Нападение на месье Тике в сочетании с его обвинениями закономерно привело к расследованию, мадам Тике была арестована и заключена в тюрьму Гран-Шателе. Начался суд, но никаких улик против нее не было, пока не появился один не в меру услужливый тип из числа нанятых для первого — отмененного, как мы помним, — покушения, который встал и добровольно заявил о том, что через привратника получал от этой дамы деньги как аванс за убийство ее мужа. Оба — и доносчик, и привратник — тут же были арестованы, последовало несколько очных ставок с дамой, но, хотя в процессе и всплыло с дюжину имен участников первого заговора, ни одного из убийц, действовавших во второй раз, выявить не удалось. Что ж, бедную женщину осудили за первое, несостоявшееся покушение и приговорили к обезглавливанию на Гревской площади, привратника — к повешению, а доносчика — к пожизненному заключению.

В те времена принято было в промежутке между вынесением приговора и приведением его в исполнение предать приговоренного пыткам, чтобы он выдал имена сообщников, буде таковые имелись. Так и мадам Тике привели в пыточную, где потребовали от нее признаться в преступлении и назвать имена других участников заговора. После того как она отказалась это сделать, ее подвергли пытке водой. Пытка эта проводилась так: преступника клали на спину и пристегивали к деревянной кровати, около которой стояли восемь горшков с водой по пинте каждый. Затем в рот несчастного вставляли коровий рог, через который воду вливали ему в глотку. «Обыкновенный допрос» подразумевал использование четырех горшков, «чрезвычайный» — восьми, и порой допрашиваемый отходил в мир иной еще до конца допроса. Именно этой процедуре мадам Тике и подвергли, но не успела она проглотить и первый горшок, как готова была уже сознаться во всем. Когда ее спросили, знал ли о заговоре Монжорж, она воскликнула:

— Нет, конечно! Если бы я только заикнулась об этом, я бы навсегда потеряла его любовь, а это для меня хуже смерти!

После допроса ее препроводили, как принято, в телеге на место казни, где поджидал Сансон с помощниками. Шарль Сансон никогда не любил свое ремесло, а в данном случае он был особенно озабочен, и, когда на эшафоте появилась приговоренная, его охватило странное чувство. Ему показалось, что перед ним — его утерянная Маргарита, что полностью лишило его мужества. Заставив преступницу принять положение, необходимое для осуществления казни, он поднял свой могучий меч, тот со свистом рассек воздух и опустился на шею жертвы. Но голова не упала, на шее лишь зияла огромная рана, из которой вытекала кровь. Палач ударил еще раз — и снова с тем же успехом, кровь из множества перерубленных артерий хлестала во все стороны, а толпа принялась свистеть и улюлюкать. Сам не свой от криков и собственной беспомощности, Сансон изо всех сил рубанул в третий раз, и теперь голова несостоявшейся убийцы скатилась к его ногам.

Месье Дюваль де Суакур был помощником полицмейстера города Аббевиль. Внешний облик этого господина был необычен — очень высокий, худощавый и угловатый, с длинным, острым, неправильной формы носом, тонкими поджатыми губами, на которых улыбка появлялась только как показатель злорадства, и хмурыми зеленоватыми глазками, проглядывавшими из-под густых бровей. Внутренний облик этого человека полностью соответствовал внешнему. Можете представить себе этого злого духа истории, которую мы сейчас расскажем. Как ни странно, нашлась женщина, решившая выйти замуж за этого крайне непривлекательного господина, поскольку на момент нашего с ним знакомства у него уже есть сын, который, кажется, из тех яблок, что падают недалеко от яблони. Случилось так, что наш обаятельный папаша стал опекуном маленькой девочки, весьма богатой наследницы, и отправил ее получать образование в монастырь в Вилланкур, настоятельницей которого была почтенная дама благородного происхождения, которую любили и уважали все, кто ее знал. Когда юной даме подошло время выходить замуж, месье де Суакур собрался было исключительно из корыстных соображений выдать ее за своего сына, но девушка питала столь неприкрытое отвращение к предназначенному ей выбору, что настоятельница, обладая достаточным влиянием, добилась того, чтобы Суакура вообще лишили опекунства. Тот был разъярен и поклялся отмстить, решив, что та приберегла столь лакомый кусочек для своего молодого кузена — шевалье де ла Барра.

За несколько лет до того на мосту в Аббевиле установили распятие, и вот произошло событие, сыгравшее на руку месье де Суакуру. Кто-то совершил богохульное святотатство — под покровом ночи отломал статуе руку, украл терновый венец, а лик вымазал грязью. Как раз в то время религиозные отношения в обществе были очень напряженными, философы и мыслители низвергали святыни, а король только что издал указ против иезуитов. Необходимое повторное освящение, которое с большой помпой провел епископ, нисколько не успокоило общественность. Истинных виновников происшествия так и не нашли.

По приказу епископа помощник полицмейстера начал тогда расследование и опросил множество свидетелей, но никто из них не видел того момента, когда все происходило, так что расследование оказалось бесплодным. Но вот несколько дней спустя после лишения опекунских прав произошло еще одно событие, крайне незначительное, но предоставившее Суакуру возможность осуществить свой зловещий план мести. Шевалье де ла Барр шел с другом по улице, и, когда навстречу им попалась монашеская процессия, оба молодых человека позволили себе не приветствовать святых отцов снятием шляп, что вполне могло быть объяснимо тем обстоятельством, что лил дождь. Суакур тут же увидел свой шанс. Он связал этот пустяк с давним делом о вандализме и выдвинул обвинение в богохульстве, святотатстве и еще бог знает в чем против нескольких молодых людей из самых влиятельных в округе семейств. Большинству из них удалось ускользнуть из его лап, но шевалье де ла Барр попал под арест и после скорого суда был приговорен к обезглавливанию и сожжению останков. Он подал апелляцию, но ее отклонили. Для исполнения приговора из Парижа в Аббевиль был выслан главный палач.

Утром в день казни шевалье усадили в телегу между священником и палачом и подвезли сперва к церковному крыльцу, где, согласно обычаю, злодеям предлагалось произвести amende honorable (признаться в содеянном и согласиться со справедливостью приговора), где он наотрез отказался повторять полагающиеся слова, настаивая на том, что невиновен и не собирается перед смертью запятнать себя ложью. Оттуда телега подъехала к эшафоту. Все готово. Палач командует ла Барру встать на колени, как того требует обычай. Шевалье отвечает, что обычай не для подобных случаев, потому что это преступники должны вставать на колени, а он — не преступник. Озадаченный палач спрашивает:

— Ну и что же мне делать?

— Что положено. Я не буду мешать, — отвечает ла Барр.

Собравшись с духом, палач наносит мощный горизонтальный удар, который, кажется, проходит шею жертвы прямо насквозь, не произведя никакого видимого воздействия; но секунду спустя колени казненного подламываются, тело падает, и голова катится по эшафоту.

Примерно в середине XVII века более-менее постепенно произошли принципиальные перемены как в материальной части холодного оружия, так и в способе владения им. По крайней мере, это касается стран Западной Европы, за исключением гиперконсервативной Испании. Длинная рапира с чашевидным эфесом стала значительно короче, а следовательно — и легче, так что некоторые простые парирования стало возможно выполнять самой шпагой, которая ранее была столь неудобной, что для боя было просто необходимо наличие в левой руке некоего легкого предмета для защиты. Именно в это время в фехтовании начинают опознаваться выпады в том виде, как мы их знаем сейчас, — этого мы еще коснемся. В это же время появляется и «переходное звено» между большой рапирой и малой шпагой — фламберг [45]с длинным и тонким клинком; собственно, он представлял собой просто облегченную рапиру. Эфес его лишен имеющихся на длинной рапире контргард, а оставшиеся лишь в качестве украшения поперечины загнуты вверх, но pas d'ane все еще присутствует на нем. Щиток гарды изрезан тонкой резьбой для пущего облегчения, рукоять — длинная, а на конце ее — длинный поммель, уравновешивающий всю конструкцию. Это изящная шпага, но недостаточно мощная для серьезного дела.