Юля, она вошла тихо, почти неслышно – с трезвым взглядом на жизнь и улыбкой ребенка. У нее не было сил и возможности сделать это громко. Для этого девочка не обладала женской напористостью и наглостью; не знала, что такое искушенность и умение играть человеческими чувствами. Зато в ней чувствовались закаленный стержень и внутренняя сила; способность находить общий язык с окружающими и поражающая способность радоваться мелочам. И еще было в ней одно очень ценное качество — искренность, не изуродованная сытостью. Впрочем, голодом искренность тоже может быть изуродована.

Юля вошла в его душу не вчера. Не в белом полотенце. И не в ту летнюю ночь, когда оттаскивала от него свою мохнатую псину. Она протиснулась к нему в сердце семилетней девочкой – маленькой, испуганной, задушенной нападками дерзкого пацана. Притихла и затаилась в укромном уголке, пока он выстраивал свой собственный мир. По кирпичику. Заливая бетоном цинизма. Шлифуя резкостью суждений. Проверяя на прочность ударами судьбы и потрясениями. Кажется, на нем испробовали все или почти все средства, способные сломать его – ни одно не сработало.

А Юля… без сожаления топила его в выдуманном героизме и заставляла задыхаться от желания быть для нее этим самым героем. От желания, в котором он даже сам себе боялся признаться.

— Кстати, товарищ, ты восьмого никуда не собирайся. — Маркелов погрозил пальцем.

Денис цыкнул.

— Я думал по-тихому свалить.

— У нас так не положено, братва уже подарки приготовила. Мой ресторан в твоем распоряжении.

Денис рассмеялся, представив «братву» с подарками.

— Договорились, не будем народ обижать, раз уже дело до подарков дошло.

— Я тебя поздравлю, — вскользь сказала Юля, скрывая улыбку, прозрачно намекая на обязательную встречу.

Шаурин вздохнул и убрал свой кий. Он уже давно вышел из игры. Как-то не задалась она сегодня. Не то было настроение. Юлька с Маркеловым тоже сменили правила и просто били по шарам на интерес.

Все бы ничего. И было бы гораздо проще, если бы свои чувства он не видел у Юли в глазах. Если бы они не отражались в них, как в зеркале. Если бы она не реагировала на него.

Пожалуй, день рождения один из тех немногих моментов, когда понимаешь – в жизни ты не одинок.

В этот день о тебе вспоминают люди, о которых сам давно уже позабыл. И самое странное, почему-то по-дурацки верится, что все пожелания сбудутся – верится, как в детстве.

Сегодня Денис даже из кабинета не выходил; телефон не замолкал; со всех сторон сыпались поздравления. Что скрывать, было приятно.

Первая, конечно, поздравила Таня. Ее трудно опередить, потому что позвонила она накануне в час ночи, торжественно и с выражением зачитав стих собственного сочинения. Это, как обычно, заставило Дениса улыбнуться. На звание великого поэта сестра вряд ли могла претендовать, но строчки складывала от души. Так, что самого иногда пробирало.

Только одного человека Шаурин ждал с особым чувством. Да чего уж там, с тревожным волнением. Не верил, что Юля сможет обойтись чем-то простеньким и незатейливым. Юля не любила стандартных вещей. В этом они с ней очень похожи — он не любил их тоже. Стандартные привычные глазу вещи обезличивают людей и превращают в серую массу. Но для того чтобы не смешиваться с толпой, не обязательно носить красный галстук, достаточно обладать независимым мышлением.

За семь лет до начала описываемых событий.

— Маринка, выпей с нами? — предложил Аркадий, хватанув девушку сзади за талию.

— Руки убери! — рыкнула Марина и брезгливо одернула от себя его руки.

— Да ладно тебе, — чуть обиженный ее реакцией парень отступил и уселся на барный стул.

Маленький, плотный, лобастый, какой-то не в меру энергичный этот Аркашка. Отвратный, одним словом. С ним разговаривать противно, не то что терпеть его хлипкие прикосновения.

— Аркаша, не лезь, а то сестричка у меня нервная. Лучше вообще не подходи, когда у нее нож. Пырнет еще, — усмехнулся Егор и достал бокалы под виски.

— А я таких строптивых люблю, — сально посмотрел Аркадий на Маринку.

— Смотри, чтобы любилка не отвалилась. — Снова взялась за нож и стала резать сыр, давя с ненужной силой, словно вымещая на нем злость, которую не высказала словами.

Аркаша почти спокойно взялся за бокал с виски и сделал аккуратный глоток.

— Куда собралась опять? — спросил Егор.

— Не твое собачье дело, — огрызнулась, жуя бутерброд и набирая подруге сообщение.

— Кончай шляться.

— За собой смотри. — Спешно дожевав бутерброд, схватила с соседнего стула сумочку и джинсовую куртку.

— Ты чё охерела?! — заорал на нее брат, а она, не отвечая, выбежала из дома на улицу, где ее уже ждало такси.

Сев в машину, подтвердила адрес. Автомобиль мягко тронулся, и Марине вдруг захотелось, чтобы он больше не останавливался — ехал и ехал, никуда не прибывая. Захотелось от бессилья и ощущения собственной никчемности, когда уже не знаешь, где себя искать и чего бояться, когда готов просто нестись куда глаза глядят…

Через сорок минут Стэльмах вошла в бар. За дверью обдало теплом, запахом сигарет и громкой музыкой, которые тут же взвинтили ее азартным напряжением и заставили забыть и о брате-ублюдке, и о его мерзком приятеле.

Она огляделась, пробежав взглядом по занятым столикам, шагнула вперед и впечаталась в цветную футболку, вернее в того, на ком была надета эта цветная футболка.

— Осторожнее, — прозвучал над ухом ровный голос и крепкие руки стиснули плечи.

Марина уставилась на гладко выбритый подбородок с небольшой ямочкой; потом оглядела чистое, спокойное лицо; столкнулась с умными бледно-голубыми глазами и слегка растерялась.

Руки стиснули ее крепче и сдвинули в сторону, освобождая проход входящим внутрь бара людям.

— Мажарин, привет! — взвизгнула рядом Нинка Савина, хлопнула парня по плечу и схватила Маринку под локоть. — Марин, пошли! — потащила подругу за собой, ловко вырвав из рук Мажарина.

— Витя, что это за девка? — спросил Сергей у друга, усевшись за свой столик и глядя на девицу, которая влетела в него в проходе. Он запомнил ее яркие голубые глаза и подвижные чувственные губы, чуть тронутые розовым блеском. От нее насыщенно пахло дорогими духами. Так, что, вдыхая, потом чувствуешь этот запах во рту, и он становится уже не запахом, а вкусом.

— Где? — Витя повертел головой.

— Вон с Нинкой. В джинсовой куртке.

— А-а, это Маринка Стэльмах. Нинкина подружка, учатся вместе. Мажорка.

— А с каких пор у нас мажорки в Люблино отдыхают? — усмехнулся Сергей, ловя себя на том, что не может отвести от нее взгляд.

Марина, Марина… Ма-ри-на…

— Не знаю. Она вообще странная. Наверное, от родичей подальше хочет быть. Ну… чтобы не пасли… мало ли…

— Почему странная? — спросил, всмотревшись в эту Марину пристальнее. Возможно, чтобы уловить «странность», о которой говорил Виктор.

— Я сильно не вникал. Кажется, что упоротая.

— Наркоманка, что ли? — засомневался Мажарин. Кожа у нее чистая, сверкающая, у наркоманок такой не бывает.

— Не-е-е, — протянул Витя и дрогнул бровями, — просто по жизни упоротая.

— Это да. Есть такие. Не видел ее ни разу. Что за подружка такая?

— Каникулы же, вот гульки и начались. Они близко не так давно стали общаться.

— Ясно. Отдыхают, в общем, девахи.

— Отдыхают, — без радости кивнул Савин, — а мне только и смотри, чтобы их по кускам где-нибудь не собирать. Родители же на даче сейчас живут, так эти вовсю развлекаются. Свобода, блин.

— Свобода — это хорошо, — улыбнулся Сергей своим мыслям и снова бросил взгляд на соседний столик.

Марина потягивала коктейль через трубочку и с легкой улыбкой слушала Нинкину болтовню.

Посмотри на меня. Посмотри…