– Я понял. Тут главное, сохранить, а там видно будет. Давай-ка…

Тимофей помог уложить блокнот в пакет, Земляков тщательно опечатал сургучом.

– М-да, трудно поверить, что и Павло Захаровича нет, – Земляков вздохнул. – Совсем уж неожиданно получилось, все же рассчитано было, по маршруту шли почти безопасному. Это, конечно, Венгрия, тут всякое может быть. Но все равно… Я же ему приветы должен был передать, всякое разное…

– От Марины, наверное, письмо было? – спросил Тимофей, внутренне холодея.

Земляков глянул прямо в глаза:

– Поговорили, значит, с Павло Захаровичем?

– Я, товарищ старший лейтенант, не особо контрразведчик и игры вести не умею.

– Угу, не умеешь. Учишься быстро. Только тут что нам играть. Знаешь и знаешь, болтать не станешь. У нас вон – работы полно, только отсутствие переводчика-венгра и сдерживает. Остальное после Победы проясним. Ставь-ка лучше чай, у меня еще список на сотню фамилий, – Земляков нехорошо глянул на документы.

– Что, чай и всё? – мрачно спросил Тимофей.

– Нет, можно с галетами. Там есть, не особенно деревянные. А чего еще, Тима? Полагаешь, я тебя сейчас коварно зачищу выстрелами из бесшумного пистолета? Или в чай яду сыпану?

– Не, яд не надо, – запротестовал Тимофей. – Может, я подписать неразглашение должен или под перевод из группы попадаю?

– Какой еще перевод, если у нас и так недокомплект рядового состава? А подписать ты конечно, должен, но допуск к сведениям такого уровня могут иметь только офицеры, а ты еще не дослужился. Хрен знает, что в таком случае делать, после операции уточню, а пока оно терпит. В плен нам попадать нельзя, это да. Но мы, вроде и не собирались. Воюй как воевал. Тебя, между прочим, никто за язык не тянул, мог бы и помолчать для простоты ситуации. Все равно тебя бы в штате оставили, в свое время узнал бы официально.

– А прокололся бы где, так не в штат бы попал, а наоборот, – намекнул Тимофей.

– Я же не говорю, что не надо было разговор начинать. Просто не ко времени получилось. У меня вон… – Земляков показал на бумаги. – Да и с Захарычем… Я же его с мая месяца знаю. Считай, целая жизнь на войне. Я тогда еще и офицером не был, так, переводчик на птичьих правах. Тяжело, короче, про гибель старых знакомых узнавать.

– Наверное, я потому и сказал, – признался Тимофей. – У Захарыча никакой родни, он только вашей Марине и писал. Я бы ей сам написал. Про обстоятельства, место могилы. Это можно?

– Это нужно. Но не сейчас, Тима. Сейчас у нас вон там здоровенный город, – старший лейтенант указал в сторону окна, – и как бы там не было, какие бы временные парадоксы на нас ни наезжали, фрицев и упоротых мадьяр нужно добить. А нашей группе не только добить, но и разобраться в нюансах, как технического, так и прочего характера. А для этого нужно дочитать прорву документов, поставить на ход технику опергруппы и получить снаряжение.

– Понял, – сержант Лавренко взял чайник. – Иду за водой, потом думаю насчет радиатора и прочего.

– Давай, вот за это тебя СМЕРШ-К и ценит – пробубнил Земляков и придвинул подсвечник. – «Ваннай», значит, опять…

Дни шли, можно сказать, тыловые, но насыщенные. Сержант Лавренко мотался по пригороду и поселкам: отыскивал запчасти для машины, получал амуницию и снаряжение, встречал и провожал людей и депеши. Будапештская погода оказалась хуже некуда – сыро, промозгло, да еще несколько дней трепал сильный штормовой ветер, снесший понтонный мост и по сути разрезавший наши группировки на берегах Дуная. Но дела все равно делались: штурмовые группы потихоньку прогрызали оборону немцев и мадьяр, углублялись в Пешт, расковыривали оборону в Буде, а тыловики тоже не дремали.

Опергруппа усиливалась: прислали троих саперов для охраны и обеспечения грядущих операций по минно-противоминной части, ну и переводчик прибыл. Толмач, к удивлению Тимофея, оказался не проверенным матерым венгром-антифашистом, а совершенно русским дедом Егором Дмитриевичем Лабодским, оказавшимся в Венгрии еще во время Первой Мировой и прижившимся в Будапеште. Понятно, мадьярский язык дед знал, русский тоже не забыл, но какой толк в таком переводчике? Ему уж и порядком за пятьдесят годков, да и какое доверие к несоветскому человеку? Впрочем, тут Тимофей себя живо одернул – в армейском СМЕРШе едва ли спустя рукава к подбору переводчика отнеслись. Так-то этот Лабодской вполне нормальное впечатление производил: электрикой занимался, в мастерской работал, не аристократ какой-нибудь. Но надо будет поглядывать.

«Опель-пежо» отволокли в ремроту, но там механики зашивались, радиатор пришлось менять практически собственными силами, благо инструментом обеспечили, а в нужный момент ротные сварщики помогли. Машину воскресили, вернулись своим ходом, за что получили благодарность.

Офицеры опергруппы чаще работали на месте: документов навезли мешков десять, дед-переводчик уже жаловался, что глаза слепнут, но все рыли и рыли. Общий смысл стоящих задач Тимофей понимал. Несколько заводов и мастерских Будапешта выполняли заказы из Германии: в основном по деталям и конструкциям из дюралюминия. Основным предприятием, интересующим опергруппу, значился завод «Лампарт». Делали там официально всякие лампы, светильники и эмалированные миски-кастрюльки, но это было «для вывески». Имелось там производство посерьезнее. Сам завод находился еще в тылу противника, приходилось ждать, когда наши его возьмут, а уж потом разбираться на месте. Но опергруппа вела широкую подготовительную работу, нащупывая связи «Лампарта» с местными мелкими производителями и намечая особо интересных людей из инженерного персонала. Один из цехов-смежников уже был на нашей территории, документацию там не уничтожили – видимо, фрицы не считали предприятие особо ценным, а интересное для контрразведки там нашлось. Работа шла тонкая, жутко сложная как с технической стороны, так и по части переводов. Офицеры и переводчик только для еды и сна прерывались.

Тимофей гонял по штабам и тыловым службам, добыл мадьярскую пишмашинку, привозил фотографа из штаба армии, а в дороге думал: какое все-таки сложное дело эта контрразведывательная деятельность.

Частенько с машиной ездил и старший лейтенант Иванов. Было сказано, что старлею «нужно присмотреться и втянуться». Молчуном новый офицер группы оказался знатным – иногда за полдня слово-два и выдаст. Сидит, смотрит, о чем-то своем думает. А может, и вообще не думает. Хлопот и проблем, впрочем, Иванов рядовому составу не доставлял, с погрузками-разгрузками в случае нужды в меру подсоблял, когда переделывали электропроводку грузовика, тоже помог – в проводах и клеммах вполне разбирался. Ну, молчит и молчит – разный характер у людей. Орал бы и командовал, было бы хуже.

Что скрывать, любопытство Тимофея немножко мучило – не мог догадаться, точно ли Иванов – Оттуда, или все же местный. Как-то про старлея с водителями парой слов перемолвились – Сергеев считал, что после госпиталя вернулся старший лейтенант, возможно, крепко контузило. Ну, вполне могло быть и так. На ненужные загадки у сержанта Лавренко времени не имелось, опять ехать, теперь на сторону Буды, толстый пакет в Особый отдел армии сдать.

Сашка завел «опель-пежо», Иванов тоже пристроился сопровождать, покатили к переправе. Обсудили поведения отремонтированного грузовика, при старшем лейтенанте разговор шел не особо легко, но насчет этого уже попривыкли.

– О, опять снег пошел, – сказал Сашка, руля. – А завтра уж Новый год! Вот зуб даю, в следующем году война кончится.

– Да, добьем гада. Только у контрразведки и после войны дел хватит, – вспомнил давний разговор Тимофей. – Но там, конечно, иная работа начнется. А Новый год нужно как-то отметить, если командование возражать не будет.

Иванов по своему обыкновению не возражал. Костистое лицо оставалось отвлеченным, опять о своем думает.

У переправы было все знакомо. Катера таскали мелкие баржи и прочие буксирующие средства на ту сторону, стояла очередь, зенитчики приглядывали за вяло снежащим небом. У полуразбитого причала стояли бронекатера.