидал — это было бы очень естественно при настоящих обстоятельствах, — что он закидает меня вопросами. Но нет, чувство гостеприимства вытеснило все остальные в душе старого слуги, когда член семейства явился (все равно, каким образом) гостем в дом.

— Пожалуйте, мистер Фрэнклин, — сказал он, отворяя дверь со своим старомодным поклоном. — Я спрошу попозднее, что привело вас сюда, а сначала должен устроить вас поудобнее. После вашего отъезда произошло много грустных перемен. Дом заперт, слуги отосланы. Ну, да ничего! Я сам приготовлю вам обед, жена садовника сделает вам постель, а если в погребе сохранилась бутылочка нашего знаменитого латурского кларета, содержимое ее попадет в ваше горло, мистер Фрэнклин. Милости просим, сэр, милости просим! — сказал бедный старик, мужественно отстаивая честь покинутого дома и принимая меня с гостеприимным и вежливым вниманием прошлых времен.

Мне было больно обмануть его ожидания. Но этот дом принадлежал теперь Рэчел. Мог ли я есть или спать в нем после того, что случилось в Лондоне? Самое простое чувство уважения к самому себе запрещало мне — и совершенно правильно — переступать через его порог.

Я взял Беттереджа под руку и повел его в сад. Нечего делать, я принужден был сказать ему всю правду. Он был очень привязан к Рэчел и ко мне, и его очень огорчил и озадачил оборот, какой приняли обстоятельства. Он выразил свое мнение с обычной прямотой и со свойственной ему самой положительной философией в мире, какая только мне известна, — философией беттереджской школы.

— Мисс Рэчел имеет свои недостатки, я никогда этого не отрицал, — начал он. — Иной раз она любит поставить на своем. Вот и с вами она старалась поставить на своем. Боже мой, мистер Фрэнклин, неужели вы до сих пор не знаете женщин? Слышали вы когда-нибудь от меня о покойной миссис Беттередж?

Я очень часто слышал от него о покойной миссис Беттередж — он неизменно приводил ее как пример слабости и своеволия прекрасного пола. В таком виде выставил он ее и теперь.

— Очень хорошо, мистер Фрэнклин. Теперь выслушайте меня. У каждой женщины своя собственная манера ставить на своем. Всякий раз как мне случалось отказывать покойной миссис Беттередж в том, чего ей хотелось, она непременно кричала мне из кухни, когда я в таких случаях приходил домой, что после моего грубого обращения с ней у нее не хватает сил приготовить мне обед. Я переносил это некоторое время так, как вы теперь переносите капризы мисс Рэчел. Но наконец терпение мое лопнуло. Я отправился в кухню, взял миссис Беттередж — понимаете, дружески — на руки и отнес ее в нашу лучшую комнату, где она принимала гостей. «Вот твое настоящее место, душечка», — сказал я и сам пошел на кухню. Там я заперся, снял свой сюртук, засучил рукава и состряпал обед. Когда он был готов, я сам себе подал его и пообедал с удовольствием. Потом я выкурил трубку, хлебнул грогу, а после прибрал со стола, вычистил кастрюли, ножи и вилки, убрал все это и подмел кухню. Когда было чисто и опрятно, я отворил дверь и пустил на кухню миссис Беттередж. «Я пообедал, душа моя, — сказал я. — Надеюсь, ты найдешь кухню в самом лучшем виде, такой, как только можешь пожелать». Пока эта женщина была жива, мистер Фрэнклин, мне никогда уже не приходилось стряпать самому обед. Из этого мораль: вы переносили капризы мисс Рэчел в Лондоне, не переносите же их в Йоркшире. Пожалуйте в дом!

Что было ответить на это? Я мог только уверить моего доброго друга, что даже его способности к убеждению пропали даром в данном случае.

— Вечер прекрасный, — сказал я, — и я пройдусь пешком во Фризинголл и остановлюсь в гостинице, а вас прошу завтра утром прийти ко мне позавтракать. Мне нужно сказать вам кое-что.

Беттередж с серьезным видом покачал головой.

— Искренне сожалею об этом, — сказал он, — я надеялся услышать, мистер Фрэнклин, что у вас с мисс Рэчел все опять наладилось. Если вы должны поступить по-своему, сэр, — продолжал он после минутного размышления, — то вам нет никакой надобности идти ночевать во Фризинголл. Вы можете устроиться гораздо ближе. Готерстонская ферма только в двух милях отсюда. Против этого вы не можете ничего возразить, — лукаво прибавил старик. — Готерстон живет, мистер Фрэнклин, не на земле мисс Рэчел, а на своей собственной.

Я вспомнил эту ферму, как только Беттередж назвал ее. Дом стоял в тенистой долине, на берегу самого красивого ручейка в этой части Йоркшира; у фермера были отдельная спальня и гостиная, которые он имел обыкновение сдавать художникам, рыболовам и туристам вообще. Я не мог бы найти более приятного жилища на время моего пребывания в этих местах.

— Комнаты сейчас свободны? — спросил я.

— Сама миссис Готерстон, сэр, просила меня еще вчера рекомендовать ее комнаты.

— Я сниму их, Беттередж, с удовольствием.

Мы снова вернулись во двор, где я оставил свой саквояж. Продев палку в ручку и подняв его на плечо, Беттередж снова испытал такое же удивление, которое возбудил в нем мой неожиданный приезд в ту минуту, когда он дремал на своем соломенном стуле. Он недоуменно взглянул на дом, а потом повернулся ко мне и еще более недоуменно посмотрел на меня.