— Серёженька, я весь день тебя хочу. Я только о тебе и думаю.

— Ты не обо мне думаешь, ты о сексе думаешь.

— Какая разница? Это одно и то же. Можно подумать, ты меня не за этим вспоминаешь.

— Только не ори, — предупредил, скользнув ладонью по бедру, и Маринка сразу заёрзала, прося поласкать.

— Я тихо.

— Ты не можешь тихо.

— Могу. — Еще больше прижалась к нему, подаваясь навстречу. Прерывисто задышала в щеку. Вся отдалась, расслабившись, готовясь получить то, чего так страстно желала.

— Всё, закрой рот, — шепнул он и, сдвинув в сторону узкую полоску трусиков, погладил ее.

Это могло бы быть прекрасно и хорошо, когда девушка так сходит от тебя с ума и возбуждается, что способна за короткое время получить высший кайф. Это охрененно — самому сходить от нее с ума… Если бы за этим всем не чувствовалась бездна. Обычно знаешь, что даст та или иная связь, понимаешь, на что идешь. А с ней — как в бездну. Ни контроля, ни понимания. Хоть кто-то должен быть трезвее, кому-то нужно сохранять немного холодка в голове для разумных мыслей.

Только где же взять этот холодок трезвости? Откуда? Она мокрая, невыносимо горячая, вся дрожит и просит. Молча. Не стонет, не скулит. Но тело…

Чувствовал каждой клеточкой ее напряжение, возбуждение, ее жар, опаляющий его сквозь одежду. Они ведь даже не раздеты, а горели оба. Она в это платье запакована — ни потрогать, ни поласкать. Не снимешь же на улице, только и можно что под юбку залезть. Но это заводило еще больше.

Добавляло возбуждения. Пальцами всю ее внутри чувствовал. У самого в горле пересохло от желания поскорее взять, погрузиться в стонущее вожделением тело.

Господи, Мариша, ты меня точно с ума сведешь… Я с тобой точно без мозгов останусь…

Лихорадочно облизнув пересохшие губы, Марина укусила Сергея за шею. Потому что больше не могла терпеть эту ласку рукой.

Его умелые пальцы, знающие, как сделать ей хорошо и приятно…

Ее удовольствие, молчаливо рвущее изнутри…

Что-то невыносимое, нечеловеческое — так хотеть его. Ничего не видеть и не слышать, ничего, кроме него, не чувствовать. Звону пряжки ремня радоваться как спасению. Вскипать от первого касания его раскаленного и твердого члена к своему измученному телу. И захлебываться от полного проникновения…

Марина задержала дыхание, парализованная первыми ощущениями. Это не секс, это мученье какое-то. Всё медленно, размеренно, едва-едва.

Неудобно-осторожно. В окружающей ночной прохладе. В одежде, которую хотелось друг с друга содрать. С дыханием сквозь сжатые зубы. С внутренним жаром, разрывающим кожу.

Серёженька, милый, еще немножко, пожалуйста…

Он поцеловал ее, раскрывая влажные губы и погружаясь языком в рот.

Приподнял на себе и снова вжал в пах. Она судорожно выдохнула, вздрогнула всем телом, и вся сжалась вокруг него. Так плотно и сильно, что у Мажарина закружилась голова и едва хватило сил дождаться ее, не кончить. Не выплеснуться раньше. И только потом, позже с задушенным рыком…

Они отдышались. Мариша горячо лизнула его шею, проходясь языком по набухшим венам.

— Пульса нет… Мажарин мертв от счастья… всё прекрасно… — хрипло прошептала она.

— Я сейчас вернусь… и укокошу тебя, Стэльмах… за то, что ты со мной делаешь… — тяжело выговорил он. — Обещаю. Курить ты бросаешь.

Этим субботним утром Денис пил кофе особенно долго, торопиться некуда. Сквозь открытые окна несмело сочился рассвет. Что-то тихо бубнил телевизор, работал для фона, чуть раздражая слух. В гостиную быстро вошла Юля. Вошла и остановилась, замерла, скрестив руки на груди. Счастливая и растерянная. Как можно суметь выразить эти два, кажется, несовместимых, несоединимых состояния? Но Юля смогла. Она выглядела счастливой и растерянной одновременно.

— Ты скоро станешь папой, — осторожно проговорила. — Я сделала тест. Я беременна.

Сама не знала, чего ждала, но точно не того, что ее муж так и останется сидеть на диване, вальяжно развалившись, и даже бровью не поведет, услышав новость о ее беременности.

— Один? — только и спросил.

— Что – один? — недовольно переспросила в ответ.

— Тест.

— Да.

— Иди еще один сделай.

От его слов почему-то почувствовала горькое разочарование. Такое горькое, что захотелось плакать.

— Тест положительный. Меня тошнит по утрам и у меня задержка… — чуть не добавила: «Что тебе еще надо?», но сдержалась.

Денис вздохнул и сказал как можно спокойнее.

— Юля, про тошноту и задержку я слышу не в первый раз. Сделай еще один.

Медленно выдохнул, когда ее раздраженный топоток ринулся по лестнице.

Прав был Денис про тошноту и задержку. Сколько раз она уже так обманывалась. Вот и разозлилась не на него больше, а на себя. Потому что боялась делать второй тест. Понимала, что поступает глупо, может быть, сама сейчас снова дает себе ложную надежду, чтобы чуть позже испытать острое болезненное разочарование, но очень боялась, что второй тест окажется отрицательным. И все же открыла шкафчик в ванной…

Теперь кофе не пился. И не потому что остыл, а оттого стал еще больше горчить. Совсем не поэтому.

Кажется, Юля провела в ванной не десять минут, а целую вечность. И вернулась расстроенная. Так Денису показалось, потому что глаза у нее предательски блестели, а кончик носа покраснел. Наверное, уже успела всплакнуть.

— Ты только не расстраивайся, — собирался отпить, но так и не сделав глотка, поставил кружку на столик. Ухватил жену за руку и притянул к себе. — Ладно? — попросил мягко.

Юля, послушавшись сильных, но ласковых рук, уселась к мужу на колени и с громким вздохом обняла его за плечи.

— Я и не расстраиваюсь, — сказала, шмыгнула носом и улыбнулась.

— Вот и хорошо.

— Чего мне расстраиваться, у меня будет малыш. У нас будет малыш. Три положительных теста. Три. Теперь можешь порадоваться. Теперь уже точно.

Денис порадовался как-то странно. Руки его обмякли, перестали обнимать ее крепко, а сам он подался чуть назад, оперевшись на спинку дивана, будто ослаб. Смотрел на нее некоторое время, словно оглушенный словами. Потер ладонями лицо и оцепенело застыл на несколько бесконечных секунд. А потом его мышцы едва уловимо напряглись, плечи дрогнули, словно только сейчас Юлины слова проникли в сознание, заставив содрогнуться. Так и не отняв ладони от лица, он проорал в руки. Юлька и сама вздрогнула от этого сдавленного, приглушенного сомкнутыми ладонями, долгого рыка, как ожила. Засмеялась резко и приникла к нему. Тогда прижал ее крепко — тесно за плечи, щека к щеке.

Юля вздохнула радостно. И вздохи тоже могут быть радостными, не только слова и улыбки.

— Блин, мне так хочется маме позвонить, рассказать…

— Не надо никому звонить, — жестко сказал он, как клещами проволоку перекусил.

— Почему? Что такого? — чуть оттолкнулась, с удивлением заглядывая в лицо.

— Ничего такого. Но не надо пока.

— Что за предрассудки?

— Это не предрассудки.

— А что, по-твоему? Все равно же узнают рано или поздно.

— Пусть потом и узнают, а сейчас молчи, не надо ничего никому рассказывать.

— Что за упертость такая?

— Юля, — со скрытой, тщательно сдерживаемой, нежностью сказал он, — потому что это таинство. Потому что сейчас он только мой. А как только мы сообщим всем эту радостную новость, семья сойдет с ума. Начнутся разговоры, суета, беспокойство, бесконечные телефонные звонки… Потом вы с матерью начнете носится по магазинам, выбирать одежду и всякую всячину для ребенка… А сейчас никто ничего не знает, и он только мой. Он маленький еще, не хочу я, чтобы кто-то что-то знал, лез с разговорами! — Денис нервно шевельнулся. Так, словно отмахивался от надоедливого насекомого.

Юля засмеялась. То, как он нервно передернул плечами, ее развеселило.

— Я поняла тебя. Ладно, раз хочешь насладиться этим моментом, тогда ладно – пока ничего никому не скажем. Пусть будет только твой, — пообещала она, хотя с трудом представляла, как у нее это получится. Это ведь с горем хочется наедине быть, а радость наружу просится, к людям. Радостью делиться хочется, хочется всем рассказать о своем счастье.