— Дело серьезно, — ответил я, — но все равно сначала мы должны предупредить мою сестру с мужем, чтобы скоординировать наши действия и полностью обеспечить твою безопасность.

Мы устроили совет. Фердинанда сначала хотела вообще вернуться домой, но моя сестра, не желая расставания, предложила свой план.

— А почему бы Фердинанде, — сказала она, — не попробовать скрывать свой пол до тех пор, пока эти люди про нее не забудут? Отсюда, конечно, нам придется съехать, а после этого можно будет снять две квартиры в разных домах, желательно, конечно, по соседству: вы, мужчины, поселитесь в одной, а мы с Фердинандой — в другой.

Мысль показалась нам неплохой, Фердинанде она очень понравилась, и мы сразу же приступили к действию. Моя невеста была девушкой высокой, так что одежда д'Арси была ей впору; мы с другом отправились в крупный магазин готового платья, где купили все необходимое, и отнесли все купленное в дом одного моего друга, которому я полностью доверял. Потом мы отправились на поиски жилья и нашли две квартиры на рю Кинкемпуа. Дома находились аккурат друг напротив друга, а улица была достаточно узка, чтобы можно было переговариваться через нее и видеть, что происходит в комнате напротив. В ситуациях, подобных нашей, медлить нельзя. Поэтому мы быстро пообедали и тут же отправились искать экипаж, в котором и добрались до дома моего друга. Там Фердинанду уже ждало все необходимое — белье, чулки, парик, шляпа и шпага. Она немедленно облачилась в новое платье. Кавалер из нее вышел хоть куда, она и сама-то чуть не влюбилась в себя, глядя в зеркало. Мы выехали на новое место жительства, где должным образом обустроились, и осталось только оплатить счет на предыдущей квартире да забрать оттуда вещи. Мы перевезли свой багаж к дому на рю Омер и отпустили извозчика, чтобы вернее сбить со следа ищеек Дюбуа, а полчаса спустя уже на другом экипаже перевезли вещи в наши новые апартаменты. После всех этих предосторожностей кто мог бы узнать мадемуазель Фердинанду в новоявленном шевалье дю Консель?

Остаток дня и весь вечер мы провели, наделяя нашего молодого дворянина всеми навыками, необходимыми для его роли. Перевоплощение настолько заворожило его, что запоминалось все легко, словно само собой; но мы не успокаивались и продолжали учить его каждый день на протяжении месяца. Одежда из магазина готового платья сидела так хорошо, что мы послали ее портному в качестве образца для второго костюма, не забыв при этом объяснить, что предназначается обновка некоему господину, который живет где-то далеко от Парижа. Шевалье дю Консель был очень доволен — он наслаждался куда большей свободой, нежели когда-либо в жизни было у мадемуазель Фердинанды. Я обращался с ним так бесцеремонно, как будто он и в самом деле был тем, кем притворялся, а однажды даже дал пообщаться с самим аббатом Дюбуа, которого мы случайно встретили на новой галерее королевского дворца.

Как-то раз, вернувшись домой из дворца, я застал Фердинанду с моей сестрой в слезах. Мое внезапное появление застало их врасплох, и у них не было времени привести себя в порядок, так что я сразу понял, что их кто-то обидел, но все равно немалого труда мне стоило заставить их все мне рассказать.

Месье шевалье дю Консель со своей подругой решили сходить в церковь Святого Совера, где случилось оказаться и некоему молодому грубияну, который с первого взгляда распознал маскарад нашего шевалье. Естественно, из своих наблюдений этот господин сделал вывод, что наша парочка — это дамы того сорта, к которым можно смело обращаться без формального представления, что он и сделал, подловив их на выходе. Наш притворный шевалье резко ответил, что тот ошибся, что дама, которую он сопровождает, — жена благородного господина, который заставит того поплатиться за свою грубость, однако нахал ответил лишь:

— Раз уж ты так ревниво оберегаешь его собственность, может, тебе занять его место? Или боишься? — и продолжал свои грубые приставания.

— Как он выглядел? — стал спрашивать я. — Вы бы его узнали, если бы увидели еще раз?

— Конечно, — ответила Фердинанда, — среднего роста, с симпатичными глазами, весь такой здоровый.

— Да, — сказал я, — под такое описание подходит половина молодых людей в Париже.

Честно говоря, я не сильно расстроился, что не в силах призвать наглеца к ответу, ведь понятно было, что в той ситуации любой скандал, а тем более драка навсегда перечеркнули бы все мои планы. Дамы же вскоре после этого случая сочли за благо вернуться домой.

Несколько месяцев спустя как-то раз я сидел в кафе де «Прокоп» с двумя друзьями, и тут вошел некий мушкетер по имени граф де Бре, которого я раньше никогда не видел. Мои друзья показали мне его, объяснив, что этот молодой человек только позорит свое имя и честь своей семьи, и рассказали, что они сами видели, как он нанес тяжелую обиду одной весьма скромной юной даме на рю Сен-Совер, которая шла в сопровождении очень симпатичного молодого человека, явно не парижанина. Тут я пришел в ярость, потому что сопоставил этот факт с описанием Фердинанды, и только собрался подойти к нему, как он улизнул и пропал из вида. Я потом еще десять или двенадцать раз заходил в это кафе в надежде встретить его, но безуспешно.

Некоторое время спустя мы собрались поиграть в карты у маршала д'Эстре. Мы просидели за столом всю ночь, и наутро я вышел из дома без единого франка в кармане, да еще и с долгом в десять золотых луидоров. Я был в бешенстве, и первым же встреченным мной по дороге человеком оказался, по иронии судьбы, именно он. Я резко спросил:

— Вы граф де Бре?

— Да, имею честь, — ответил он.

— Тогда у меня к вам есть серьезный разговор. Я долго вас искал, чтобы призвать к ответу за грубое обращение с моей сестрой и моим родственником, который ее сопровождал. Мы с вами оба мушкетеры, а значит — равные, так что давайте встретимся в тихом месте за Картезианским собранием, где я предполагаю по возможности смыть оскорбление вашей кровью, ни одна капля которой, по моему мнению, никогда не оскверняла вен всех тех блистательных предков, чьим отпрыском вы себя называете.

Мои слова, как я того и добивался, всецело уязвили его. Он ответил:

— Скоро увидите, получил ли я от моих предков их храбрость.

— Она вам понадобится вся без остатка, — отсек я.

И мы тут же отправились разными дорогами на место встречи — он по проезду Сен-Жак, а я по проезду Сен-Мишель. На место мы прибыли одновременно и на секунду остановились перевести дух, но сразу же в свойственной ему грубой манере мой соперник воскликнул:

— Ну и чего ждем? Будете и дальше тянуть со своей местью?

— Вы правы, — ответил я. — Я в нетерпении жду удовлетворения.

Мы разделись до рубашек и встали в стойку. Поскольку это была наша первая в жизни встреча, то неудивительно, что сначала мы занялись прощупыванием слабых мест в технике друг друга. И это подвело графа — он сделал движение, на которое я не стал реагировать, и таким образом отвел свой клинок в сторону и открылся. Но я не стал из осторожности сразу же атаковать открытую зону, на какое-то время ограничил себя парированием его яростных ударов и вот, наконец, спровоцировал его на то же движение, что и вначале, но на этот раз довел дело до конца и проткнул врага насквозь. Как можно быстрее я выдернул шпагу, и противник рухнул в грязь. Я подошел к нему, чтобы убедиться, в каком он состоянии, и понял, что больше граф де Бре уже никогда не обидит даму».

Несколько лет вплоть до 1712 года между этими благородными господами велась тяжба, которая в конце концов завершилась ужасной личной ссорой. Эта история известна в нескольких версиях. Она есть в «Ньюгейтском вестнике» [47], а кроме того, материалы дела сохранил для нас известный издатель того времени Е. Керл.

В своих показаниях Прайс Уильяме, лакей милорда Могуна, под присягой заявил, «что в четверг 13 ноября его хозяин пошел к мистеру Орлбару, хозяину судебного архива лорда-канцлера, где встретил герцога Гамильтона; слышал, как они разговаривали на повышенных тонах, поскольку дверь, у которой он ожидал, оставалась открытой, далее слышал, как герцог, читая (предположительно) показания мистера Уитуорта, сказал, что в этих показаниях нет ни правды, ни справедливости, на что Его Светлость ответил, что знает мистера Уитуорта как честного человека, не менее честного и справедливого, чем Его Милость, после чего дверь закрыли».