— Сюда его сажай. Господин Жакар немного отдохнет и поговорит с ним. Сажай, говорю, — Фос добавил чуть-чуть стали в свой голос. — я присмотрю за этим, бедолагой. А вы, служивые, лучше промочите горло за мое здоровье, — чуть трясущейся рукой шевалье кинул им несколько монеток. — Чай, помню, как нелегко вам приходится…

Черные плащи недолго раздумывали. Монеты исчезли со стола, а они сами пристроились к соседнему столу, где уже во всю «гуляли» их товарищи. Фос же повернулся к сидевшему на самом краю лавки незнакомцу, что никак не мог унять дрожь.

— А ты, мил человек, рассказывай, чего это тебя сюда притащили, — шевалье с силой протер ладонями лицо, пытаясь хоть немного прийти в себя. — Ну? Когда этот очнется, все будет только хуже. Рассказывай!

Фосу чертовский хотелось последовать примеру Жакара и брякнуться прямо на стол. Его веки казались свинцовыми, а голова с дикой силой клонилась к столу.

— … Я же все им рассказал, господин, — горячо, захлебываясь от волнения, зашептал мужчина, с надеждой вглядываясь в глаза Фоса. — Рассказал все, что знал. Зачем они меня сюда притащили? Я же все рассказал… Дочка у меня, господин… Единственная доча, кровиночка моя, от супруги осталась. А слегла она и света белого для меня не стало…, — рассказывал он, то и дело прерываясь и с опаской поглядывая на шумных соседней. — И всяких лекарей звал. В королевскую академию ходил, чтобы, значитца, мага выпросить. Столько монет отвалил, что вспомнить ужас. Для кровиночки моей ничего не жалко… Только бес толку все было. Пустое, — махнул он рукой. — А тут служка мой игрушку пустячную на рынке купил. Махонькую совсем, глиняную. Говорит, что дочурке моей, Веточке, на постельку положил… Я же глазам свои не поверил, господин. Прихожу, а она глазоньки свои ясные открыла и на меня смотрит. Пару словечек даже прошептать смогла, — мужчина разволновался так, что у него слезы выступили на глазах. — И лекарь пришел и маг… Сказывают, что на поправку теперь моя ясонька пойдет… Я же, дурень, с ее кроватки энту игрушку забрать хотел. Думал, купить ей куколку с парчовыми нарядами. Голова дурная!

Удивительно, но Фосу стало немного лучше. Голова почти не трещала. Не так сильно клонило ко сну. Даже бормотания этого мужичка перестали его сильно раздражать.

— … Ей враз поплохело. Кошак ее, лесной мурлыка, как дикий зверь запрыгал вокруг меня, — возбужденно продолжал тот. — Шипит, когтями царапается. Глаза при этом красные, бешенные. Того и гляди в горло вцепится… Маг же потом сказал, что нельзя ту игрушку трогать. Большая целительная сила от нее исходит. Это самый настоящий амулет, господин! — в его взгляде зажегся мистический огонь. — Он может лечить едва ли не все болезни! Я ведь еще такой купить хотел…

Вдруг Фос резко хлопнул ладонью по столешнице, отчего на пол полетели кружки с недопитым вином. Взгляд его остекленел. Пальцы рук с силой вцепились в стол, словно пытались его приподнять. «Благие Боги! Час от часу не легче. Оказывается, Ири не просто сильный маг, а маг — артефактор…». В голове закрутились самые разные мысли, от которых волосы натурально вставали дыбом. «Их же почти нет! А сами магические амулеты стоят таких денег, что легче и дешевле нанять целого магистра магии… Боги, я совсем забыл про короля! Жакар же сказал, что тот уже четвертый день спит странным сном. Получается, королю этот амулет нужен как воздух».

Догадываясь, что теперь случиться этим мужичком и его семьей, Фос лег на стол и прошептал:

— Уматывай отсюда. Что глаза таращишь? Беги, говорю. Хватая в охапку ребенка и беги из столицу. Дурак, плащи же отберут твой амулет. Тебе его никто не оставит.

До того, наконец, дошло. Он враз побледнел, как полотно. Медленно встав из-за стола, мужичок, пошатываясь, пошел в сторону выхода.

Отступление 11.

Королевство Альканзор

Королевский дворец

Огромные двери из темно-вишневого амаранта, отделанного позеленевшей от времени бронзовой окантовкой, начали медленно открываться, пропуская в королевский зал грузного мужчину, одетого с невероятно кичливой роскошью. Белоснежные кружева тончайшего шелка, золотые броши с огромными драгоценными камнями, неимоверное количество свисавших золотых цепей, изумительной красоты медальоны из слоновой кости, делали его похожим на павлина с Востока. Контрастом выглядело его одутловатое, словно налитое кровью, лицо, выражавшее просто вселенское презрение ко всему его окружающему. Следом за ним, тоже разодетые в парчу и шелка, шли его вассалы.

— Граф Оливен Первый, Властитель Дормидонта, Господин Торгового союза Загорья, — высокий герольд в черном, расшитом серебром, камзоле с силой ударил резным посохом по каменному полу, возвещая появление в королевском зале одного из грандов королевства. — Прибыл на священное собрание.

В окружении вассалов граф Оливен Первый ленивой походкой пересеку залу и сел на одно из семи высоких кресел, стоявших на равном удалении и друг от друга. Рядом с ним расположились его вассалы, небрежно поигрывавшие эфесами клинков.

— Граф Тольди, Первый Капитан и Защитник Священного Леса, — герольд вновь с силой опустил посох на пол, выбивая искру. — Прибыл на священное собрание.

В залу вошел сухопарый старик, скелетообразное туловище которого было затянуто в матово черный панцирь с золотой гравировкой. Сделав несколько шагов, он настороженно замер. Чуть сгорбившись и нахохлившись подобно хищному коршуну, Тольди с подозрением огляделся. Его взгляд прошелся по залу и остановился на Оливене, которого он ненавидел лютой ненавистью.

… В течение часа в королевский зал вошло более сотни человек, возглавляемых оставшимися грандами королевства. Чопорные, с брезгливо оттопыренными губами, они с кем-то раскланивались, с кем-то скрещивали полные ненависти взгляды. Медленно рассаживались в высокие кресла.

После началось королевское совещание, призванное назвать имя временного регента, а может, что греха таить, и будущего короля. Спокойной беседы не получилось. С первых же секунд в зале начали раздаваться громкие вопли вассалов, выкрикивающих имена своих господ. Каждый из них старался делать это громче и яростнее остальных. Вскоре кое-кто уже тряс полуобнаженными клинками, с искаженным от ярости лицом наскакивал на своих соседей.

Когда ругань и гневные вопли в зале достигли максимума и едва не начало перерастать в открытое сражение, дверь вновь отворилась, и внутрь прошел немного растерянный герольд. На нем тут же скрестились десятки взглядов, в которых читалось и удивление, и неудовольствие, и подозрение, и даже злоба. Как он только посмел войти и нарушить священное собрание? Только гранды королевства могли присутствовать в королевском зале. За непослушание следовало лишь одно наказание — смерть!

— Господа гранды! — неуверенным голосом начал герольд, поднимая вверх свой посох. — Прошу всех встать и приветствовать…, — посреди повисшей в зале тишины послышались тихие шаркающие звуки чьих-то шагов. — Королеву-мать! — герольд ударил посохом и медленно опустился на колено.

В проеме распахнутых дверей показалась худенькая фигурка миниатюрной женщины, лицо которой было скрыто черной кружевной вуалью. В темном строго покроя платье она величаво, словно лебедь, прошествовала к единственному свободному креслу, которое обычно занимал сам король Алий. Сев в кресло, вдовствующая королева откинула вуаль. Ее мертвенно бледное, без единой кровинки лицо, еще хранило остатки былой красоты, со временем ставшей более строгой и недоступно холодной.

— Мерзкие… пауки…, — глаза ее, выделяющиеся на мраморно бледном лице, метали молнии. — Мой сын прикован к постели, а вы уже делите королевство… Неблагодарные…, ненасытные твари! Когда же вы насытитесь?! Вы годами тянули из моего сына новые поместья, драгоценности, дорогие жеребцы, торговые корабли, должности… Теперь же решили совсем его похоронить?!

Вряд ли кто-то из присутствующих не знал этой женщины. Простолюдины поминали ее в храмах Благих Богов под именем Королевы — матери, Благословенной Изиды. Купечество вспоминало исчезнувших в королевстве пиратов и разбойников, шепча осанну Изиде Избавительнице. Дворяне, напротив, с содроганием передергивали плечами, едва только заслышав имя Ледяной королевы. Именно так называли ее те, кто хоть раз испытал на себе или своих семьях тяжесть ее карающей руки. Многие из них даже по прошествию двух десятков лет с ужасом вспоминали нечеловечески спокойное выражение ее лица, с которым она отправляла преступников Короны на плаху.