Отчаявшись, принц решил положить конец ссоре раз и навсегда. Он призывает обоих к себе и в последний раз пытается помирить их — разумеется, безуспешно. Тогда принц приказывает принести ему две рапиры одинаковой длины и веса и протягивает каждому из воинов по одной, после чего снимает собственный плащ, своим же острым кинжалом распарывает его надвое и по половине плаща вручает каждому из спорщиков. И в завершение — приказывает запереть их в большом пустом зале и не открывать дверей, пока они не уладят все свои взаимные претензии окончательно.

Вот их оставили наедине и двери заперли на замки. Но полным уединением это назвать сложно — за действиями противников наблюдает достаточно внушительная аудитория, кто — в замочную скважину, кто — в щели в дверях, а кто и вскарабкался на стену, чтобы заглянуть в окно. Что ж, противоречия действительно надо улаживать, и бойцы берутся за дело. После короткого обмена ударами Джованни задевает клинком лоб противника. Рана сама по себе пустяковая, царапина, но драться мешает очень, поскольку кровь, струясь по лицу, заливает глаза, так что Петру приходится постоянно вытирать ее. Джованни говорит:

— Петр Корсиканец, так не пойдет, это уже не бой. Давай сделаем перерыв, перевяжи свою рану.

Тот принимает предложение, как может, перевязывает рану платком, и они снова принимаются сражаться, еще яростнее прежнего, да так, что рапира Джованни вылетает из руки. Корсиканец, желая отплатить великодушием за великодушие, опускает клинок и произносит:

— Джованни из Турина, подними рапиру. Я не буду убивать безоружного.

Затем наши бойцы сходятся и в третий раз и так отчаянно бьются, нанося друг другу множество тяжелых ран, что кто-то из наблюдателей отправляется к принцу и умоляет его остановить бой, пока они друг друга не убили. Принц тут же входит и видит, что оба участника лежат на полу и сражаться уже не могут по причине ужасных ран и большой потери крови. Правитель зовет на помощь и приказывает скорее унести их. Под чутким наблюдением князя их лечат со всем тщанием, и через какое-то время оба полностью выздоравливают. Однако, пока они лечились, у них было время подумать, и по излечении оба так высоко оценили проявленное противником во время боя благородство, что из врагов они снова превращаются в друзей и в таком качестве еще долго славно служат принцу, своему повелителю.

Брантом повествует нам о случае еще большего великодушия, почти донкихотства по природе своей, проявленного неким капитаном из Пьедмона по отношению к одному своему земляку. Эти двое годами жили в близких, дружеских отношениях, но в конце концов отношения их из-за какой-то ерунды стали неприязненными, а по обычаям того времени даже мелкие ссоры следовало улаживать тем же способом, что и тяжелые оскорбления чести. Они сошлись с оружием в руках, и одному из них повезло самому без единой царапины так тяжело ранить соперника, что тот оказался практически беспомощным. Замечательные клинки XVI века делали очень низкой вероятность того, что ранен будет только один из сражающихся; так, Меркуцио у Шекспира спрашивает, получив смертельное ранение от Тибальта: «Заколол! <…> А сам ушел — и цел?» [34]

Но, памятуя об их давней дружбе, победитель говорит:

— Смотри! Мы так долго были почти братьями, что в глубине души я не желаю убивать тебя, да и кто будет меня за это винить, учитывая причину нашей ссоры? Так вставай же, прошу тебя, и я помогу тебе добраться до хирурга.

Раненый же оказался несколько тщеславным малым; он поблагодарил победителя самыми учтивыми словами, но добавил:

— Я умоляю тебя: будь же великодушен до конца! Меня бросает в ужас при мысли, что люди будут говорить о том, что я получил ранение и ничем не ответил на это. Не мог бы ты сделать так, чтобы создалось впечатление, что я тебя тоже задел, хотя бы слегка?

— Что ж, с превеликим удовольствием! — отвечал великодушный победитель и слово свое сдержал.

Он смочил левую руку кровью противника, благо что ее было предостаточно, положил руку на перевязь, отвел раненого к доктору, а потом на протяжении нескольких дней рассказывал всем общим знакомым историю, которой никогда не происходило. Что ж, это был поступок славного человека, и не стоит осуждать его за ложь, верно?

Луи де Клермон, лорд Бюсси, был одним из храбрейших людей своего времени. Как-то раз он оказался при дворе на службе брата короля. Среди его товарищей был некий месье де ла Ферте, доблестный воин, и схожесть характеров вскоре сблизила этих двоих — они становятся крепкими друзьями, каждый из которых многим обязан другому. Но вот между ними разгорается ссора по какому-то поводу, связанному с войной, в которой они в тот момент участвовали (а во времена Валуа ссорились люди не на словах), и вот они уже стоят лицом к лицу с рапирами в руках. Бюсси, не только один из храбрейших, но и один из опытнейших воинов князя, сумел нанести ла Ферте столь тяжелую рану, что тот может теперь лишь отбиваться, да и то все слабее и слабее. Заметив это, Бюсси говорит:

— Брат, по-моему, с тебя хватит. Я знаю, что ты будешь сражаться до последней капли крови; но рана твоя так тяжела, что ты не способен уже драться с присущей тебе храбростью. Нам следует отложить окончание боя на другой раз, а сейчас мне лучше всего отвести тебя домой, где позаботятся о твоей ране.

Месье де ла Ферте рад воспользоваться предложением Бюсси и, рассказывая друзьям о поединке, с трудом находит слова благодарности, достойные поступка его соперника. Наверное, не нужно и упоминать о том, что никакого продолжения дуэли конечно же не последовало и что оба дворянина стали после этого случая еще большими друзьями, чем прежде.

Мы в Ла-Рошели у гугенотов, при дворе Генриха Наваррского. Среди прочих здесь находится молодой д'Обанье, дворянин из Ангулмуа, достаточно храбрый, но склонный к хвастовству, чрезмерно усердный, но не самый удачный подражатель знаменитого Бюсси д'Амбуаза. Однако это не повод относиться к нему свысока: он пять лет провел в Италии и времени там не терял, а посвящал в значительной степени изучению оружия, в особенности — «одиночной рапиры», под руководством знаменитого Патерностриера. И в этом виде поединка приобрел репутацию человека в сто раз более опытного, чем избранный им противник — уроженец Анжу по имени ла Фотриер. Из-за чего эти двое поссорились, история умалчивает; они встречаются, как и было оговорено, в старом саду, на ограде которого расселись секунданты и сочувствующие, с интересом наблюдающие за происходящим. Обанье вооружен одной лишь рапирой, а ла Фотриер по общепринятой манере держит в одной руке рапиру, а в другой — кинжал. Его противник возражает против использования кинжала:

— Я умею драться только одной рапирой, так что нечестно было бы с твоей стороны пользоваться еще и кинжалом.

В ответ ла Фотриер просто выбрасывает кинжал за ограду сада. Обанье думает, что это обеспечит ему преимущество; однако судьба распорядилась по-другому, его противнику повезло: будучи гораздо слабее в фехтовании, все же после короткого обмена ударами он оставляет более опытного бойца на земле мертвым.

Франциск I как-то раз послал своего любимого министра, кардинала Лотарингии, во Фландрию на заключение договора с императором Карлом, а с ним — и немалую свиту. Был в той свите один немного своевольный дворянин из Бретани по имени месье де Сурдеваль, и он поссорился с неким другим французским дворянином, имя которого история умалчивает. Решив уладить дело исключительно между собой, не беспокоя никого из своих друзей, они нашли тихое местечко за стенами Брюсселя, где располагался императорский двор. Скрестили шпаги, и храбрый Сурдеваль получает ранение, но в целом судьба к нему благосклонна, и ему удается нанести сопернику почти смертельную рану. Получилось так, что он прибыл к месту дуэли верхом, и хорошо, что у него был сильный конь, поскольку второй дуэлянт пришел пешком. Сурдеваль оказался не только храбр, но и великодушен: он поднимает поверженного противника, сажает его в седло, а сам садится на круп коня позади и, придерживая раненого, со всеми предосторожностями везет его обратно в город в дом хирурга-цирюльника, где пострадавший получает такой великолепный уход, что вскоре полностью выздоравливает. Император, прослышав о таком поступке, желает видеть доблестного Сурдеваля, приказывает ему явиться в большой зал дворца, перед лицом всего двора горячо благодарит его за великодушие и отличает героя, вручая ему величественную золотую цепь.