– Э-э-э…

Звякнул кошель, и хозяин постоялого двора, увидев желток[129], сложился в угодливом поклоне:

– Прошу за мной, ваша милость!!!

Комната оказалась почти с мою спальню: от входной двери до широченной кровати под балдахином было добрых десять локтей. И приблизительно по семь-восемь – от нее же и до обеих стен. Зато с мебелью в ней было негусто: шкаф, стол, четыре стула и два окованных стальными полосами сундука. Причем шкаф был темно-коричневым, стол – почти белым, стулья – серовато-желтыми. А балдахин, покрывало и занавески, соответственно, красным, зеленым и серыми!

В этот же стиль отлично вписывались и подсвечники – один был медным, а второй деревянным!

– Наша лучшая комната! – дав нам возможность полюбоваться обстановкой, гордо сказал хозяин. – Нравится?

– Угу… – буркнул Меченый.

А я промолчала. Сообразив, что по сравнению с охотничьим домиком, в котором мы прожили больше декады, это – королевские покои…

– Бочку сейчас поднимут! – метнувшись к кровати и заботливо поправив завернувшийся уголок покрывала, протараторил он. – А ужин когда подавать? Сразу?

– Через час-полтора.

– Как скажете, ваша милость!

– Свободен.

Бочку принесли минут через десять. Не вдвоем, как следовало бы, а вчетвером. И воду в нее таскали крайне неторопливо, по одному ведру! При этом постоянно забывая закрывать за собой дверь.

Особого смысла во всем этом я не видела. Пока не заметила, что по коридору постоянно слоняются одни и те же мужики.

«Бездушный и его ключ… – горько подумала я, взяла стул и пересела к стене, примыкающей к коридору. – Действительно, что бы не полюбоваться?»

Услышав стук ножек стула, Кром, складывавший наши пожитки в один из сундуков, удивленно посмотрел на меня и… вцепился в рубаху парня, только что опорожнившего в бочку очередное ведро:

– Видишь верхнюю черту на мерной свече?

– Д-да! – слегка побледнев, выдохнул тот.

– Если она прогорит раньше, чем вы наполните бочку, я лишу вас Посмертия.

Парень вытаращил глаза, выронил из рук ведро… А потом сообразил, что теряет время, вцепился в него мертвой хваткой и вылетел в коридор. Чуть не сбив с ног следующего водоноса.

Бочка наполнялась очень быстро: мальчишки носились с ведрами с такой скоростью, что у меня рябило в глазах. Естественно, часть воды проливалась на пол, но Крома это особо не беспокоило – он сидел на стуле у самой двери и мрачно глядел на вбегающих в комнату водоносов.

Иногда перепадало и любопытствующим: после пары взглядов глаза в глаза и ощупывания Посоха Тьмы у них появились какие-то дела во дворе. И в коридоре стало так же тихо, как в нашем фамильном склепе.

Это меня здорово обрадовало. И радовало до того момента, как бочка наполнилась, и Меченый предложил мне мыться первой: как только он взялся за ручку двери, я вдруг поняла, что безумно боюсь оставаться в одиночестве!

– Не уходи… – сгорая от стыда, попросила я.

Бездушный почесал затылок… и все-таки открыл дверь:

– Слышь, ты… Подь сюда!

Откуда-то со стороны лестницы раздалось тихое ойканье, и через десяток ударов сердца в комнату вошла тетка. Бледная, как полотно. В видавшем виды сарафане. С подолом, заткнутым за пояс, закатанными до локтей рукавами и с мокрой тряпкой в деснице.

– Да, ваша милость? – склонившись в глубоком поклоне, выдохнула она.

– Поможешь выкупаться и привести себя в порядок… – приказал Кром.

Служанка обреченно вздохнула и принялась стягивать с себя сарафан.

– Да не мне, дуреха! – поморщился Меченый. – Ее милости!

Потом перекинул в левую руку Посох Тьмы, подхватил ближайший стул и повернулся ко мне:

– Я посижу за дверью. Если что – зовите…

Мыться в горячей воде было самым настоящим блаженством – первые минут десять я бездумно сидела на чурбачке, кем-то предусмотрительно брошенном на дно бочки, и млела от прикосновений к волосам. А когда служанка смыла с моей головы пену от мыльного корня и попросила встать, я с трудом нашла в себе силы, чтобы пошевелиться.

Встала, позволила себя помыть и расстроенно уставилась на основательно помутневшую воду: дома она оставалась почти такой же чистой, как и была…

– Помочь вылезти, или посидите еще? – робко спросила тетка.

– Вылезу… – вздохнула я, кое-как перелезла через край бочки и огляделась по сторонам: вытираться было нечем! Кроме грязного колета или нижней рубашки.

– Сейчас принесу, ваша милость!!! – догадавшись, чем вызван мой вздох, воскликнула женщина и метнулась к двери.

Сообразив, что она вот-вот распахнет ее настежь, я сорвала с кровати покрывало и завернулась в него чуть ли не с головой. Как оказалось, вовремя – когда дверь с грохотом ударилась об стену, в дверном проеме возник встревоженный Кром. Видимо, среагировавший на топот служанки:

– Ваша милость, у вас все в порядке?

– Да… – кивнула я. – Просто послала ее за рушниками.

– А-а-а… – Меченый позволил тетке выйти в коридор и, на всякий случай оглядев комнату, аккуратно прикрыл дверь.

Минут через двадцать, уступив бочку Крому и завалившись в кровать, я уставилась в стену и задумалась о Бездушных. Вернее, не о самих Бездушных, а о причинах, вынудивших орденцев рассказывать о них неправду.

Конечно же, я понимала, что все Нелюди – разные. Но тот, которого я знала лично, совершенно точно не ощущал нарастающей боли в промежутках между убийствами, не испытывал потребности кого-то мучить и не нуждался ни в каком ключе. А еще вместо того чтобы радоваться моим страданиям или пользоваться моими слабостями, он сочувствовал, помогал и защищал!

«Может, это следствие соперничества между двумя орденами? – мелькнуло в голове. – И они пытаются друг друга уничтожить, в том числе и чужими руками?»

Мысль, навеянная рассказами отца о придворных интригах, показалась мне здравой. И я попыталась вспомнить, как Кром относился к служителям Бога-Отца.

Перед глазами сразу возникло лицо отца Димитрия. И я криво усмехнулась: он их убивал. Там где видел. Но не хаял никогда.

«А чего хаять? – мрачно подумала я. – Увидел, убил, вырезал очередную зарубку, и в путь – искать следующего».

На душе сразу же стало ужасно горько. И я поняла, что не хочу считать Крома орудием, созданным Двуликим для уничтожения слуг Бога-Отца.

Закусив губу, я повернула голову и ненавидящим взглядом уставилась на символ Отца-Отступника – Посох Тьмы.

Выглядел он жутко: темное, почти черное дерево, блестящее от долгого употребления и похожее на сгусток мрака. Навершия, окованные сталью и горящие отраженным светом свечей. Центральная часть древка, покрытая бесчисленными зарубками – последними штрихами, поставленными рукой Крома в книгах чьих-то судеб.

Вглядевшись в эти штрихи, почти касающиеся верхней границы Пути, я вдруг вспомнила, что за то время, которое я провела рядом с Кромом, он вырезал на посохе не одну, а четыре зарубки!

Одну – после того, как убил брата Димитрия. Вторую – после того, как разделался с четверкой громил, пытавшихся стащить меня с коня на въезде в Меллор. Третью – после встречи с шайкой на выезде из него же. И четвертую – после того, как я чуть не сгорела на постоялом дворе у Сосновки.

Не знаю, как на постоялом дворе, а среди грабителей, отправленных Кромом в Небытие, орденцев не было точно!

«Значит, он – не орудие…» – облегченно подумала я. И улыбнулась…

Плечо начало ныть чуть ли не после первого же движения. Да, не особенно сильно, но круговые удары и блоки, требующие поднимать руки выше уровня лица, получались из рук вон плохо. Пришлось отложить посох в сторону и заняться разогревом мышц.

Я десяток раз повращал головой посолонь и противосолонь, покрутил плечами вперед и назад, несколько раз наклонился, потом опустился на колени, чтобы отжаться от пола, и вспомнил любимую присказку Кручи: «Если что-то делаешь – делай хорошо. Или не трать время на ерунду…»