Тимофей конвоировал майора и жилет вдоль протоки, надеясь выбраться к окраинам Вилкова. В той стороне наступила относительная тишина, только иногда доносились отдельные выстрелы – взяли наши город. Имелась, конечно, вероятность, что наоборот. Но боец Лавренко твердо верил в морскую пехоту, да и тащиться назад через плавни… и майор явно не дойдет, и сам прикомандированный временный контрразведчик, того…

Брели по пояс в воде, иногда проваливаясь по грудь. Майор молчал и вроде не в себе был – буксировал-опирался на резиновый мешок-жилет, а чтобы обойти заросли, требовалось потыкать подконвойного пистолетом в нужное плечо. У Тимофея и у самого сил хватало лишь держать руку с часами и пистолетом над водой, да слегка соображать. Сумерки окончательно утонули, все затопила темнота водяная и небесная, только звезды светили встрявшими в небо давешними трассерами. Протока начала сворачивать обратно в гущу плавней, нужно было выбираться.

Двинулись камышами – здесь было посуше, но идти труднее. Майор норовил упасть-прилечь на стебли и затаиться. Приходилось пинать его и жилет, не со зла, а для бодрости. Шелестел мир камышей, булькало в сапогах и под ними, в камышах шумно взлетели ночные птицы, но вздрогнуть сил не оставалось…

…Лежали на крошечном островке. Майор открыл глаза, посмотрел на звезды и прошептал:

– Зачем я вам, господин гвардеец? Застрелите здесь.

– Перебьетесь. Вот перекурим и пойдем, – Тимофей нашарил в кармане с документами пачечку американских сигарет. Слегка подмокли, но упаковка хорошая.

Зажигалка щелкнула, огонек озарил морду пленника – кажется, после заката Бэлашэ вдвое гуще щетиной зарос, прям даже смотреть страшновато. Может, это и не он?

Пленный затянулся, кашлянул и прохрипел:

– Двойной навоз? Редкая гадость.

– Зато упаковка надежная, – защитил союзников Тимофей.

Дымили сомнительным куревом, потом пленный спросил:

– Послушайте, а вы вообще кто? По-моему, вам лет пятнадцать. Вы разведчик гвардии?

– Отчасти. Господин Бэлашэ, не задавайте глупых вопросов.

– Да, верно. Мне абсолютно безразлично кто вы. Но зачем я вам? Я всего лишь мирный строитель, которого жестокая война заставила нацепить погоны. Если мы выберемся из болот, просто отпустите меня. Я мечтаю об одном – вернуться к семье. Клянусь, я не хочу воевать.

– А кто тут хочет? Но порядок должен быть. Засчитаетесь военнопленным, все пойдет по порядку, стежок за стежком, перескакивать нельзя, – объяснил обрадованный Тимофей.

Нет, тот майор, тот самый – солдатскую форму нацепил, но что он Бэлашэ, отрицать и не думает, плавни всё его хитроумие живо утопили. Это хорошо. Плохо, что берег куда-то запропал. Рядом вроде были.

– Я понимаю, – продолжал наващивать свою мысль-нитку пленный. – Я же добровольно и сознательно сдался. Но нельзя ли сделать исключение? У меня есть деньги и два золотых кольца.

– Вы, господин майор, их в жопу запихайте, может идти легче будет, – посоветовал боец Лавренко. – Всё, перекурили, подъем! Тут рядышком, выйдем, подсушимся.

– Вы уверены, что «рядышком»?

– Я почти местный. Вставайте-вставайте!

Майор застонал, но упрямствовать не стал. Кое-как поднялись, взяли жилет…

…Плавни кончились как-то враз, нужно было пораньше правее взять, наверное, вдоль берега перлись.

– Вот я и говорил! – напомнил Тимофей. – Совсем рядом были.

Едва ступили на твердое, пленный повалился животом на проклятый жилет и замер.

– Напрягитесь, – посоветовал конвоир. – Вредно лежать, застудитесь.

Майор застонал как младенец:

– Не могу. Я не чувствую ног. Поймите, мне сорок лет и я не разведчик.

Пришлось опять пинать и сулить что скоро на сухом месте можно будет посидеть.

Добрели до сарая, пахло козами, но оказалась незанятой халупа. Майор свалился у стены, Тимофей постоял, осматриваясь. За сараем была протока, но уже прямая, чистая, на канал похожа. На другом берегу угадывались дома, довольно густо понатыканные. Надо думать, это уже Вилково. Но где здесь наши, поди, угадай.

Где-то среди домов стукнул винтовочный выстрел, ему ответила автоматная очередь, вторая… смолкло. Да, не очень спокойный город это Вилково, нужно будет осторожность соблюдать. Подстрелят господина майора – вся тягомотина псу под хвост.

Тимофей сел под стену и принялся стягивать разбухшие сапоги:

– Переобуйтесь, господин майор. Нам придется пройти еще немного. До комендатуры.

Пленный застонал, но зашевелился. Все ж есть в нем офицерская дисциплина, наверное, на допросе сотрудничать будет охотно.

Тимофей успел выжать и перемотать портянку на одной ноге, разуть вторую, и тут, как всегда на полуделе, начались неприятности. Кто-то шел вдоль канала, вот звякнул металл… прямо к сараю и перлись. Боец Лавренко сунул босую ногу обратно в сапог, ухватил майора за шиворот, и грозя пистолетом, поволок от стены. Понятно, проще было внутрь шмыгнуть, но сарай не дзот, без рытья надежных щелей и пулемета фига с два в нем отсидишься. Да что ж пленный такой тяжеленный?! Тоже разбух, что ли?

Плетень под боком торчал, покосившийся и короткий, но все ж прикрытие.

Цепочка пригнувшихся фигур двигалась по берегу. Очертания шлема на головном солдате подсказало – немцы. Не везет. Тимофей оглянулся. До плавней недалеко, но всё по открытому месту, да и шуршание мигом выдаст, резанут по зарослям и конец. Майор сейчас не слишком готов к стремительным перебежкам. Хотя слегка ожил, гадюка, тянет шею, высматривает.

Встретились взглядами.

– Я скажу, что вы румын, они не тронут, – прошептал Бэлашэ.

– Только попробуй пасть открыть, – Тимофей привычным движением извлек из чехла лопатку и показал заточенное ребро «полотна».

Запавшие глаза пленного расширились.

Верно бойцы говорят – противник наших лопат опасается посильнее штыков и автоматов.

Немцы приближались: нервные, озирающиеся, в количестве шести-семи рыл, один, вроде бы подраненный. Но пулемет у них как раз имелся – шедший вторым фриц нес «ручник» наперевес, на манер автомата, на шее лента поблескивала.

Тимофей жестом показал пленному: лечь харей вниз и ни звука! Движение пистолета майора Бэлашэ вроде бы убедило – уткнулся мордой в траву, но явно не оставил буржуйско-офицерских сомнений. Пришлось тихонько провести ребром лопатки по потному загривку. Пленный замер.

Немцы приблизились, похрустывал подорожник под подошвами, донеслось тяжелое дыхание. Притомились, так и проходите мимо, не задерживайтесь. Небось, отрезало вас, к своим норовите прошмыгнуть, так и валите, ночи сейчас не особо длинные, незачем задерживаться. Потом вас добьем, успеется с этим…

Как же, прошли они. Что-то сказал идущий предпоследним раненый – бинты белели под распахнутым кителем. Оглянулся ведущий, фрицы свернули к сараю. Один помог сесть раненому, остальные попадали как попало, пулеметчик с облегчением прислонил свое оружие. Понятно, перекур.

Усталые немцы коротко переговаривались, пленный рядом с Тимофеем все больше напрягался. Понимает, полиглот образованный. Надо бы его хребет лопаткой потрогать, напомнить о том, что молчание не только золото, но и жизнь. Но у бойца Лавренко рук имелось ограниченное количество: в одной пистолет, в другой последняя граната. Оставалось использовать методы чисто дипломатического убеждения:

– Не рискуйте. На том берегу русские. Немцам все равно не уйти, – прошептал Тимофей в ухо пленного.

Майор плотнее вжался лицом в траву, но его зад оставался напряженным. Выгадывает, скотина. Вообще нужно пленным непременно рот затыкать и руки связывать. Конечно, возможностей для этого было маловато, только теперь не легче.

Немцы взялись за бодрящее средство – звякнула крышечка фляги, долетел запах коньяка. Практически над головой гады сидят – десять шагов, слышно, как фляга булькает, как бурчит в животе у среднего фрица.

Из города донеслась автоматная очередь, начали стрелять часто, немцы забеспокоились, «зашпрехали», но стихло столь же внезапно, как и началось. И фрицы замолчали. В большой печали гады, так оно и правильно.