– Эх, ты сознанье потерял бы, что ли, – в сердцах посоветовал усатый автоматчик. – Не надрывай душу, мы-то чего сделать можем?

– Я ж понимаю, Степа. Но не поверишь, терпеть никакой мочи нет, – простонал сержант.

– Поверим, чего же не поверить – пробормотал второй боец. – Но ты все-таки сдержись. Братцы, передохнем, он же тяжелый.

Раненого опустили на землю, сели рядом, Тимофей решился, достал из-за пазухи бутылку и спросил:

– Сержант, тебе хуже не станет?

– Мне? Хуже?! Что ж ты молчал, спаситель?!

– В резерве берег, – пояснил новобранец, выковыривая кукурузную пробку-кочерыжку.

Над запахами крови и сырой весенней земли на миг дохнуло, заглушая, хмельным и крепким сливовым теплом.

– Ой! – сержант шумно выдохнул, приложился к горлышку еще раз. – Градусов под полусотню. Сразу притупляет и мозг очищает.

Бойцы тоже приложились, автоматчик протянул бутылку Тимофею.

– Сержанту оставьте, ему нужнее, – вздохнул новобранец.

– Вот это верно – рыжий прижал ополовиненную бутылку к груди. – Поехали, славяне! Уж не знаю, донесете ли, но все веселее.

Действительно, Тимофей хоть и не пил, но почувствовал некоторую бодрость. Может и не отрежут сержанту ногу. Не всем же отрезают.

Тащившие навстречу ящики с боеприпасами бойцы указали дорогу к удобному спуску. У обрыва саперы успели поработать лопатами, спускаться по расширенной промоине было скользко, но не особо опасно. Распоряжавшийся на берегу лейтенант указал санитарную лодку. Там уже сидела пара подшибленных бойцов, общими усилиями загрузили сержанта.

– Прощайте, братцы! Нынче навоевал немного, но уж сколько вышло, – пробормотал рыжий и вдруг принялся непослушными пальцами расстегивать ремень. – Тимка, скидай свой бушлат, а то подстрелят тебя, молодого, сдуру.

С лодки отдали ремень и телогрейку сержанта, Тимофей передал свой пиджак. Подошел еще один раненый в голову боец, ему помогли забраться в лодку.

– Все, полный комплект, следуем до пристани «Парк культуры и отдыха», – объявил сапер-гребец. – Двиньте катер.

Автоматчики и Тимофей отпихнули лодку от берега.

– Будьте живы, гвардия! – слабо крикнул рыжий. – Держись, Тимка, привет от меня передай тому Кишиневу!

Разведчики поднялись на обрыв, оглянулись. Лодка с ранеными уже затерялась среди других: с левого берега шли и шли лодки со стрелками, пулеметчиками, разгружали патронные цинки и мешки.

– Надо пойти, комбату доложить, – сказал Степан-автоматчик.

– Да видели они всё из села – мы же, как на ладони были, – вздохнул его товарищ. – Пошли, конечно, жрать охота, может уже перекинули что из пайка. Слушай, Тимка-Партизан, а ты где такой убойный самогон достал?

– Там уже нету. Взорвало, считай, первым же снарядом, – объяснил Тимофей.

– Вот гады, сразу стратегически нас накрывают. Это немецкая батарея, я вам точно говорю, – автоматчик выругался.

Сержантская телогрейка сидела на новобранце как влитая, только рукава пришлось подвернуть. В кармане обнаружился складной нож и «зажигалка-катюша». Хороший человек был рыжий, пусть его нога быстрее заживает. Хотя, конечно, не похоже, что там быстро зарастет.

Тимофей повесил на подаренный ремень штык, потуже подпоясался. Почувствовал себя не то чтобы легко, но получше. Протянул автоматчику снятый подсумок с тяжелым диском.

– Давай лучше наоборот, – усатый гвардеец скинул с плеча ремень сержантского автомата. – Пользуйся! Диски умеешь снаряжать?

– Так чего там… «ручейком».

– Именно. А винтовку отдай старшине, может, на медаль зачтется. Или хотя бы добавку сухарей отсыплет.

Старшины Тимофей не нашел – говорили, что старшина с ужином на том берегу застрял и сегодня случилась постная война. Но голодными не остались, поскольку были захвачены котлы со сваренной румынами мамалыгой, «словно на полк» противник наготовил перед своим героическим отступлением. Холодная мамалыга – яство на любителя, но Тимофей уже давно привык питаться тем, что имеется. Тем более и дожевать толком не дали, был вызван к комбату – «проводишь связистов во вторую роту, а то заблудят в темноте».

Где, собственно, «вторая рота», новобранец Лавренко и сам не особо знал, но раз надеются на тебя, то нужно соответствовать.

Вернулся уже ночью, отдал донесение о трофеях. Вокруг штаба батальона окапывались, на окраине Шарпен коротко и дежурно строчил-пугал противника пулемет, иногда над околицей повисала мерцающая осветительная ракета.

Тимофей завалился на охапку соломы, в изобилии принесенной бойцами, прижал локтем автомат.

– Э, Партизан, ноги прибери, ишь, раскинул. Подвигайся! – сказал кто-то.

Тимофей подвинулся, рядом укладывались бойцы, а ракета все висела и светила. Новобранец закрыл глаза и почувствовал, что засыпает.

Так закончился второй день рядового Лавренко в армии и его первый день на Плацдарме[6].

К исходу двенадцатого апреля на плацдарме было уже два батальона 266-го полка 93-й дивизии, и переброска войск продолжалась. Именно командир 266-го полка подполковник Ухобатов предложил дерзкий план дневного форсирования реки, без артподготовки, в расчете на полную внезапность. План полностью оправдался[7].

Сверху, с кручи, виднелись изгибы русла Днестра, переправа, скопившиеся повозки и машины, зеленеющие плавни и рощи левого берега, а подальше раскинулось большое и уже почти мирное село Буторы. Да и вообще вся половина хорошего тылового мира лежала как на ладони. Если присмотреться, да с биноклем и в ясный день, пожалуй, и Чемручи можно разглядеть.

Нет, Тимофей твердо знал, что Чемручи разглядывать незачем, бинокля у него нет, а день выдался обычный для нынешней весны: влажный и стылый, того и гляди опять дождь пойдет. Но пока жить было можно, и боец Лавренко смотрел, как внизу, над водой, мелькали белые быстрые ласточки. Повыше носились крупные, похожие на «фоккеров», стрижи. Но это природа, ей бомбиться ни к чему, так, нагадит слегка, да дальше полетит.

Тимофей оперся об автомат, поднялся и двинулся в батальон. Над плацдармом стояла тишина, ее боец Лавренко не особо слышал – в ушах после вчерашнего по-прежнему звенело – но чуял, что тихо. По утрам так иной раз случалось, поскольку немцы завтракали, и своей фашистской гнусности давали перерыв. Хорошие такие моменты, когда можно было лежать и ничего не делать. Сейчас Тимофею очень даже хотелось лечь и лежать.

Вчера снаряд грохнул так близко, что от сотрясения голова в каске вмялась в стену «лисьей норы», а сверху на Тимофея начали съезжать пласты грунта. С перепугу боец рванулся в траншею, увидел, как Пашка что-то кричит, но не разобрал ни слова. Обстрел вроде бы закончился, никого не убило, но звон в ушах и подташнивание остались. Хлопцы позвали санинструктора, тот что-то говорил, Тимофей кивал, не особо соображая. Контузия наверняка была легкой, но противной. К вечеру слух частично вернулся, но пришел комбат и приказал, чтобы не дурил, двигал в санбат, пусть посмотрят. Это Викторыч-санинструктор настучал. От провожающего Тимофей отказался, поплелся к медицине сам – пусть без слуха и с какой угодно тошнотой, дорога вполне отыщется. Даже нынешний, разросшийся, плацдарм боец Лавренко знал как свои пять пальцев. После взятия Шерпен считался посыльным при штабе батальона, но этот самый батальон почти и не видел: то на КП полка, то к связистам, то на переправу встречать кого, то, наоборот, провожать. С разведчиками трижды ползал на нейтральную полосу в группе прикрытия, а то вообще на сутки приписали к самому тяжелому вооружению – помогал устроиться и осмотреться батарее дивизионных трехдюймовок.