– Говори, – слетев с кобылки, приказала я. – Я слушаю.

Ждан был прав. Знать, как именно умер Тео, мне, наверное, не стоило. Достаточно было сообщения о том, что он погиб в походе. Однако мое желание, подкрепленное стальными пальцами Крома, оказалось сильнее нежелания немощного старика. И я услышала подробности.

Оказалось, что мой старший брат, мечтавший о подвигах и славе с самого раннего детства, погиб еще до того, как увидел врага! И не успев добраться даже до границы Вейнара.

Погиб не в бою, а в самой обычной дуэли, вызванной его собственной глупостью: прогуливаясь по походному лагерю, он высмеял сидящего у костра хейсара.

Точной фразы, которую он бросил горцу, ни Ждан, ни остальные наши домочадцы не знали: брат нынешнего барона д’Атерна, Унгар из рода Аттарк, описал им только место, причины и результат. Зато знала я. Совершенно точно. Ибо слышала ее каждый раз, когда Тео смотрел на Шаргайльский хребет и принимался рассуждать о разнице между горцами и уроженцами долин:

– Вечный снег вымораживает души. И превращает мужчин в трясущихся у огня баб.

– Его милость Унгар сказал, что его сородич убил барона Теобальда чуть ли не с первого удара. И лекарь, который находился рядом, просто опустил руки, – закончив рассказ, сокрушенно вздохнул Ждан. – А его величество, узнав о причине дуэли, разгневался и назвал вашего брата позором рода Атерн.

Старик говорил что-то еще, но я не запомнила: перед глазами стояло лицо Тео. Таким, каким оно было перед его отъездом в Аверон – гордое, чуть высокомерное, сияющее так, словно его уже освещал свет будущей славы.

А в ушах звучали его прощальные слова:

– Род Атерн слишком долго был в забвении.

– В каком забвении? – робко спросила я. – Папа – один из лучших военачальников его величества!

– Один из… – кивнул брат. – А я стану лучшим.

Почувствовав прикосновение к руке, я вывалилась из прошлого и тупо уставилась на затейливую резную вывеску, мерно покачивающуюся на ветру.

Зверь, стоящий на задних лапах, угрожающе скалил зубы. А на его голове зловеще сияли полтора десятка мелких, но ужасающе острых рожек…

«Королевский Лев» – отрешенно прочитала я. А потом догадалась: – «Ну да, он не с рогами, а в короне…»

– Ваша милость, мы приехали. Давайте я помогу вам спешиться?

Я прикрыла глаза и попыталась сообразить, куда девался наш дом и почему мне надо спешиваться перед этим зданием.

Увы, никаких мыслей в голове не появилось. Зато перед внутренним взором возникло расстроенное донельзя лицо отца.

Губы чуть заметно шевельнулись, и я чуть не задохнулась от горечи срывающихся с них слов:

– Позор рода Атерн…

– Ваша милость, вам нехорошо?

Я открыла глаза, наткнулась на встревоженный взгляд Меченого и… услышала собственный голос. Только откуда-то со стороны:

– Мне? Н-не знаю…

– Обопритесь на меня.

Мой голос не ответил. И тело не пошевелилось. Впрочем, Крома это не остановило – через мгновение я оказалась на земле. И, придерживаемая его руками, медленно двинулась по направлению к дому.

Леди Мэйнария лежит на спине и невидящим взглядом смотрит в потолок.

Бледное, как вываренное полотно, лицо. Черные круги под глазами. Ярко-красные искусанные губы. Потеки крови на подбородке.

Грудь приподнимается еле-еле. А дыхания почти не слышно.

В который раз прикасаюсь пальцами к Пути и сдерживаю рвущийся наружу вздох: она сейчас бредет по неведомым тропам мира, принадлежащего Темной половине Двуликого. И, возможно, все дальше и дальше удаляется от той грани, которая разделяет Жизнь и Смерть.

Пробегаю пальцами по зарубкам и пытаюсь понять, куда именно ее влечет. В Светлый лес, к арбалетным болтам, летящим к горлу ее отца? В Атерн, в спальню ее матери и к тем, кто обступил ее ложе? Или в ночной лес, к сполохам костра и к короткому хейсарскому клинку, высекающему искры из меча ее старшего брата?

Хотя почему обязательно к этому? Ведь каждому, вошедшему в его мир, Бог-Отступник показывает что-то свое. И совсем не обязательно это смерти тех, кто ушел в Небытие: иногда для того, чтобы разорвать в клочья Душу, бывает достаточно воспоминания об обиде, которую Идущие нанесли Ушедшим. Или воспоминаний о времени, которое они им не уделили. Или о недоданном кому-то тепле, любви или ласке.

Каждый шаг – это часть Изменения. И тяжкий груз, взваливаемый на Душу. Правда, взваливает его на себя далеко не каждый – некоторые проходят эту тропу, не вглядываясь в то, что ее окружает, и выбираются из мира Темной половины Двуликого чуть ли не раньше, чем в него шагнули. Не заработав ни седых волос, ни морщин, ни горечи во взгляде. И продолжают идти по жизни как ни в чем не бывало.

Ее милость моргает. Я подаюсь вперед и… расстроенно прислоняюсь к стене: это – просто движение ресниц. А не признак того, что она возвращается.

Угрюмо вздыхаю, закрываю глаза и вспоминаю, как выбирался сам.

Что-то тяжелое и ужасно холодное бьет меня по лбу и рывком выдергивает из забытья.

Открываю глаза, кое-как фокусирую взгляд на темно-зеленых иглах, нависающих над моим лицом, и вижу, как на кончике одной из них начинает набухать тяжелая серебристая капля.

«Дождь…» – мелькает на краю сознания, а через мгновение ко мне приходят звуки, запахи и ощущения: шелест тугих струй, пытающихся пробить почти непроницаемый шатер из мохнатых еловых лап, одуряющий запах хвои и онемение под левой лопаткой, в которую упирается что-то твердое.

Пытаюсь сдвинуться в сторону и еле удерживаюсь от крика: спину обжигает жуткой вспышкой боли.

Морщусь. И почти глохну от скрежета собственных зубов – правую щеку начинает жечь невыносимо горячее пламя.

Осторожно дотрагиваюсь до нее пальцами и снова возвращаюсь в мир Темной половины Двуликого – вижу погребальный костер, злые алые языки, лижущие тела мамы и Ларки, и чувствую тошнотворный запах горелого мяса и костей.

К горлу подкатывает горечь, уголки глаз начинает щипать от наворачивающихся слез, а сорванное горло начинает саднить.

Бьюсь в руках удерживающего меня Бразза-кузнеца, что-то ору… и вываливаюсь обратно в лес – к еловой ветви, почти касающейся лица, к шелесту дождя и к боли в щеке и спине.

Закрываю глаза, безвольно роняю правую руку на толстый ковер из прошлогодней хвои, пытаюсь вернуться в прошлое… и не могу – где-то неподалеку начинает тенькать лиственник[139].

– Фью-у-уить… фью-у-уить… фью-у-уить…

Пауза…

– Фью-у-уить… фью-у-уить…

Пауза…

– Фью-у-уить…

На краю сознания мелькает мысль:

«Надо же, дождался[140] и я…»

Невольно вслушиваюсь в наступившую тишину, начинаю расплываться в счастливой улыбке и… чувствую, как обрывается сердце: лиственник начинает пророчествовать – тенькает быстро-быстро! И… бесконечно долго…

Шевелю потрескавшимися губами:

– Зачем мне столько?

– Фью-у-уить… фью-у-уить… фью-у-уить…

– Зачем?!

– Фью-у-уить… фью-у-уить… фью-у-уить…

– Я не хочу!!!

Крик бьется о нависающие надо мной еловые лапы и глохнет. А по ушам продолжает бить теньканье все не унимающейся птицы:

– Фью-у-уить… фью-у-уить… фью-у-уить…

– Заткнись!!! – изо всех сил ору я, снова срываю голос и хриплю: – Убью!!!

– О-го! О-го! О-го! – смеется надо мной присоединившаяся к лиственнику наперстянка…

Нет! Она не смеется, а спрашивает:

– Кого?

Закусываю губу, ощущаю вкус крови и выдыхаю:

– Графа Ареника Тьюварра…