— Просто поцелуемся… — выдохнула, отрываясь.

— Угу, просто… — зверея от ее неуместной настойчивости и своего желания, запустил пальцы в волосы, сжал руками голову и снова притянул Марину к себе.

С ней невозможно просто целоваться. С ней нужно целоваться только в кровати, чтобы облизать всю, языком затрахать и зацеловать губы до онемения. Загрызть и закусать.

— Серёженька, я весь день тебя хочу. Я только о тебе и думаю.

— Ты не обо мне думаешь, ты о сексе думаешь.

— Какая разница? Это одно и то же. Можно подумать, ты меня не за этим вспоминаешь.

— Только не ори, — предупредил, скользнув ладонью по бедру, и Маринка сразу заёрзала, прося поласкать.

— Я тихо.

— Ты не можешь тихо.

— Могу. — Еще больше прижалась к нему, подаваясь навстречу. Прерывисто задышала в щеку. Вся отдалась, расслабившись, готовясь получить то, чего так страстно желала.

— Всё, закрой рот, — шепнул он и, сдвинув в сторону узкую полоску трусиков, погладил ее.

Это могло бы быть прекрасно и хорошо, когда девушка так сходит от тебя с ума и возбуждается, что способна за короткое время получить высший кайф. Это охрененно — самому сходить от нее с ума… Если бы за этим всем не чувствовалась бездна. Обычно знаешь, что даст та или иная связь, понимаешь, на что идешь. А с ней — как в бездну. Ни контроля, ни понимания. Хоть кто-то должен быть трезвее, кому-то нужно сохранять немного холодка в голове для разумных мыслей.

Только где же взять этот холодок трезвости? Откуда? Она мокрая, невыносимо горячая, вся дрожит и просит. Молча. Не стонет, не скулит. Но тело…

Чувствовал каждой клеточкой ее напряжение, возбуждение, ее жар, опаляющий его сквозь одежду. Они ведь даже не раздеты, а горели оба. Она в это платье запакована — ни потрогать, ни поласкать. Не снимешь же на улице, только и можно что под юбку залезть. Но это заводило еще больше.

Добавляло возбуждения. Пальцами всю ее внутри чувствовал. У самого в горле пересохло от желания поскорее взять, погрузиться в стонущее вожделением тело.

Господи, Мариша, ты меня точно с ума сведешь… Я с тобой точно без мозгов останусь…

Лихорадочно облизнув пересохшие губы, Марина укусила Сергея за шею. Потому что больше не могла терпеть эту ласку рукой.

Его умелые пальцы, знающие, как сделать ей хорошо и приятно…

Ее удовольствие, молчаливо рвущее изнутри…

Что-то невыносимое, нечеловеческое — так хотеть его. Ничего не видеть и не слышать, ничего, кроме него, не чувствовать. Звону пряжки ремня радоваться как спасению. Вскипать от первого касания его раскаленного и твердого члена к своему измученному телу. И захлебываться от полного проникновения…

Марина задержала дыхание, парализованная первыми ощущениями. Это не секс, это мученье какое-то. Всё медленно, размеренно, едва-едва.

Неудобно-осторожно. В окружающей ночной прохладе. В одежде, которую хотелось друг с друга содрать. С дыханием сквозь сжатые зубы. С внутренним жаром, разрывающим кожу.

Серёженька, милый, еще немножко, пожалуйста…

Он поцеловал ее, раскрывая влажные губы и погружаясь языком в рот.

Приподнял на себе и снова вжал в пах. Она судорожно выдохнула, вздрогнула всем телом, и вся сжалась вокруг него. Так плотно и сильно, что у Мажарина закружилась голова и едва хватило сил дождаться ее, не кончить. Не выплеснуться раньше. И только потом, позже с задушенным рыком…

Они отдышались. Мариша горячо лизнула его шею, проходясь языком по набухшим венам.

— Пульса нет… Мажарин мертв от счастья… всё прекрасно… — хрипло прошептала она.

— Я сейчас вернусь… и укокошу тебя, Стэльмах… за то, что ты со мной делаешь… — тяжело выговорил он. — Обещаю. Курить ты бросаешь.

Так продолжалось несколько дней: на телефонные звонки Марина не отвечала, но приезжала к Мажарину вечером. Сегодня он ей не звонил.

— Уходи, — беззвучно шевельнул губами Денис и махнул рукой, взглянув в окно. – Иди.

Отец ушел, не мог долго прощаться. А Татьяна все стояла на платформе, глотая слезы. Всегда поражался чувствительности сестры. Для нее поплакать, как голод утолить или жажду. Легко так слезы у нее катились из глаз, беззвучно. Так и стояла она, улыбалась, изредка вытирая мокрые щеки. Никак не мог привыкнуть к ее новой прическе. Длинную косу обрезала до плеч, челку выстригла и короткие пряди у лица. Волосы у них обоих густые, темные, непослушные. Надоело, говорит, с хвостом ходить. Что толку, длинные волосы носить, если распустить нельзя. А с распущенными не могла ходить, мешали они ей. И глаза ее голубые, теперь, в обрамлении темных волос, еще больше казались, ярче, глубже. А лицо бледнее.

И Денис стоял и смотрел в окно, не двигаясь, не лишая сестру последних мгновений. Два года – не день. В идеале, может через год увидятся, и то пока говорить рано. А так, только два года и ждать им его возвращения. Прикоснулась пальцами к губам, послала ему воздушный поцелуй, и, прошептав: «Люблю тебя», сунула руки в карман легкого плаща и пошла прочь.

И у самого в груди защемило и в глазах, кажется, от слез защипало. Все-таки проникся общим чувством горечи расставания, вдохнул соль пролитых родителями и друзьями слез. Жалко, что Вадим не смог прийти, рвался, но не смог. Хоть накануне и виделись, так хотелось, чтобы в эту минуту он тоже был здесь.

Денис сел на свое место у окна и отвернулся, не видел, как мимо пронесся высокий светловолосый парень. Он почти бежал по перрону и заглядывал в каждое окно.

— Деня! – крикнул Вадим.

— Шаурин, не тебя ищут? – спросил Женя Боголюбов, лежащий на верхней полке.

Денис глянул в окно и увидел промелькнувшую голову друга. Бросился к выходу, но проводница преградила путь:

— Куда? Через минуту отправляемся!

— Я быстро, – пообещал он и выскочил из вагона. Вадим тут же заметил его и, подбежав, стиснул в объятиях.

— Деня, — хлопнул его по щекам, уткнувшись своим лбом в его, — служи, звони, пиши. Главное не теряйся.

— И ты, Вадя, без меня смотри дел не натвори. Приду – разберемся, а чтоб без меня, ни-ни!

— Куда ж я без тебя, один не вывезу, — усмехаясь, согласился друг.

— То-то же. Меня слушай. Слушай меня и все хорошо будет, — приговаривал Денис, хлопая друга по спине.

— Так, солдатик, а ну давай обратно! Быстро в вагон! – окрикнула нетерпеливо проводница.

— За Танюхой присмотри. – Денис отлип от друга и взбежал по ступенькам. – Присмотри за Танюхой, Вадя. Она такая наивная, глупая, блин…

— Присмотрю, — пообещал Вадим.

Когда состав дернулся, вагон огласили крики. Разнесся громогласный ор. Денис некоторое время стоял в тамбуре, слушая, как стучит и скрипит железо, нехотя двигаясь по рельсам. Смотрел в мутное дверное стекло, за которым медленно проплывали высокие дома и мелкие строения родного города.

Проводница улыбнулась:

— Чего пригорюнился? И не заметишь, как два года пролетят.

— Главное, чтоб не в голову.

Женщина посмотрела на него недоуменно, но он только хлопнул дверью, шагнув в вагон.

Обычно призывников отправляли отдельным эшелоном, но не в этот раз. Их толпу определили в «гражданский» вагон. Рядовые пассажиры готовились не сойти с ума. И правильно. Учитывая, что это был обычный плацкартный вагон. И в нем уже царил хаос. Бойцы поделились по интересам, хотя об особом разнообразии трудно говорить, так как единственно привлекательным для них, как ни удивительно, сейчас была водка. Ни проводница, ни сопровождающие их сержант Томилин и капитан Еремеев, не могли удержать их пыл. Да и не пытались. Последние двое даже с удовольствием присоединились к гуляющей компании, бродя от одного столика к другому.

В их «купе» парни также перетасовались как карты в колоде. Боголюбов лежал на своей полке и громогласно декларировал «солдатские записки». С собой у него был блокнотик, унаследованный то ли от старшего брата, то ли от старшего друга. Неизвестно и неважно. Главное, что все в этот момент внимали его зычному голосу, постепенно впадая в уныние. Ничего оптимистичного эти мемуары не навевали, скорее, предупреждали: легко не будет. Денис тоже слушал. Но только вполуха, от этих советов уже голова ломилась. «Явки… пароли…» На месте нужно определяться, а не растопыривать крылья раньше времени. Обломают.