Я уже полностью овладела собой, когда в дверь постучали, и к моему удивлению, появились Фентон и лакей с подносом, который он поставил на маленький столик, поспешно прибранный горничной. На серебряном подносе стояла чашка, не хрустальная, а действительно вырезанная изо льда, и по ее ободу шла широкая гирлянда розовых бутонов цвета слоновой кости. Внутри была земляника, усыпанная тонко наструганным льдом, сохранявшим ее холодной. Рядом — компотница от Беллика, белая и хрупкая как роза, в форме раковины, поддерживаемой морскими коньками. Она содержала горку сахарной пудры. Еще там был бокал темно-зеленого с белым стекла. В него лакей налил немного шампанского.

— Фентон, что это? — Я надеялась, что не выгляжу заплаканной.

Широкое лицо Фентон расплылось в улыбке.

— Хозяин, мисс, случайно встретил меня и спросил, как вам понравился завтрак. Я осмелилась ответить, что вы, насколько я знаю, еще не завтракали. И он приказал подать вам то, что подавали прошлым летом дамам в Саратоге. Вы ведь с Востока, он и подумал, что вам, может, понравится… Знаете, мисс, землянику можно макать и в сахар и в шампанское.

Это что, издевательство? Но я чувствовала какой-то странный жар. Или это предложение заключить мир, благородный жест? Я предпочитала верить, что это означает установление меж нами новых добрых отношений.

— Какая необычная мысль! И как мило со стороны мистера Соважа. Благодарю вас, Харлетт.

Я окунула землянику в сахар и раздавила во рту кисло-сладкую ягоду. Я даже попробовала окрестить одну земляничнику в шампанском.

Но днем мое счастливое настроение вновь упало. Я напомнила Викторине, что мы должны отдать Биллам визит. В течение прошлых двух дней она измышляла против этого один предлог за другим, в основном — что она недостаточно хорошо себя чувствует. Но она не могла вечно пренебрегать Своими светскими обязанностями, поэтому, надув губы, покорилась.

— Эти дурацкие визитки… — раскрыв зонтик, она неприязненно взглянула на шкатулку у себя на коленях. — Какая бессмыслица! Одна от меня, другая от Алена, хотя он вовсе не с нами. Почему?

— Потому, — отвечала я терпеливо, хотя прекрасно сознавала, что она может вспылить, — что он хозяин дома и это сейчас его резиденция.

— Резиденция! Какая чушь! Тамарис, вы всегда все знаете, что надеть, что делать? Для меня это все — скучная игра, которая никогда не кончается. А если бы какая-нибудь женщина когда-нибудь разбила все эти мелочные правила, говорила бы, что ей нравится, делала бы, что хочет… что бы тогда случилось?

Я вспомнила, что утром испытала мучительный соблазн поступить так.

— Так бывало. — Возможно, мой голос прозвучал резко из-за этого воспоминания. Я добавила предостерегающе: — Но затем обстоятельства оказывались не слишком приятны для той, что отказалась играть по правилам.

— И что случалось? Ей всего лишь не нужно было больше делать визиты с карточками?

— Ее больше не приглашали в общество, причем, отнюдь не глупое и не скучное. У юных джентльменов есть матери и сестры, которые придерживаются правил и удерживают их.

— Мачехи, — уточнила она, хихикнув. — У этого медведя, ну, Генри Билла… и я не считаю его таким уж юным. Он слишком большой, слишком толстый. — Взмахнув свободной рукой, она отобразила несовершенство Генри Билла. — Во всяком случае, он не в моем вкусе.

— Возможно. Но вы встретите других, которые вам больше понравятся.

Викторина вздохнула.

— Надеюсь, так и будет, но этот день я считаю потраченным зря.

«Она была совершенно права», — уныло думала я, когда мы возвращались из Фейрлаунз, всего лишь оставив визитки у дверей.

— Значит, эта самая мачеха больна, — заметила Викторина. — Мы едем, глотая пыль, по жаре, чтобы только положить визитки на поднос. Я-то уверена, что вовсе она не больна, просто она умнее нас. Ей захотелось слегка вздремнуть, вот она и говорит: «Ах, у меня болит голова. Не принимайте никого, у кого хватит дурости явиться с визитом.

Скажите, что я нездорова». Что ж, она получила наши визитки, и нам нет нужды ехать еще раз.

Однако день этот, отвратительный и зря потраченный по мнению Викторины, еще не кончился. Когда наш экипаж подъезжал к дому, мы увидели перед главным входом ранчо дорожную карету, из которой мистер Соваж выгружал миссис Дивз.

У Викторины вырвался гневный шепоток:

— Снова она! Сегодня ночью возьму две свечи и… — она прервалась на полуслове, затем продолжила: — Смотрите, она ведет себя с ним, как змея, гипнотизирующая маленького и беспомощного кролика…

Сравнение было страшноватое. Известно, что крупные рептилии добывают себе пищу именно таким гадким способом. Однако Викторина говорила с уверенностью свидетеля подобной мерзости.

— Тамарис… я клянусь вам, она никогда не будет здесь хозяйкой! — Она перешла на французский, что теперь бывало крайне редко, и я уже знала, что это выдавало у нее либо ярость, либо горе.

Тем не менее, когда мы выходили из экипажа, она уже цвела улыбкой. Она легко побежала вперед и обменялась с миссис Дивз, по дамскому обычаю, поцелуем в щечку. Похоже было, что она заждалась свою дражайшую Огасту, как она назвала визитершу.

Ясно было, что мистер Соваж так же рад приезду новой посетительницы, как изображала его сестра. И мы вошли в главный зал дружной компанией, а о чем думал каждый из нас — не имело значения.

Когда вечером, после обеда, мы собрались в Белой комнате с фресками, я позволила себе небольшую вспышку фантазии.

Огаста Дивз играла на фортепиано, а Викторина пела какие-то милые французские песенки. Но что бы случилось, если мы неожиданно подпали под чары, которые заставили бы нас выдать сокровенные мысли, таившиеся за вежливыми пассажами беседы?

На следующее утро я проснулась с чувством утраты. Сон мой истаял так быстро, что я не смогла его удержать, только знала, что во сне этом я была счастлива. И, поразившись, я поняла причину. Сегодня был день моего рождения, хотя никто из ныне здравствующих, кроме мадам Эшли, не мог бы этого вспомнить. Она всегда в этот день устраивала для меня чаепитие. А когда был жив отец, меня ждала коробка маленьких подарков и дорогое письмо.

Теперь об этом некому позаботиться. Но — нельзя жалеть себя! В качестве покаяния я позволила Фентон исполнить обязанности горничной леди так, как она их понимала. Хорошее решение, и, как обнаружилось, в конце концов не слишком для меня мучительное.

К моему облегчению, она не предлагала больше щипцов для завивки, уложив мои темно-каштановые волосы с такой сноровкой, какой я, наверное, никогда не достигну. В присутствии миссис Дивз я хотела выглядеть как можно лучше — чисто женское оружие, к которому мы все время от времени прибегаем.

Фентон подала мне серебристо-серое платье, отделанное фиолетовым сутажем, и от этою душа моя почему-то вновь воспряла.

— Хозяин велел передать вам, мисс, что семейный завтрак сегодня будет в Зеленой комнате.

Фентон привела в порядок широкий бант из фиолетового бархата, удерживающего, согласно моде, сзади складки на платье.

Согретая мыслью, что могу предстать миру в наилучшем виде, я спустилась по лестнице. Опять земляника во льду? Мне не хотелось думать об этом. Но меня ожидал другой сюрприз.

Там сидела Викторина, а мистер Соваж встал, чтобы несколько церемонно подвести меня к стулу, возле которого на столе был не только букет чайных роз, но и несколько пакетов в оберточной бумаге, перевязанных цветными лентами.

— Вы кажитесь такой изумленной, Тамарис! — Викторина засмеялась. — Неужели вы думали, что мы забудем о вашем празднике?

— Но… как вы узнали! — Я села, слегка взволнованная.

— Ален знает все. Как ты узнал, Ален?

— Есть очень мало вещей, каких я не знаю о капитане Пенфолде и его семье, ведь мы очень многим ему обязаны. А уж день рождения узнать куда как легко.

Его сестра кивнула.

— А теперь, Тамарис, вы должны открыть ваши подарки, и угадать, что от Алена, а что от меня.

Руки мои слегка дрожали. Это было так неожиданно. Мой отец всегда отмечал этот день и теперь он словно был рядом со мной и разделял мое волнение. Такой специфический оттенок моей радости был чем-то совершенно неожиданным.