— Отлично! — Вероника опустила руку на плечо верного штурмана, не снимая другой руки с рулевого колеса. — Значит, идем на северо-восток. И пускай меня акула проглотит, если я еще раз так же беспечно брошу якорь в любом здешнем порту!

Губернатор Мартиники не стал снаряжать погоню за своими опасными гостями. «Черный алмаз» без помех провел возле небольшого зеленого островка целые сутки и утром следующего дня отправился прочь от негостеприимных берегов.

Залив сверкал и переливался, будто по его дну были рассыпаны драгоценные камни, и их сияние просвечивало сквозь совершенно прозрачную воду. И в самом деле, хоть глубина здесь и была от шести до десяти футов, вода, чистая как стекло, позволяла видеть дно во всех подробностях. Правда, бриллиантов там не было, зато повсюду меж бархатно-зеленых, поросших водорослями камней поднимались алые, оранжевые, белые заросли кораллов. Среди них сновали, блестя перламутром, небольшие рыбешки, внизу, там, где еще оставалось место для песчаных бугорков и кочек, виднелись разных размеров раковины, пустые и занятые «постояльцами», ловкими обитателями коралловых лесов. Время от времени над всем этим многообразием проносилась тень небольшой акулы, либо вдруг появлялись и, пульсируя, исчезали среди камней медузы, похожие на опрокинутые стеклянные чашки.

Новый коралловый риф стал расти здесь недавно, над водой не поднималось еще ни одного островка, кроме того, к которому плыли два человека. Два человека, одетых, вернее говоря, раздетых, как здешние туземцы, — оба были в холщовых набедренных повязках. Теплая, будто молоко, вода, позволяла такую роскошь, хоть плыть обоим пришлось уже почти час и до их цели оставалось еще порядочное расстояние. Они плыли от широкого берегового пляжа к островку, который был не первой вершиной нового рифа, но, скорее, оконечностью старого — длинная островная гряда тянулась в полутора милях от берега, и островок, далеко отстоящий от нее, был ближе всех к берегу.

— Ну что? — спросил один из плывущих своего спутника. — Теперь — наперегонки?

— Нет, нет! — ответил тот с невозмутимостью, которую европейцы так любят (и порой не без основания) приписывать его племени. — Камышовый Кот не будет зря тратить сила — сила не для игра. Кот будет плыть, как плыл. Если мой брат хочет, пускай плавает быстро.

— Твое дело! — отозвался тот, кого индеец назвал братом, хотя он был белый, и поплыл к островку со всей стремительностью, на какую только был способен, широко взмахивая руками, так что вокруг него вздыбился бурун белой пены.

Он доплыл до рифа, взобрался на него и, довольный, уселся среди высушенной солнцем травы. Кроме нее, здесь росло лишь несколько кустиков, совсем поникших, поскольку на островке не было пресной воды, а дожди, еще месяц назад обильно поливавшие весь архипелаг и все Карибское побережье, теперь прекратились, а солнце шпарило изо всех сил, будто позабыв, что вот-вот наступит декабрь. Впрочем, здесь, на северной оконечности бухты Гуантанамо, в одном из самых живописных уголков острова Куба, время года имело не такое уж большое значение. Если не считать того, что иногда здесь три-четыре месяца кряду лили дожди, а иногда бушевали шторма, и тогда лодкам местных рыбаков не имело смысла выходить в море.

Куба, самый большой из островов Карибского моря, самая богатая колония Испании, была в последнее время достаточно густо заселена, но ее размеры были таковы, что хватало и свободных мест на побережье, а потому в некоторых ее частях, как в добрые старые времена, нередко швартовались пиратские суда. Иногда их стояло здесь до десятка в одном месте, целые флотилии, и об этом прекрасно знали испанские власти, давным-давно объявившие пиратам войну, но держать военный флот на каждой миле побережья было бы слишком дорого, а поручать охоту за флибустьерами местным военным просто бессмысленно. В иных колониальных городках весь гарнизон состоял из пары десятков человек, а большие прибрежные крепости, хоть и охранялись как с моря, так и с суши, зачастую соседствовали с тихими бухтами, где находили приют пираты. Начальство этих крепостей, опять же, как в добрые старые времена, чаще всего предпочитало договариваться с беспокойными соседями по принципу: мы не трогаем вас, а вы нас. Правда, пиратские флотилии из четырех-пяти кораблей все же нападали время от времени на такие укрепленные города, и чаще всего флибустьеры брали верх, военные сдавались, а все, что находилось в городе ценного, становилось добычей разбойников. Тогда им объявлялась война, испанский военный флот по нескольку недель курсировал вдоль побережья острова, корабли заходили в бухты и заливы, но чаще всего безрезультатно. В море вокруг Кубы хватало островов и островков, возле которых пираты спокойно могли найти убежище и переждать «сезон охоты».

Да и случалось это не так часто, потому что морские разбойники не слишком любили нападать на города и штурмовать крепости. Времена Генри Моргана, что ни говори, безвозвратно ушли в прошлое. Чаще всего добычей пиратов становились торговые суда, ходившие вдоль побережий. Их богатых грузов флибустьерам хватало, а начинать большие военные действия из-за нескольких ограбленных барок или шхун военному флоту не было резона.

Словом, кубинское побережье считалось среди пиратов относительно безопасным, несмотря на заявления местных властей об их непримиримости к морскому разбою.

Так или иначе, покинув французские колониальные воды, капитан Удача, он же Бартоломью Робертс, направил свою шхуну к Кубе, причалил в бухте Гуантанамо и поставил судно на ремонт — если даже не считать повреждений, полученных во время бегства от французских военных кораблей, чинить было что. Давно нужно было очистить днище от наросшего там сора, подправить киль, заменить кое-что из оснастки. Добыча пиратов была богата, в кубинских портах многое можно было без особого риска сбыть, использовав для этого лодки. А здесь, в местных поселках, было вдоволь продовольствия. Были и развлечения, которых пиратам так не хватало в море: на другом конце бухты, в портовом городке, процветали несколько трактиров, их хозяева отлично знали вкус щедрых флибустьеров — красавицы-мулатки с пышными грудями были всегда к их услугам, не говоря уж о крепком табаке, роме и всевозможных закусках.

Сам Робертс был не падок до такого рода развлечений. Он почти не брал в рот спиртного, лишь изредка и только на берегу позволяя себе стакан-другой дорого изысканного вина. Женщины из таверн и кабаков внушали ему если и не отвращение, то полное равнодушие — от них разило мускусом и дешевыми духами, а их блестящая, как полированное дерево, кожа казалась капитану скользкой и липкой. Посему он посещал публичные дома лишь в тех местах, где предлагали услуги белых наложниц, да и то выбирал себе пассию далеко не сразу, а лишь хорошо присмотревшись. Таких девушек по всему Карибскому побережью у него было три или четыре. Владельцы веселых заведений, прослышав, что шхуна «Виолетта» пришвартовалась в их порту, сразу освобождали этих «избранниц» от услуг другим посетителям, ибо Робертс платил не просто щедро, но сверхщедро.

Поговаривали и о том, что где-то, на Ямайке, капитан Удача нередко посещает некую вдовую даму, которой дарит бриллианты и даже однажды подарил чистокровного арабского скакуна, захваченного на каком-то судне. Но этого никто не мог знать наверняка — Робертс никого не подпускал к своим личным делам, даже его команда знала о нем все, только когда они были в плавании. Пираты нередко спрашивали, как это капитан иной раз по полгода не общается с женщинами и, кажется, не тоскует от этого. На что тот отвечал, что его любимая женщина — море и она всегда готова ублажать его, как он пожелает — то тихими ласками, то самой бурной и неистовой страстью.

С индейцем по имени Камышовый Кот Бартоломью познакомился во время одного из своих походов. Он нашел краснокожего на пустынном берегу совершенно незаселенного острова, с двумя стрелами, засевшими одна в ноге, возле самого колена, другая в шее, причем эта вторая прошла насквозь. Пираты подивились, как это индеец с такими ранами до сих пор жив — те, с кем он сражался, наверняка оставили его здесь не один час назад. Робертс не стал слушать возражений своей команды, по многим причинам не любившей индейцев, и подошел к раненому. Тот привстал на колени и, выставив перед собой нож, спросил: «Гринго?» — «Я что, похож на испанца?»[22] — обиделся Бартоломью. И, бесстрашно приблизившись вплотную, сумел аккуратно извлечь обе стрелы.