— Это моё новое изобретение, — объяснил он, — Точнее это заготовка для моего нового изобретения.

Я не смогла сдержать улыбку вместе с хихиканьем. А батюшка тем временем осторожно спустился по стеночке. Сняв присоски, он сделал запись в тетради. Когда же наши взгляды снова встретились, меня снова нахлынули воспоминания о ссоре. Поняв это, отец тяжело вздохнул и прижал меня к себе. Слёзы невольно потекли из моих глаз.

— Прости, батюшка, — проскулила я, — Я не сдержалась.

— Да полно тебе, радость моя. — прошептал отец, улыбнувшись, — Я уж боялся, что скоро у тебя крылья аки у ангела вырастут. Как же я рад, что ты обычный человечек со своими слабостями.

— А матушка этому не очень рада. Почему она так?

— Я сам не могу понять, когда она успела так измениться… — папенька сделал небольшую паузу, а затем добавил, — В любом случае, это мой крест, а не твой. И запомни, Анечка: абсолютно безгрешны только младенцы. Знаешь, я должен признаться тебе: я сам был вынужден нарушить своё же правило.

— И какое же?

— К сожалению, не все мои изобретения приносят добро. Порой я невольно создавал кошмарные вещи, и моё малодушие не даёт их мне уничтожить. Поэтому я и купил сейф, чтобы прятать их от очень плохих людей.

— Ты имеешь в виду господина Штукенберга?

— А… Андрей Аристархович… Анечка, с ним всё намного сложнее. — вдруг отец, отстранившись от меня, сменил тему, — Ой, я совсем забыл! Я ведь обещал отнести госпоже Елизаровой кое-какие бумаги. Анечка, можешь их отнести ей домой, пока она не уехала. Просто я сейчас очень занят.

Я утвердительно кивнула. Забрав конверт, я подошла к входной двери и повернулась к батюшке.

— Не волнуйся, радость моя. — сказал он мне, — Бог даёт испытание для человека, которое он может преодолеть. Только не держи зла на матушку, она тоже желает тебе добра, но по-своему.

Улыбнувшись я покинула мастерскую.

Госпожа Елизарова жила рядом, поэтому я быстро отдала ей конверт. Возвращаясь обратно, я думала над словами отца. Он всегда во всех искал добро, даже в тех людях, которые считались потерянными для общества. Кто ж знал, что эти слова станут последними в его жизни.

Мне осталось только перейти через дорогу, чтобы добраться до мастерской, как вдруг… Вдруг прогремел взрыв. Его волна отшвырнула меня и других прохожих назад. Я очень больно ударилась спиной, из-за чего не чувствовала собственного тела. В ушах зазвенело, и мне начало казаться, что воздуху не хватает. Последнее, что я увидела перед тем, как потерять сознание от болевого шока, это перепуганные люди и всполох огня.

Я смутно помню те дни, когда я пролежала в госпитале. Скажу только, что о смерти батюшки мне сообщили не сразу.

На второй день меня навестил отец Василий. Он начал из далека, якобы моя матушка плохо себя чувствует, поэтому не может меня навестить. Когда же я спросила об папеньке, отец Василий растерялся. Он пытался подобрать слова, однако я всё понял по его глазам. Из моих уст вырвалось: "Не делайте из меня дуру! Кто выживет в таком взрыве?", — затем, уткнувшись в колени, я зарыдала. Всё, что мог сделать отец Василий, это лишь обнять меня в знак утешения, однако легче мне этого не стало.

Меня выписали в день похорон отца. Во время отпевания мой взгляд метался то к закрытому гробу, то к маме. Она смотрела в одну точку и ни на кого не обращала внимание. С тех пор, как батюшка умер, мама не разу не заплакала. Я тогда подумала, что каждый переживает горе по-своему. Я же во время отпевания чувствовала себя вне времени и пространстве. Все звуки были приглушёнными для меня, а цвета тусклые. Я даже не помню, как дошла до кладбища.

Утрата в полной мере до меня дошла, когда гроб уже приготовились опустить в могилу. Я поняла, что теперь батюшку буду видеть только на фотокарточках, которых так мало у нас, что он больше не скажет: "Всё будет хорошо, радость моя", — что он больше не сможет изобрести новые диковинки на пользу острова, что… Я так могу целую вечность перечислять. Именно в этот момент на меня такая безысходность нахлынула, что я со слезами бросилась на его гроб с криками: "Пожалуйста, не опускайте его!" Меня ели смогли оторвать. А матушка…Матушка всё также с безучастным выражением лица смотрела в куда-то сторону.

Горе было несоизмеримым, но так или иначе, к жизни нужно было возвращаться. На тридцать шестой день после смерти отца с нами связался нотариус из Иван-да-Марьяграда. Он сообщил, что с документами на дом, в котором батюшка вырос, возникли проблемы, и я вместе с матушкой, как прямые наследники, должна приехать, как можно скорее, и всё уладить.

Уже на следующее утро я собирала вещи. Когда я искала нужные для поездки документы, мне попалась бумажка с кодом от сейфа. И я снова не смогла устоять… Открыв сейф, я обнаружила чертежи изобретений, ремень с тросами и звуковую маску. Как её забудешь, если от её действия я несколько дней чувствовала недомогание. Затем я вспомнила, почему отец спрятал всё это. Он боялся, что эти диковины попадут не в те руки. "Когда мы уедим, дом и эти вещи некому будет охранять", — подумала я. В общем, я положила маску и чертежи в папину большую сумку, а ремень одела на талию.

Услышав скрип входной двери, я спустилась вниз. Мама открыла дверь отцу Василию.

— Здравствуй, Ирина. — поздоровался батюшка, однако мать ему ничего не сказала, — Как вы?

— Дьявол… — прошептала мать, — Дьявол ещё не ушёл.

— Прости, я не расслышал, что ты сказала?

— Здравствуйте, отец Василий. — вмешалась я, — Матушка, присядь пожалуйста.

Я хотела положить руку ей на плечо, но она меня отдёрнула. Прошептав снова: "Дьявол ещё не ушёл", — мама села на лавочку у окна.

— Не волнуйтесь, всё в порядке. — заверила я батюшку.

— Ты быстрее пришла в себя, чем твоя мать.

— У меня выбора нет. Как бы не было больно, но нужно жить дальше. Уверена, папенька, наверное, хотел бы, чтобы мы о нём не горевали дольше положенного.

— Да пошлёт вам Господь много сил и терпения в эти непростые дни.

— Благодарю вас.

— Я вот по какому поводу пришёл. Скоро сороковина, и я подумал: может вам нужна помощь?

— О, это было бы кстати! Я и матушка сегодня вечером уезжаем в Иван-да-Марьяград по важному делу, а вернёмся только послезавтра утром. Так что мы будем очень рады любой помощи.

Уже вечером я и мама уехали из Александрограда на общественном дирижабле. До Иван-да-Марьяграда лететь было восемь часов, поэтому транспорт был оснащен многоуровневыми койками. Также в нём имелась открытая палуба со спасательными парашютами, с которой пассажиры могли наблюдать за красивым видом вокруг. В первые часы полёта, я следила за матушкой. После смерти папы, она вела себя очень тихо, и я чувствовала, что это затишье рано или поздно закончится. Когда же маменька уснула, я вышла на палубу вместе с папиной сумкой, ибо боялась за её сохранность.

Прижавшись к ограждению, я стала разглядывать облака, представляя, что среди них летает душа отца и смотрит на меня.

— Мы летим в твой родной город. — прошептала я, веря, что отец рядом со мной, просто я не могу его увидеть, — Ты обещал, что мы всей семьёй туда поедем… Этого так и не случилось.

Я прижала руку к лицу, чтобы сдержать слезы. Почему он умер? Как так вышло? Конечно, было проведено расследование, и следователь Перов объявил, что взрыв произошёл в результате несчастного случая, но я не хотела в это верить.

— Я так скучаю по тебе, папенька. — проскулила я.

Чтобы унять душевную боль, мне нужно было отвлечься. Я, сев по-турецки, достала из сумки документы, которые нужны были для разговора с нотариусом. Информация из них до меня доходила лишь наполовину, но забыться на какое-то время получилось.

Иван-да-Марьяград выгодно отличался от Александрограда уже тем фактом, что солнечные лучи доходят до него в полной мере. Это был полностью белокаменный город, здания которого украшались плющами. Тут не было шестеренок и автоматонов. Повозки были запряжены настоящими лошадьми, в фонтанах плавали золотые рыбки, и я видела пару благородных дам, которые водили на поводке медвежат, как домашних животных. Всё так, как рассказывал батюшка. Конечно, жалко, что этот красивый город мы посетили в не самый лучший момент нашей жизни.