— Благодарю, капитан! — Голос у пирата был низкий, но очень звучный, будто ему не приходилось во всю глотку отдавать команды на сумасшедшем морском ветру. — Вы вовремя предотвратили кровопролитие.

Ради бога, не обижайтесь на капитана Мальдонадо: ему пришлось выполнять мои приказы, чтобы не погубить свою команду — они все были у меня в руках.

— Что вам нужно? — задал Висенто достаточно глупый вопрос, отрешенным взглядом наблюдая, как пираты разоружают его команду.

— В ваших трюмах — золото и драгоценные камни с Панамского перешейка. — Аккуратно выбритое лицо пирата озарилось улыбкой. — Ваш корабль отправился с самым ценным грузом — это я тоже узнал у капитана «Изабеллы», и в этом он тоже ничуть не виноват. Сейчас мои парни перерубят ваши якорные канаты, и мы с вами уйдем в море. А когда окажемся вдали от залива и от берегов, перенесем груз на мою шхуну, после чего я сниму абордажные крюки. «Святой Людовик» поврежден, но плавучести не утратил, так что вам наверняка удастся вернуться к берегам Карибского моря.

— А вы не боитесь, что вас просто не выпустят из залива? Посмотрите: пушечная пальба переполошила людей на других кораблях, они снимаются с якорей. С сорока хорошо вооруженными судами вы не справитесь, сеньор англичанин! Вы ведь англичанин, да? Я редко ошибаюсь в произношении.

— Я — англичанин! — Пират улыбнулся еще шире. — И я вполне оцениваю опасность. Но, знаете, мне обычно везет. Думаю, мы успеем вывести корабли в открытое море, а там и до заката недалеко. Груз будет мой, сеньор португалец.

Один из кораблей каравана успел дать пару залпов вслед пиратской шхуне и захваченному ею корвету. Но ядра не достигли цели, а вести преследование в одиночку судно не стало — остальные еще только-только подняли якоря, и у них не было никаких шансов настичь беглецов.

О происшедшем владельцы каравана узнали сперва от капитана Мальдонадо — «Изабеллу», груженную льном, пират отпустил восвояси, хотя злополучный капитан, возможно, предпочел бы плен позорному возвращению к своим. Во всем, что с ним произошло, Мальдонадо должен был винить себя одного. Он сам в тот роковой вечер беспечно подпустил на близкое расстояние незнакомую шхуну, решив, что это — один из сорока двух кораблей португальского каравана, просто по какой-то причине менявший место на рейде. Флаг над шхуной развевался, само собою, голландский, ну а на то, что она подозрительно высоко сидит в воде, Мальдонадо сразу не обратил внимание. А должен был! Разве нагруженное до отказа судно может иметь такую осадку? Когда же шхуна встала с «Изабеллой» почти борт в борт и ее капитан потребовал, чтобы сеньор Анжело сдался, угрожая бортовым залпом в упор разнести его корабль в щепы, тогда выбора уже не оставалось.

Да, Мальдонадо думал не только о себе, но и о своей команде, но это было слабым утешением. Он подсказал пирату, на каком из кораблей каравана находится самый ценный груз, он помог пиратам приблизиться к «Святому Людовику» — ведь не окликни он Висенто, не начни врать про чье-то выгодное предложение, опытный капитан куда раньше принял бы меры, чтобы не подпустить к себе пиратов.

Так или иначе, португальцы потеряли самую дорогую часть груза, а военные фрегаты, пришедшие наконец в залив и тотчас устремившиеся в погоню за похитителями, нашли в открытом море лишь покинутый пиратами корвет. Он действительно не потерял плавучести, но плохо слушался руля, так что одно из военных судов попросту отбуксировало его назад, к карибским берегам. Капитан Висенто и вся его большая команда лишились возможности отправиться в Португалию.

А главное, по всему побережью и за его пределы разнеслась весть о том, что ОДИН пиратский корабль, едва ли не перед носом военных фрегатов, напал на караван, состоявший из СОРОКА ДВУХ судов, и вышел из этой схватки победителем!

В один из июньских дней тысяча семьсот двадцать первого года во дворце лорда Роберта Уолпола, недавно назначенного королем главой английского правительства, состоялся один из самых роскошных за последние годы балов.

Те, кто знал причину этого торжества, почти открыто над ней посмеивались. Уолпол и его сторонники из числа депутатов парламента праздновали спасение от полного банкротства своего любимого детища — компании Южных морей[7]. Эту компанию создали за десять лет до того ради выгодной продажи колониальных акций и сумели устроить вокруг нее такую шумиху, что пресловутые акции продавались раз в десять дороже своей истинной цены. Когда же обман начал понемногу раскрываться, те, кто все это затеял и, разумеется, знал о предстоящем крахе, поспешно распродали свои бумаги, нажив на них целые состояния. Что до непосвященных, то многие из них разорились и проклинали компанию Южных морей на чем свет стоит, а вместе с нею и лорда Уолпола, и партию вигов, к которой он принадлежал[8].

Тем не менее именно этот энергичный лорд сумел спасти компанию от полного разорения, и это сделало его героем в глазах парламента и всех, кто не успел угробить свои сбережения, покупая злосчастные акции.

Но, устраивая праздник, лорд первый министр объявил его официальной причиной свое назначение и успешное избрание как в верхнюю, так и в нижнюю палаты[9] большинства своих сторонников.

Дворец был выстроен в одном из предместий Лондона не так давно и не имел ничего общего с массивными старинными замками, которые обступали столицу, будто древние рыцари в своих могучих, но неповоротливых латах. Стены, покрытые светлой штукатуркой и до верхнего третьего этажа увитые плющом, высокие окна, нарядная лепнина по карнизам и в простенках, нижняя и верхняя балюстрады с нарядными статуями — все это было свидетельством не только богатства, но и изящного вкуса владельца, внешне вполне породнившегося с добропорядочным английским купечеством, однако не отказавшего себе в удовольствии подчеркнуть, что он все равно — прежде всего лорд.

Внутреннее убранство было под стать внешнему великолепию. Конечно, Версаль и Лувр во Франции были куда роскошнее и богаче, но Лувр с Версалем видел мало кто из англичан…

Министр Адмиралтейства лорд Джонатан Спенсер, граф Девоншир, приехал на бал не одним из первых, но и не последним, как он обычно любил делать, подчеркивая, что для такого занятого господина все эти развлечения — только помеха делам и он ездит по балам лишь из уважения к тем, кто его на них приглашает. На этот раз лорду Джонатану хотелось приехать и еще раньше: слишком многого он ожидал от устроенного первым министром праздника. Вернее, от встречи, которую ему обещали здесь устроить.

Раскланявшись с героем торжества лордом Уолполом и поцеловав две или три изящные (но не самые юные) ручки, которые вменялось в обязанность целовать даже ему, министр принялся искать в просторном зале, полном роз в фарфоровых вазах, кринолинов со все теми же розами и прозрачной скрипичной музыки, человека, который обещал ему крайне важную для его целей встречу.

— Я здесь! — махнул ему рукой господин в строгом, но изящном камзоле черного бархата, скромно вышитом серебром.

Он сидел в одном из кресел, предусмотрительно поставленных на просторном балконе. Этот балкон, украшавший задний фасад дворца, выходил в сад, и высоченные каштаны, что росли здесь, вероятно, еще со времен королевы Елизаветы, почти целиком укрывали его густой тенью.

Знакомый графа Девоншира, один из самых успешных морских офицеров нынешнего времени, сэр Герберт Стенли, капитан, отважный вояка и не менее отважный сердцеед, в тридцать пять лет принявший отставку и тотчас каким-то непостижимым образом оказавшийся при дворе, тоже не любил балов. Он посещал их, только когда того требовали либо обстоятельства, либо какая-нибудь прекрасная дама, которая в данный момент претендовала на его сердце. Правда, он отменно танцевал, но поговаривали, что ему доставляет куда большее удовольствие плясать в портовых кабачках с тамошними веселыми девчонками, чем выписывать па и пируэты на сверкающих паркетах. Покровительство, которое сэру Герберту оказывал король, объясняли повышенным вниманием к нему кого-то из очень влиятельных королевских родственниц (а то и не одной!). Но он всегда умел держать в тайне свои связи, если те могли так или иначе запятнать чью-либо высокую репутацию.