Он с силой толкнул ее: бедная женщина упала навзничь, опрокинула подойник, молоко растеклось по земле.

Больше я не могла выдержать: вскочила, подбежала к Яндан-гуаю, заслонила его собой.

«Зачем убивать ни в чем не повинного старика? Убей лучше меня!» — закричала я и хотела добавить: «Это я — красная», но Яндан-гуай так посмотрел на меня, что я умолкла.

Стойкость и выдержка Яндан-гуая придавали мне мужество: я выпрямилась и гордо смотрела перед собой, прямо в дуло винтовки.

«Обыщи-ка эту юрту!» — скомандовал носатый, а сам направился в соседнюю.

Солдат, тот, что связал руки Яндан-гуаю, пошел прямо в его юрту. Янжима и я поспешили за ним. Солдат перевернул на кровати все дэлы, потом отодвинул сундук под бурханом и двинулся туда, где на подстилке стояла всевозможная утварь.

«Ну, — решила я, — все пропало». Но беляк первым делом открыл ящик, где хранилось съестное, вытащил оттуда кусок вареного мяса и принялся жевать.

Янжима быстро смекнула, что надо делать, и налила беляку большущую пиалу водки. Тот закусил, выпил и, довольный, вышел из юрты. У меня отлегло от сердца.

Они обшарили все три юрты, но так ничего и не нашли. Яндан-гуай не мог скрыть радости: даже морщины на лбу у него разгладились, коричневое от загара лицо посветлело. Он незаметно кивнул мне, словно говоря: «Ну, вот и обошлось. Вот и хорошо».

Беляки уехали из хотона, но не одни: прихватили с собой меня и Яндан-гуая. Янжима долго бежала за нами вслед, ее громкие рыдания, растрепанные седые волосы вызывали во мне нестерпимую боль…

— А потом, куда она девалась потом? — чуть слышно спросила Нарангэрэл.

Бабушка глубоко вздохнула.

— Отстала помаленьку. Что делать? Чтобы жить — надо уметь терпеть…

— Беляки увозили нас с Яндан-гуаем все дальше и дальше.

Руки, связанные за спиной, затекли, ныли от боли, без седла я с трудом держалась на лошади. А тут еще полная неизвестность: куда тебя везут, где и когда прикончат? Как там Нина? И что будет со старухой? Эти мысли неотвязно мучили меня. Ни о чем другом не было сил думать.

Солнце уже клонилось к закату, усилился ветерок, на небе клубились темные тучи — собирался дождь, а беляки всё ехали и ехали, не останавливаясь, не отдыхая, только клевали носом да раскачивались в седле, словно дятлы, без устали долбящие сухое дерево.

Село солнце, начали сгущаться сумерки. Беляки наконец остановились на небольшой полянке. Как видно, они собирались ночевать: всадники спешились и привязали коней.

Высокий развязал мне руки и приказал собирать хворост. Пользуясь случаем, я незаметно подошла к Яндан-гуаю — он сидел, прислонившись к стволу толстого дерева. Руки у него были стянуты за спиной.

«Ну, как вы себя чувствуете?» — тихо спросила я.

«Ничего… Руки вот только немеют…»

«Подождите, я попробую ослабить веревки».

«Что ты! Не надо, — встревожился Яндан-гуай. — Заметят — совсем худо будет. Проследи лучше, куда они свои ружья положат. И разведи им хороший костер: согреются, крепче заснут. А там поглядим, что нам делать!»

Я набрала большущую охапку сушняка и притащила ее белякам. Носатый чиркнул спичкой, ветви тотчас же занялись, запылало яркое пламя. Беляк вытащил из сумки, притороченной к седлу, банку консервов, нагрел ее и, открыв, разделил со своим напарником.

Покончив с едой, он принялся было допрашивать меня, но его так разморило, так сильно клонило ко сну, что он очень скоро бросил эту затею, тем более что я твердила одно и то же — ничего, мол, не знаю.

«Ты давай смотри за ними в оба! — приказал он тщедушному малорослому цири?ку.[43] — Не засни только…»

Высокий лег возле костра, положил рядом с собой свой карабин и захрапел. Тщедушный снова связал мне руки, потом тоже прилег у костра и тоже заснул.

Какое-то время я лежала не шевелясь, прислушивалась к каждому звуку. В лесу, погруженном в ночную тьму, было тихо, лишь изредка фыркали лошади да шелестели крыльями ночные птицы.

Ползком, осторожно я подобралась к Яндан-гуаю.

«Ну как?» — прошептал он.

«Заснули…»

«А где винтовки?»

«Рядом с ними».

«Тогда быстренько развяжи мне руки…»

Я вцепилась зубами в веревку и с трудом развязала узлы. Потом Яндан-гуай освободил мои руки.

«Беги к лошадям, — шепнул он. — Если меня схватят, скачи прочь, сама знаешь куда…» И, прижимаясь к траве, он пополз в сторону костра. Взошла луна, в ее белом свете я видела, как ловко он подкрадывался к нашим врагам.

Я тихо подошла к лошадям, вся обмирая от страха. «Какой смелый, какой мужественный человек этот Яндан! — думала я. — А вот мне страшно…»

Скоро ко мне приполз Яндан-гуай, волоча за собой винтовку.

«Ну, доченька, давай выбираться отсюда!»

Стараясь не шуметь, мы взяли лошадей под уздцы и пошли в глубь леса. Позади никто не пошевелился. Тогда мы вскочили на коней и понеслись назад к хотону.

«Почему вы не взяли второе ружье?» — крикнула я на скаку Яндан-гуаю.

«Взял… Смотри!» И он вытащил из-за пазухи тяжелый затвор.

Под утро мы прискакали в аил. Мы застали Янжиму с Ниной в слезах, в аиле царил переполох: вернулись с отгонных пастбищ мужчины, люди укладывали палатки, собирались откочевывать. Яндан-гуай с двумя друзьями снова отправился в лес. Там они захватили по-прежнему спящих крепким сном белых и сдали их партизанам.

— Через два дня после этого события мы с Ниной стали собираться в дорогу. Ярко светило солнце, было тепло и сухо.

Яндан-гуай накормил нас на дорогу и, по монгольскому обычаю, подарил Нине хадак.

«Счастливого пути, доченька. Не бойся — больше ничего не случится. Я — человек везучий, все, что говорю, всегда сбывается. Ты всем нам пришлась по сердцу. И пусть этот хадак останется у тебя в знак того, что между нами и между нашими детьми всегда будет дружба».

Нина так и зарделась от радости.

«Спасибо, спасибо вам за ваше чистосердечие и помощь, — сказала она. — И если я не смогу ответить вам тем же, пусть сделают это за меня мой муж и мои дети, и пусть этот хадак будет священным залогом сердечной дружбы между нами, русскими и монголами».

Помню, Яндан-гуай и все жители аила вышли провожать нас. Старик сам подтянул подпругу у Нининой лошади, потом расцеловался с нами обеими.

«Счастливого пути!» — еще раз сказал он на прощание.

«Я обязательно расскажу своим детям о том, что вы для меня сделали, — сказала Нина. — И я верю, что никогда не потеряю связь с вами».

Наши кони пошли рысью. А когда, отъехав немного, мы обернулись, чтобы в последний раз взглянуть на аил, мы увидели, что Янжима кропит нам вслед молоко.

— …Да, много лет прошло с той поры, а я помню все так, как будто это было вчера, — закончила свой рассказ бабушка.

— Значит, тот русский, который заходил к нам, — сын вашей подруги?

— Конечно, он сын Нины. Тот самый, которого она носила под сердцем, когда мы скрывались от белых.

— А кто он?

— Инженер-строитель, помогает нам строить новый город — Дархан.

— А мама его жива?

— А как же? Чудесная она женщина! Живет сейчас на родине, в Иркутске. Надо будет всем нам повидаться. Ведь Васильев — и мой сын, и твой брат, правда, внученька?..

Полдень жаркого осеннего дня. Беспощадно налит солнце. Овцы сбились в кучи и, пофыркивая, отгоняют мух.

Возле овечьего стада стоит Зо?риг, мальчик лет десяти. Одет он в полинявший тэрлик из синей далембы с узеньким желтым пояском, завязанным спереди узлом. Вытирая рукавом пот с лица, он смотрит вдаль, любуясь красотой своей родной Гоби.