— Не люблю, — покорно согласилась она, — послушал бы меня, Виктор, поедем домой, что же ты будешь… как неприкаянный?

Он только покачал головой.

Нина стала подбирать потёки туши со щёк, от этого, как будто, успокоилась, даже виновато улыбнулась.

— Я пойду в ванную, лицо вымою.

— Да, конечно…

Вяземский знал, что она права и что сидеть тут будет тяжело, что работа не отвлечёт его, и только из упрямства, порожденного отчаянием, не хотел согласиться.

Если бы она не начала про дом, а сразу позвала его в город, может быть он и вернулся бы, но теперь, теперь он готов был именно её обвинить во всех своих несчастьях. Если бы он не передал тогда Маргарите первый свой разговор с Ниной, про этот чёртов дом, да и вообще её мнение, может, всё иначе бы повернулось. А так Рита решила, что все, в том числе и Виктор, подозревают её в меркантильности, что Вяземский не хочет разводиться, потому, что его тянет обратно в семью, что она помеха его жизни, что надо ему помириться с женой. Подарить ей цветы, выпросить прощение… как же всё это глупо…глупо…глупо… и ещё тот спор про охранника.

А ведь Виктор хотел как лучше, стремился обеспечить её безопасность, не мог же он позволить ей бродить одной…

Нина давно вернулась. Без косметики лицо её выглядело на те сорок, которые она прожила, но это не портило красоты, Нина была красива. Очень красива. Ей гораздо лучше без всех этих притираний, живое лицо, а не маска под тональным кремом.

Она села за стол, хотела что-то сказать ещё, но не стала. Вздохнула, молча выпила остывший кофе. Время тянулось глупо, вязко, им не о чем было говорить.

Нина посмотрела на Виктора с сожалением и встала.

— Ладно, бесполезно убеждать тебя, раз уж ты упёрся, можешь не провожать, дорогу я сама найду. — Она ещё помолчала, как будто в раздумье, потом горько усмехнулась. — Сукин ты сын, Вяземский, просто взял и выкинул двадцать лет жизни… и своей и моей…

Нина аккуратно, без раздражения поставила чашку на блюдце. Поставила и ушла.

Виктор подумал, что при подобных обстоятельствах Рита разбила бы чашку об стену…

Он не смог лечь в спальне.

Постель ещё хранила знакомый запах… Рита… при воспоминании о ней всё внутри сжималось от мучительного желания близости. Не физической, той близости, что была у них с самого первого дня, когда он в давке прижался к ней в троллейбусе.

Здесь, в спальне, в их постели именно эта головокружительная бездонная близость поражала и захватывала его целиком. Они с Ритой могли полночи разговаривать, не вспоминая о сексе, это бывало горячо, нежно, с дрожью натянутой струны. А могли часами любиться молча и это тоже было горячо, глубоко и каждый раз, как в первый, вероятно, он не умел любить иначе, потому и с Ниной не выходило.

Почему же с Ритой не вышло? Почему?!

Запоздалый вопрос, её уже не было и то место, которое она занимала рядом с ним теперь остывало. Становилось пустотой. Ее не было, только подушка пахла ещё тем, едва уловимым, но что Вяземский безошибочно мог бы выделить из ароматов крема, туалетной воды или шампуня, которыми она пользовалась. Запах его женщины…

И почему он решил, что она всегда будет с ним? Вот так, без особых надежд на будущее, с вечным опасливым ожиданием, что он вернётся к жене. Да сам он виноват во всём! Теперь остался один, жалеет себя. Дурак… Да пропади оно все…

Виктор снял с постели простынь, вытащил одеяло из пододеяльника, стянул наволочку с подушки, с охапкой скомканного белья пошел в ванную и кинул все в стиральную машину. Поставил таймер, включил первый попавшийся режим.

Потом нашел большой полиэтиленовый чехол, в который был упакован матрас, вернулся в спальню, сложил в полиэтилен одеяло, подушки, наматрасник и убрал во встроенный шкаф. Кровать с голым матрасом превратила спальню в интерьер мебельного салона. Никаких личных вещей…

Виктор распахнул обе створки застекленной двери эркера.

В спальню сразу проник сырой воздух, наполненный осенними запахами дождя и опавших листьев. Мерный шорох капель об пол бельведера, о черепицу, о что-то гулкое и пустотелое там, внизу, чего Виктор не мог разглядеть, перекрыл все звуки дома.

Вяземский стоял и слушал шорох дождя, бульканье капель в водосточном желобе. Сырость октябрьской ночи охватила тело ознобом, Виктора передёрнуло, захотелось согреться, или…напиться? Нет, это не путь.

Он оставил бельведер открытым и ушел к себе в кабинет, там не было так холодно. И всё же он разжег камин, чтобы долго смотреть на угли, не стал отказывать себе в этом.

Сухие дрова хорошо занялись. Вяземский придвинул кресло ближе к огню и просидел так до утра. Угли покрылись пеплом, погасли…

Когда небо над заливом посветлело и на горизонте обозначилась полоска восхода, он всё ещё сидел в кабинете, наполненном табачным дымом и тоской одиночества.

Было очевидно, Нина права и оставаться здесь он не сможет.

Виктор взялся за мобильник.

А что если позвонить Маргарите? Послать всё к чёрту и позвонить? Неужели не вернётся…

Вместо этого он позвонил своим партнёрам в Германии, извинился, что беспокоит так рано, сказал, что обстоятельства у него переменились, теперь он приедет один, как и было запланировано с самого начала, только остановится не в Трире, а в Гамбурге. Попросил забронировать номер в гостинице и устроить билет на паром из Финляндии. Уверил, что осенняя болтанка на Балтике его не беспокоит, и что морем он доберётся быстрее, вежливо попрощался.

Потом позвонил Игорю, сказал, что уезжает надолго, адрес сообщит позже, велел смотреть за домом, за Микки и не забыть закрыть окна в кабинете и в спальне на втором этаже, когда комнаты хорошо проветрятся.

Вечером этого же дня Вяземский припарковал свой “Круизер” перед таможней на Финской границе.

В Россию, Виктор вернулся через год, всё это время он ничего не знал о Маргарите…

Первые недели в Германии Виктор жил, как в тумане. Его ощущения раскололись надвое — с одной стороны он с головой ушел в работу, с другой — не чувствовал себя живым.

Дела были сильно запущены, требовали всего его внимания. Это, наверно, и явилось спасением от апатии и отчаяния.

Виктор до того изматывал себя, что едва добирался до постели. Он засыпал сразу, ни о чём не думая и ничего не чувствуя, кроме усталости. Облегчения такой сон приносил мало.

Пробуждение отдавалось болью в сердце и сознанием того, что Маргарита ушла..

Она ни разу не позвонила, не написала, исчезла молча.

Вот это Виктор понимать отказывался, как после всего, что было между ними она может молчать! То есть умом, сознанием своим он соглашался. Да, права, права… Но сердцем смириться так и не смог. Обида брошенного мужчины проходит тяжко и долго.

Вяземский не был наивным влюбленным мальчиком, он предвидел финал отношений. Всё произошло закономерно.

Виктор сколько мог сглаживал, придумывал себе другую Риту, терпел ее странные выходки, грубость, толстокожесть, вульгарность, эпатаж в одежде, самомнение, упрямство и скандальность, все её капризы и дурь, ради того большого и важного, что, как он думал, совершалось между ними. Он ломал себя даже в мелочах, но всё напрасно.

Ничего не совершилось. Неужели не было той Маргариты, которую он любил? Не было совсем? А была и есть другая женщина, и Виктор не знал и не понимал её. Именно эта незнакомая Рита молчала сейчас день за днём, в то время, как душа его в муках умирала от одиночества.

Всё в нём словно застыло. Осталось одно только ожидание. Да, он всё ещё ждал. Ругая себя и презирая за слабость, он всё-таки надеялся, ждал хотя бы слова от неё.

Рита молчала…

Он всё больше цепенел. Уже не плакал по ночам, перестал судорожно хвататься за мобильник и по двадцать раз на дню проверять мейл. Не искал её в сети и в Интернет ходил только по работе. Прекратил всякое общение в чатах и на сайтах, где они бывали вместе, забросил свои виртуальные проекты, и, что самое печальное, перестал писать.