Все было предельно ясно. Но наглость Нахтмина разозлила Тхуту.

— Военачальник, я буду молиться за успех твоего дела, если твои интересы будут совпадать с интересами царства.

Ответ был столь же ясен.

— Не желаешь ли ты другой должности? — спросил Ай.

— Да, регент, должности отца семейства от восхода до заката солнца. До сих пор служба царству была моей настоящей супругой. Желаю спать спокойно.

Нахтмин сдержал глупую ухмылку.

— Хорошо, — сказал Ай недовольно. — Теперь я хочу, чтобы мы выслушали соображения Управителя казны.

Майя взял слово.

— Вы знаете, так как уже выслушали мой отчет, что со времени последних двух лет правления царя Эхнатона казна опустела. Три последующих года не исправили положение. Действительно, военные подати снизились по известным всем причинам, и они не превышают пятой части от тех, которые были при правлении царя Аменхотепа Третьего. Я надеялся, что назначение наместником Гуи поможет справиться с этими трудностями. Гуя может действовать эффективно как представитель царской власти. Действительно, за шесть месяцев, прошедших с тех пор, как он получил назначение, мои служащие подсчитали, что он отправил в столицу порядка семи тысяч дебенов [20]золота, не считая говядины, эбенового дерева, слоновой кости, жемчуга, кораллов и поделочных камней.

Майя выдержал паузу; даже Тхуту его слушал.

— Однако, — продолжил казначей, — в казну попала только десятая часть от этого.

— Куда пошло остальное? — спросил Усермон.

— Наместник направляет собранное непосредственно царю, — ответил Майя. — Отсюда следует, что около шести тысяч дебенов золота пошли на строительство и восстановление храмов и на создание статуй, а также приобретение мебели.

Усермон широко раскрыл глаза. Майя продолжил:

— Военачальники Нахтмин, Хоремхеб и Анумес требуют от меня средств для оснащения армии согласно обещаниям, которые им были даны. Но я не могу удовлетворить их требования.

— Расходы на восстановление культов были необходимы для поддержания порядка в царстве, — заметил Ай. Но мне кажется, что основное уже сделано. Я собираюсь попросить царя направить большую часть податей Куша в казну.

Казалось, Майя был разочарован, так как ожидал другой реакции. Тхуту такой поворот был ясен. Регент не желал, чтобы армия, возглавляемая Хоремхебом, снова надела шкуру зверя. Задерживая обещанные средства, он также наносил вред репутации командующего. Кроме того, он бросал тень на самого Тутанхамона, выставляя его виновником безудержного перерасхода резервов казны, и усиливал недружелюбное отношение Хоремхеба к молодому царю.

Тхуту поздравил себя с тем, что своевременно принял решение: конфликт казался неизбежным.

Без сомнения, будучи очень раздраженным, Майя сделал неожиданное разоблачение:

— Мне кажется, стоит упомянуть о том, что беспокоит верховного жреца храма Амона в Карнаке, — заявил он.

Ай нахмурил брови; ему было известно о жалобах верховного жреца, но он предпочел бы не слышать об этом на совете. Но он не мог заставить Майю замолчать.

— Верховного жреца и все духовенство Амона беспокоит то, что скульптуры царя имеют много божественных символов, как-то венец атеф бога Геба с рогами барана. Возможно, следовало бы напомнить царю о правилах использования символов, особенно венца. Эти нарушения не способствуют возрождению культов.

— Речь не идет о скульптурах, изображающих царя, — запротестовал Ай. — Речь идет о статуях, представляющих богов.

— У верховного жреца другое ощущение, — возразил Майя. — В Триаде храма Карнака царь представлен вместо бога Хонсу. Скульптура была сделана такой по приказу царя.

— Я объяснюсь с верховным жрецом! — воскликнул Ай. — Это просто недоразумение. Во всяком случае, это никак не касается казны!

Тхуту сдержал улыбку. Сначала Майя привел Ая в ярость. Затем он посеял раздор между членами «банды Юга», чего ни Нахтмин, ни Усермон, ни другие, без сомнения, не ждали: Хумоса, что, очевидно, было на руку этим бандитам, стали выводить из себя эксцентрические наклонности царя.

Возможно, Ай был очень рад тому, что Тутанхамон дискредитирует себя, позволяя всевозможные излишества.

В царстве наступило время жатвы.

С вечно непроницаемым лицом-маской Тутанхамон слушал рассуждения регента. Тот испытывал неловкость; ему казалось, что он разговаривает со статуей, которая не способна на обычные чувства — сострадание, сомнение, а тем более волнение. Ай хотел вовлечь царя в дискуссию, а затем направить разговор в нужное русло с помощью своих обычных хитростей — сочетанием ласки и угроз. Напрасно. Царь проявлял только безразличную холодность. Интересно, не ошибся ли Ай, приняв мальчика за дурака и решив, что тот не разгадал настоящих причин смерти Сменхкары, к которому, как регент знал, Тутанхамон был привязан. Поэтому он решил придержать свои упреки относительно его излишних расходов и злоупотреблений властью, не упоминая об изображениях царя с венцом атеф на голове.

Он ушел, будучи недовольным и встревоженным.

В течение нескольких последующих недель царь все-таки снизил темпы строительства, изготовления скульптур и мебели и велел передавать в казну большую часть тех сотен дебенов золотого песка, которые ему направлял Гуя.

Время, казалось, все-таки его чему-то учило.

Вечером Пасар пришел тихонько сообщить Анкесенамон, что у одной из беременных наложниц царя на седьмом месяце произошел выкидыш. Он узнал об этом от своей матери. За ужином они собирались выразить царю сочувствие. Она посоветовала царевнам, своим сестрам, не веселиться за столом, так как это был неподходящий случай.

Он сел; Анкесенамон, ее сестры и Пасар также сели и стали внимательно вглядываться в лицо царя, но не нашли никаких изменений. Он говорил о колдовской силе своего скипетра, который по мановению ока мог переносить в другой мир приношения, предназначенные для богов.

Возможно, ему не сообщили о выкидыше?

— Одна из твоих наложниц потеряла ребенка, — сказала ему Анкесенамон.

— Я об этом знаю, — откликнулся он, не выказывая большого разочарования. — Это был мальчик. Жаль. Я отдал приказ сделать мумию.

Анкесенамон не промолвила ни слова. Царевны вытянули шеи.

— Происходят странные вещи, — добавил царь.

И возобновил свой рассказ о магической силе царских атрибутов и о свечении, которое появилось вокруг его головы, когда он надевал корону.

Анкесенамон было его жаль: он потерял не только сына, он лишился слез. Ему столько довелось вынести, что он отвергал любое проявление страдания. А у нее на глаза навернулись слезы.

— Почему ты плачешь? — спросил он.

— Я оплакиваю тебя и потерянного сына.

Он направил на нее бесстрастный взгляд.

— Но ведь еще один на подходе, — сказал он.

— Никакое существо никогда не заменит другое.

Он не ответил. Его взгляд был отсутствующим. О ком он думал? Кого он любил и кого потерял?

Царь выпил немного вина. До конца трапезы он почти не говорил, правда, попросил Пасара сыграть с ним в шашки. И проиграл. Кормилицы увели изумленных царевен готовиться ко сну.

Не каждый день жизнь во дворце Мемфиса была праздником.

— Что нам теперь мешает зачать ребенка? — спросил Пасар, когда они остались одни в комнате.

Это была, в конце концов, их комната. Она отослала Хранительницу гардероба, которая ее раздевала в те дни, когда она спала одна. Ее связь с Пасаром не была секретом для их близких людей.

— Какой смысл рожать этого ребенка? — ответила она, садясь на постель.

— Мы.

Ответ был неясный, но она поняла, что он хотел сказать. Он тоже был растерян. Он больше не был ребенком, ему скоро исполнится семнадцать лет. У него не было ни супруги, ни очага. Он зависел от царицы. И вот уже три года, как они занимались любовью. Ребенок был бы одновременно их воплощением и связывал бы их сильнее, чем брак.