И тут, оторвав взгляд от брусчатки под ногами, она уткнулась в склоненную спину худенького мальчика, что, сгорбившись и втянув шею в плечики, шел впереди нее. Одет он был во что-то невообразимо рванное в темных подпалинах. От его фигуры тянуло такой безнадежностью и отчаянием, что она не выдержала и окликнула его.

— Мальчик, ты куда идешь? — тот, сильно вздрогнув, остановился. — Подожди.

Ири, а этим худышкой в равных портах и полусгоревшей рубахе был именно он, повернулся. Обессиленному своей безумной выходной и сильно помятому магическим взрывом и последовавшим за ним пожаром, ему было так плохо, как никогда раньше. Он с трудом помнил, что с ним случилось в ту злополучную ночь. В памяти оставались какие-то обрывки образов и ощущений. Это и окутывавшее его тепло, и растекавшееся по всему телу силу, и чувство неимоверного подъема, и ощущение страха, перерастающего в панику. Ири не понимал, что с ним тогда случилось… Очнувшийся под самое утро в какой-то подворотне, мальчик не знал куда податься и решил просто идти, пока не упадет от усталости или от голода.

Прочитав на его лице эту решимость, Мара снова тяжело вздохнула. Этот мальчонка ей так напомнил старшенького сынишку, что слезы уже текли у нее ручьем. «И мой ведь такой же… Кровиночка, тоже голодует, поди. Идет, так же, не знамо куда. Никто его не накормит, ни приютит…». Оглядев мальчишку с головы до ног, она вдруг решила взять его к себе. «А что? Где трое ртов, там и четвертому кусок найдется. К делу его пристрою. Большенький уже, будет с бельем мне помогать Глядишь, так и проживем все вместе…».

— К нам пойдешь жить, найденыш? — спросила его Мара. — Что по улицам, как неприкаянный бродить-то? У нас ведь тут несладко. Ночью стража в ночлежку забрать может. Или бродячие собаки погрызут… У нас пока поживешь. Домишко у нас небольшой, но места всем хватит. Я на кровати с дочкой спать буду, а ты с сынком моим. Тетушкой меня зови.

Думал Ири не долго. Лучше сказать, вообще, не думал. Податься, ему все равно было некуда. В городе же одному совсем худо.

— Пойду к вам, тетенька, — просипел он еле слышно. — Звать меня Ири. Сирота я, тетенька.

Сказав это, мальчик подошел к тележке с бельем и стал помогать ее толкать. Так, вчетвером, они и шли по узкой улочке: Мара тянула тележку за ручку, мальчишки ее толкали с двух сторон, а маленькая девчушка, Капитолина или просто Капа, бежала впереди них.

Дойдя до окраины города, где уже не встречались добротные каменные дома с несколькими этажами, башенками и балкончиками, они остановились возле одной из неказистых деревянных избенок, когда-то знавших и лучшие времена. Сейчас же сруб ее покосился, черепичная крыша красовалась провалами, а окна скалились темнотой. Правда, когда Мара зажгла очаг, и свет от огня немного разогнал темноту, в доме стало гораздо уютнее.

Оглядев скудную обстановку дома, Ири помрачнел. В доме буквально пахло бедностью. На земляном полу, едва прикрытом ржаной соломой, стояли колченогий стол, пара длинных лавок и большой, потемневший от времени сундук. Вдали у самой стены едва проглядывались широкие полати, на которых, наверное, и спали обитатели избенки.

«Бедствуют… А со мной еще один рот прибавиться. Совсем голодать будем». Он прекрасно знал, что такое ложиться две, а то и три ночи подряд голодным. После такого голодания пищей богов казались и болтушка из холодной воды и щавеля из леса, и развалистая похлебка для свиней, и даже давно заплесневевшая горбушка хлеба. «Со мной совсем сгинут. Куда тетушке такую ораву потянуть? Вон, вся высохла уже. На тростинку похожа стала… Может мне плошки и миски из глины лепить попробовать? А что? Я же видел, как горшечник работал. Неужели даже маленькую мисочку ни сделаю?».

С такими мыслями о красивых глиняных мисках и глечиках он и уснул. Во сне Ири шлепал из глины десятки кувшинов — больших и маленьких, простых и узорчатых, с ручками и без них. Бесформенный кусок глины здесь почти без усилий превращался в чудесной красоты глиняные поделки, которые быстро разбирали на столичном базаре. Он же, весело смеясь, едва успевал складывать в кошель медные, и даже серебряные монетки.

К сожалению, реальность оказалась совсем не такой. Набрав ранним утром за городом жирной красноватой глины, Ири начал лепить. Поначалу у него даже что-то получалось. Из бесформенного куска глины выходили небольшие тарелочки, крошечные масляные лампы, которые, если особо не приглядываться, можно было даже и попытаться продать. Когда же Ири замахнулся на большой кувшин, в котором хозяйки хранят молоко или вино, то едва не расплакался. Глина никак не хотела превращаться в ладный пузатый сосуд, что своей женской фигуркой радовал глаз покупателя. Кувшин у него все больше походил на искривленную башню, построенную пьяными каменщиками. На вылепленное блюдо же, вообще, без слез не взглянешь. Поверхность мятая, в буграх, с рванными краями.

— Как же так? — Ири в сердцах шмякнул об пол неудавшейся поделкой. — Почему же ничего не входит? Все же просто…

Шмыгая носом, мальчик уселся на чурбак и печально уставился на то, что успел сделать. Что тут сказать? Печальное зрелище! Кособокие, корявые, с дырами в боку, оплывшие кувшины и плошки выглядели жалкими и никому не нужными. Только глупец мог надеяться, что кто-то в здравом уме согласиться это купить.

— Не холосо, не холосо, — подлила огонь маленькая Капа; девчушка подошла и, качая головой, затыкала пальцем в сторону глиняных уродцев. — У-у-у-у, кака.

Ири угрюмо кивнул, соглашаясь с девочкой. Он и сам видел, что сделанное им полная «кака». Никак мальчик не ожидал, что гончарное ремесло окажется таким непростым.

— … А тута холосая мявка. Класивая мявка, — вдруг радостно воскликнула Капа, что-то приподняв с пола. — С носиком, с лапками… Класивая мявка.

Ничего не понимая, Ири подошел к ней. Капа что-то держала в руках и радостно с этим играла.

— Во! Мявка! — девочка показала небольшого глиняного котенка с зеленой шерсткой, которого Ири слепил между делом. — Холосый! Класивый! Золоный! Еще балашка хочу! Балашка сделай! С большими ложками! Я с ним иглать буду.

Зеленый котенок и, правда, получился на удивление живым. Маленькие прижатые к голове ушки, толстые лапки и круглое пузико делали его очень милым. Такую игрушку сразу же хотелось взять в руки и попробовать приласкать.

— Смотри — ка, понравилась игрушка, — задумчиво протянул Ири, заглядевшись на улыбающегося ребенка. — А может игрушки лучше делать? Разных котиков, барашков, бычков лепить буду. Может даже попробую какую-нибудь легендарную зверушку слепить…

Он живо себе представил, как из глины получаются бирюзовые крылатые львы, белоснежные единороги и могучие мохнатые мамонты. Еще бы он слепил фигурки разных воинов, которых Ири не раз видел на улицах и своего городка, и столицы. Особенно ему нравились королевские латники в тяжелых фигурных доспехах и всадники-гвардейцы в нарядных длинных плащах. Неужели никто бы не купил таких солдатиков из глины?

— Я такие игрушки сделаю, что все вокруг удивятся, — пробормотал мальчик, немного отщипывая от большого куска глины. — И в разные цвета их покрашу… Палин мне все рассказал про краски. Синий цвет дает корень сивильского горца, желтый — стебель конского щавеля, черный — ягоды ежевики. Из зверобоя можно красную краску сделать.

Его пальцы привычно скатали из глины шарик и тут же приделали ему длинные ушки. Ногтем он прочертил в них небольшие фигурные канавки, превращавшие ушки в нечто экзотическое. На их кончики уже сами собой просились крошечные кисточки… В какой-то момент Ири стал растворяться в своем занятии, словно кусочек масла в кипящей воде. Исчезли посторонние звуки, запахи. Осталась только постоянно меняющаяся фигурка, у которой появлялись то огромные глаза, то роскошная струящаяся шерсть, то острые когти. Мальчик уже ничего не придумывал. Образ диковинного зверя, который он лепил, стал жить своей собственной самостоятельной жизнью. Он уже не был бесформенным, а превратился в крылатого красавца льва с великолепной лохматой гривой. Царь зверей грациозно приседал, встряхивая гривой. После отталкивался сильными лапами от земли и взлетал…