– Бывает.

Дивизионный комиссар подводит итог:

– Теперь, господа, вы знаете, что имеете дело со стрелком класса Тяня, только, в отличие от инспектора, у него вошло в привычку убивать – семь трупов всего, считая того заключенного, которого он порезал при побеге.

Собрание окончено.

Все поднимаются, инспектор Ван Тянь – придерживая головку спящего ребенка у себя на груди.

– Тянь, вы не слышали новости. Все указывает на то, что у нас восьмой труп на руках.

– Жюли Коррансон?

– Нет, директриса «Тальона».

– Королева Забо?

– Да, как вы говорите, Королева Забо. Пропала три дня назад.

– Три дня и три ночи, дурачок.

(...)

– Раньше я тебе не говорил, чтобы не расстраивать...

(...)

– У тебя, похоже, и без того забот хватает с этими аппаратами, которые торчат из тебя со всех сторон.

(...)

– Но сегодня вечером я загибаюсь. Бессонница достала. Ты уж извини.

(...)

– Твоя Жюли опять начудила.

(Буши Жюли, Лусса! Это не Жюли, Лусса!)

– Она убрала мою Изабель.

(Буши Жюли, господи ты боже мой!)

– В среду Изабель вызывает меня в свой кабинет и между делом объявляет, что полицейские ошибаются насчет твоей Жюли.

(Та шо дэ дуй! Она права!)

– Она, дескать, разговаривала с ней по телефону, и они даже встретились.

(Нар? Вэй шень ме? Где? Зачем?)

– Она не захотела мне сказать ни где, ни зачем.

(Мадэ! Черт!)

– Она также не захотела, чтобы я ее проводил.

(...)

– Она суетилась, как блоха на сковородке. Заверила меня, что ничем не рискует; самое большее, что ее огорчало, это два инспектора, приставленные для ее же охраны, которые могли увязаться за ней. «Но я от них уйду, Лусса, ты меня знаешь!» У нее сверкали глаза, как в прежние времена подполья.

(Хоу лай! Дальше!)

– Я тебе уже рассказывал, как она отличилась во время Сопротивления?

(Хоу лай! Хоу лай!)

– Подпольные бумажные фабрики, подпольные печатни, подпольные сети распространения, книжные магазины, книги, газеты – она выпускала все, что запрещали фрицы.

(...)

– Двадцать пятого августа сорок четвертого, в день освобождения Парижа, сам Шарль сказал ей: «Мадам, вы гордость французского издательского дела»...

(...)

– И знаешь, что она ответила?

(...)

– Она спросила: «Что вы сейчас читаете?»

(...)

– ...

(...)

– ...

(...)

– Скажу тебе одну вещь: Изабель... Изабель это дух времени, превратившийся в книги... волшебное превращение... философский камень...

(...)

– Это и называется: издатель, дурачок, настоящий издатель! Изабель – это Издатель с большой буквы.

– Поэтому-то я и не хочу, чтобы твоя Жюли ее доставала.

(БУШИ ЖЮЛИ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! Как еще тебе это вдолбить, Лусса! Это не Жюли! Это высокий блондин, бывший заключенный Сент-Ивера, это настоящий Ж. Л. В., КЭКАОДЭ Ж. Л. В., ЧТОБ ТЕБЯ!.. Съехавший бумагомаратель, сплошняком заполнявший свои листы, не оставляя живого места, сумасшедший убийца, который хочет все свалить на Жюли! Чего ты торчишь здесь, вспоминая былые времена? Зови полицию, Лусса: Цзинь ча цзюй! ПОЛИЦИЮ!)

Казалось, все тучи Веркора собрались над крышей фермы. Черное небо в черноте ночи. Но гроза разразилась раньше, чем они успели столкнуться друг с другом: голос Королевы разверз небеса. Маленький пальчик Королевы гневно рубит воздух, тыча в рукопись, которую она только что швырнула на стол, под нос Кремеру.

– Это ваша автобиография, здесь речь идет о вас, Кремер, а не о ком-нибудь из ваших обычных персонажей, существующих только на бумаге! Вам придется доставить мне такое удовольствие и переписать все это в первом лице единственного числа. Вы здесь не за тем, чтобы писать от имени Ж. Л. В.!

– Я никогда не писал от первого лица.

– И что с того? Волков бояться...

– Я не сумею.

– Что еще за «я не сумею»? Вам и уметь ничего не надо, есть машины, которые прекрасно это сделают за вас, заменяешь он на я, вводишь в память, нажимаешь на кнопку, и дело в шляпе. Только не говорите мне, что вы тупее машины, Кремер, всему есть предел!

Вспышки монаршего гнева долетают и до Жюли. Голос у Королевы визгливый, скрипучий. Она именно такая, какой ее описывал Бенжамен. Королева не боится ничего. Запершись в комнате своего отца-губернатора, Жюли следит за каждым словом этой женщины, которая там, внизу, на кухне, так мастерски справляется с настоящим убийцей.

– И потом, для чего эти героические нотки в описании ваших преступлений, Кремер? Вы так гордитесь тем, что всадили пулю в бедного Готье?

Слова доносятся до Жюли, поднимаясь по печной трубе, которая обогревала комнаты губернатора в зимнее время.

– Кремер, зачем вы убили Готье?

Кремер молчит. Слышно только, как скрипит лес под порывами ветра.

– Если верить тому, что я только что прочитала, ваш персонаж прекрасно знает, почему он убил Готье. Эдакий крестоносец идет войной на заевшихся сволочей издателей – такой тип героя вы себе избрали? И вы называете это исповедью? Крестоносцы остались в легендах, Кремер, сейчас это обыкновенные убийцы. И вы – один из них. Так почему вы убили Готье?

Табельный револьвер отца у Жюли под подушкой.

– Потому что вы подозревали, что он участвовал в афере Шаботта?

– Нет.

– Нет?

– Нет, это уже не имело значения.

– Как это не имело значения? Вы убили его не за то, что подозревали в краже ваших книг?

– Нет. Как и Шаботта.

Голос у Кремера как у ученика, которого застали врасплох: отговорки... молчание... и потом вдруг истеричный приступ откровенности. Небеса разверзлись. Внезапные ливневые потоки. С самой высоты.

– Так, Кремер, слушайте внимательно: я так далеко ехала, валюсь с ног от усталости; теперь выбирайте: либо вы напрягаете извилины и пишете мне черным по белому настоящую причину убийств, либо я собираю свои дряхлые косточки и возвращаюсь в Париж. Прямо сейчас! В грозу!

– Я хотел...

(Но, как говорил Бенжамен, Королева Забо умела улестить клиента.)

– Александр, давайте начистоту, вы замечательный романист. Если однажды завистники станут говорить обратное, не убивайте их; пусть себе смеются над вашими стереотипами, предоставьте им это жалкое удовольствие, а сами продолжайте спокойно работать. Вы из тех романистов, которые приводят этот мир в порядок, почти как убирают помещение. Только реализм не для вас, вот и все. Хорошо убранная комната, вот что предлагают ваши романы невзыскательной фантазии читателя. И это как раз то, что ему нужно, вашему читателю, если принять во внимание успех, которым вы пользуетесь.

Голос Королевы становится все тише. Сейчас это небо, светлеющее после грозы, шепот последних струй. И в этом Бенжамен был прав: голос Королевы иногда напоминает голос Ясмины. Королева могла бы искупать Кремера, намылить его с ног до головы, завернуть в мягкое полотенце. Королеве и убийца – нипочем.

– Так случилось, что обстоятельства вытащили вас из вашей комнаты, Александр. Мы теперь в открытом пространстве. Нужно набраться смелости, посмотреть вокруг и сказать мне, почему вы убили Шаботта. И Готье.

И этот убийца, высокий, бледный, немного чопорный – сколько ему может быть лет? – наконец говорит:

– Я хотел отомстить за Сент-Ивера.

Королева на это осторожно, но убедительно:

– Отомстить за Сент-Ивера? Но ведь это вы его убили, Александр...

Молчание.

Потом он говорит:

– Все не так просто.