^{Малая шпага с посеребренной рукоятью}

Жирар (1736), самый выдающийся французский мастер того периода, явно был недоволен степенью удобства бытовавших в ту пору шпаг. Он, как и ла Туш, Лианкур и многие другие до него, тоже советует время от времени держать оружие обеими руками, хотя и несколько по-другому. Он тоже описывает простейшее круговое парирование, называя его «контросвобождением». Кажется, публикация его работы и подтолкнула процесс усовершенствования шпаги. По мере того как все очевидней становилась польза кругового парирования, или контрпарирования, изменялась и форма клинка, чтобы облегчать это движение; утрированно широкая ближняя к рукояти часть была сужена, сам клинок, несколько удлиненный теперь, плавно сужался от рукояти до острия, и повседневная шпага дворянина 1760 года стала такой же легкой и удобной, как самая современная фехтовальная шпага.

Элегантное злое маленькое оружие достигло вершины своей эволюции, и в нашем распоряжении имеется несколько очаровательных образцов, красиво покрытых серебром. Отец великого дона Анджело в своем замечательном труде, впервые увидевшем свет в 1763 году, представляет нам круговое парирование как «парад с контросвобождением», а позже другой известный мастер, Оливье, чей труд в 1780 году был одновременно издан и на английском, и на французском языках, называет его, как и мы сегодня, «обратной квартой» и «обратной терцией» и считает эти движения обязательными к изучению для фехтования на малых шпагах.

Сейчас мы увидим, как благородные господа воспользовались этим усовершенствованным оружием: нравы и обычаи их мало чем отличались от нравов и обычаев их предшественников.

Эта печальная история очень похожа на историю майора Уанби и мистера Гауэра. В обоих случаях причина ссоры была до абсурда нелепой, в обоих случаях недоразумение случилось после совместной трапезы, подогретой вином, и опять же, в обоих случаях фатальный поединок происходил без секундантов или иных свидетелей, за закрытыми дверями.

В 1765 году лорд Байрон и мистер Чеуорт были крупными землевладельцами и близкими соседями в графстве Ноттингем, и отношения их всегда были дружескими. Встречаясь в Лондоне, они всегда обедали или ужинали вместе в компании друзей по графству в таверне «Звезда и подвязка» в Пэлл-Мэлл, где учредили некий «Ноттингемский клуб». Между скромным кругом избранных людей XVIII века и сегодняшними клубами с их дворцами есть огромная разница. В XVIII столетии у джентльменов со схожими вкусами или схожими занятиями в обычае было формировать себе круг социального общения. Они договаривались с хозяином какого-нибудь модного или, по крайней мере, респектабельного кабака или таверны (таверны того времени соответствовали сегодняшним ресторанам), чтобы тот выделил им особую комнату, куда обычных постояльцев, разумеется, не пускали. Члены этого маленького сообщества собирались там поесть и для всех прочих целей. Там они получали уровень обслуживания и внимания повыше, чем если бы они просто заходили поесть, как обычные посетители. Именно так зарождалась клубная система как таковая.

Итак, 26 января 1765 года лорд Байрон и мистер Чеуорт обедали у себя в клубе в компании еще десяти или двенадцати друзей по графству — землевладельцев и светских персон; разговор естественным образом зашел об охоте, о животных и об их охране. Мистер Чеуорт выразил мнение, что с такими злодеями, как браконьеры, следует разделываться жестоко и решительно, а лорд Байрон придерживался точки зрения, что можно их и не трогать, дескать, пусть зайцы и кролики сами спасаются, как умеют. Завязался спор, и наконец мистер Чеуорт воскликнул:

— Да если бы не я и не сэр Чарльз Седли, то вам вообще было бы не на кого охотиться на своих землях!

В ответ на это лорд Байрон предложил пари на сто фунтов, что у него зайцев и кроликов больше, чем у самого мистера Чеуорта. Последний тут же принял пари и, по сведениям одного из историков, демонстративно послал за пером и чернилами, чтобы зафиксировать факт спора, чем мог дополнительно разозлить его светлость. Однако тут вмешались остальные участники обеда и начали убеждать, что лучше не фиксировать пари, потому что суть спора такова, что проверить ее просто невозможно. Лорд Байрон, разгоряченный донельзя, не унимался:

— И при чем здесь сэр Чарльз? Я вообще не знаю, где его владения!

Мистер Чеуорт ответил не менее резко:

— Не надо возмущаться; у него есть владения по соседству, он купил часть моих земель. Если вам этих слов мало — идите к нему сами и спросите, он живет на Дин-стрит. Где найти меня, вам тоже известно.

И все снова затихли, успокоились, как и на ужине с участием Уанби и Гауэра, вернулись на свои места и еще с часок продолжали беседовать о всякой всячине, после чего мистер Чеуорт встал и вышел из комнаты, а за ним — и лорд Байрон, под предлогом необходимости поговорить. Последний подозвал официанта и попросил его проводить их в свободную комнату, что тот и сделал, предоставив в качестве источника света единственную свечу. Джентльмены заперлись в комнате, обменялись любезностями, обнажили шпаги и набросились друг на друга. Мистер Чеуорт сделал выпад и проткнул лорда Байрона так, что шпага застряла в жилете раненого. Победитель решил, что рана достаточно тяжела, чтобы поединок можно было считать оконченным, и принялся вытаскивать свое оружие из тела побежденного, но тот в это время отвел руку как можно дальше назад и ударил своей укороченной шпагой мистера Чеуорта прямо в живот.

На звон оружия сбежались все члены клуба, которые на тот момент оставались еще в таверне, а с ними — и хозяин заведения. Бойцов тут же растащили и разоружили, выяснилось, что мистер Чеуорт тяжело ранен. Послали за врачом, обследование показало, что рана смертельна.

Лорду Байрону было предъявлено обвинение в умышленном убийстве, но пэры признали его виновным лишь в простом убийстве, а он, воспользовавшись положениями указа времен короля Эдуарда VI, добился освобождения, не понеся, таким образом, вообще никакого наказания.

Вскоре после этого случая поединки подобного рода стали вообще невозможны, поскольку постоянное ношение с собой шпаги как обязательного элемента костюма джентльмена вышло из моды.

1772 год. Мы в Бате — это очень модное место, где есть множество развлечений, на которые слетаются со всей страны блестящие джентльмены при шпагах и напудренные дамы, приехавшие в городок оздоровиться и поразвлечься. Одно из главных развлечений здесь — музыка, и все известные музыканты время от времени приезжают в этот город. Среди них — некий мистер Линли, выросший в семье столь очаровательных и преуспевших в своем искусстве людей, что знаменитый доктор Берни окрестил их дом «соловьиным гнездом», а одна из представительниц этого рода, мисс Элизабет, даже получила прозвище Дева из Бата, и естественно, что за ней увивался сонм поклонников.

Года за четыре до описываемых событий в Бат из Ирландии приехала семья Шеридан, глава которой, бывший актер, подвизался на поприще обучения ораторскому искусству. Род деятельности обоих семейств был достаточно близок, чтобы возбудить взаимную симпатию, но недостаточно тесен, чтобы привести к профессиональной ревности, так что между ними вскоре завязались дружеские отношения. Мисс Шеридан с Девой из Бата стали закадычными подругами, а старший брат, Чарльз, быстро пополнил ряды поклонников последней. Но среди них нашелся победитель в лице младшего члена семьи Шеридан по имени Ричард Бринсли. Это был молодой человек двадцати лет, получивший образование и крайне привлекательный сам по себе. Он был в некотором роде поэтом, при этом хорошо ездил верхом, превосходно танцевал и замечательно владел малой шпагой, что в те дни было крайне желательно. Великодушного по своему характеру, его можно было назвать Дон Кихотом, лишенным возраста, морщин и глупой экстравагантности. Его любили все, и единственным человеком во всем Бате, с кем он не мог ужиться, был его собственный отец, старый преподаватель словесности. В общем, неудивительно, что этот молодой человек поступил как Цезарь — пришел, увидел, победил.