— Ты не относишь себя к Одиночкам? — уточнил я.

— Отношу, — он кивнул, — каждый, кто является Одиночкой, относит себя к Одиночкам, иначе будет неправильно.

— А в чём тогда я неправ?

— В желании придумать мне причину для обиды, — Монах снова рассмеялся. Посмотрел на моё непонимающее лицо, сжалился: — Ты ведь сам сейчас сказал, что мы общаемся достаточно неплохо. Значит, мы и не поссоримся.

— Но ведь я-то разочаруюсь во всех…

— Во всех — да. Но во мне-то — нет.

— Ты сейчас опрокинул всю формальную логику, — вздохнул я, поняв, что спор бессмысленен.

— А ты — логику жизни, — в его улыбке проглянула новая эмоция, ирония. — Ты хочешь перестать со мной общаться?

Я задумался.

— Пожалуй, нет.

— Ну и вот. Ты ведь не пойдёшь против собственных желаний? Тем более, ещё неизвестно, будешь ты разочаровываться во всех или нет.

— Эээ… а с чего мы вообще начали?

— С того, что Одиночкам, возможно, стоит объяснять любой бредовый вариант действий. Ты сказал, что если я соглашусь с этим утверждением, то разочаруешься во всех Одиночках.

— Ну… да.

— И как? — поинтересовался Монах. — Я готов согласиться. Ты действительно разочаруешься?

— Нет, — вынужден был признать я, — ты мне так забил голову, что на такую реакцию у меня сил не хватит.

— Вот видишь, всего несколькими минутами разговора ни о чём я спас моральный облик всех Одиночек, хотя признал за ними довольно неоднозначную черту поведения.

С полминуты мне понадобилось на осмысление услышанного. Затем, расставив кусочки по местам, я признался:

— Не могу определиться с отношением к происходящему. С одной стороны, получаю огромное количество полезной информации, с другой — ты уничтожаешь ту, которая уже есть у меня в голове. Целыми секторами сразу.

Неожиданно Монах занервничал.

— Я не хотел ничего подобного. Просто… говорю с тобой.

— Да пожалуйста. Это так, к сведению.

Он выглядел странно. Будь на его месте кто-то другой, я бы предположил, что он очень хочет что-то сказать, но никак не может решиться. Но нужно было учитывать, во-первых, общую разницу мышления как такового, а во-вторых, специфику субъективного отношения к объективным знаниям, которую мне продемонстрировали в начале разговора.

В конце концов, я решился:

— Ну, говори уже. О чём думаешь?

Монах вновь поднял на меня взгляд — полный замешательства.

— О том…

Я терпеливо ждал окончания.

— …что не слышал этого вопроса уже несколько десятков лет.

Первой мыслью было — ну вот, спорол глупость. Но вдумавшись в сказанное, я оторопел: это что, он здесь, получается, на положении изгоя? Никто не интересуется им настолько, чтобы просто спросить, о чём он в этот момент думает? Бедный…

Видимо, на моём лице отобразились все испытываемые чувства. А затем — понимание происходящего ушло окончательно: протянувшись вперёд, Монах коснулся моего плеча и пробормотал:

— Прости. Я совершенно не сержусь, просто удивился. Честно…

— Не сердишься на что?..

— На твой вопрос.

Я поднялся, сел, скрестив ноги так же, как собеседник.

— А… почему ты должен сердиться на мой вопрос?

Мы смотрели друг на друга одинаково растерянными взглядами. Наконец, Одиночка, первым приведя мысли в порядок, произнёс:

— Кажется, мы попали в ловушку культурных различий.

— Причём тут культура? — не понял я.

— Смотри. Как ты отреагируешь, если я спрошу, о чём ты думаешь?

Я задумался. Найдя внутри себя ответ — решил озвучить полностью: в противном случае он стал бы ложью.

— Пожалуй, расскажу. Что-то совсем личное опущу, но суть постараюсь передать, у нас ведь достаточно доверительный разговор.

Монах открыл рот, чтобы что-то сказать, да так и остался.

Меня начал разбирать нервный смех от абсурда всей этой ситуации. Ладно, что мы совершенно не понимали друг друга, так мы вдобавок реагировали на слова друг друга, во-первых, широко и открыто, во-вторых, ровно противоположным образом, что превращало происходящее в полный фарс.

Когда лицо собеседника снова приняло более-менее осмысленное выражение, я спросил:

— И что тебя так сильно удивило? Вот конкретно сейчас?

— Ты будешь смеяться, но я повторю твои собственные слова. Ты одновременно вливаешь в меня новую информацию и вытесняешь ей старую. Я теперь понимаю это состояние, и…

— Тебя это пугает?

— Хм… нет, — на губах Монаха мелькнула знакомая тень улыбки, и я расслабился: всё в порядке. — Хотя должно бы… Ощущения странные, но это не испуг. Скорее… азарт?

Я захохотал. Отстранённо понимая, что это всего лишь результат перенапряжения, но, тем не менее, будучи не в силах спокойно реагировать на услышанное.

Одиночка в это время продолжал приходить в себя. Настраивал контроль за эмоциями, разбирал внутренние противоречия. И, почувствовав себя готовым к продолжению серьёзного разговора — а заодно выбрав наиболее удачный момент, поинтересовался:

— Ты ведь сейчас смеёшься надо мной?

Отдышавшись, я кивнул:

— Ага. Не пойми меня неправильно, но я думал, ты и слова такого, «азарт», не знаешь.

Монах улыбнулся:

— Кажется, понял. Что ж, мы, наконец, встали на путь прогресса.

— Давно пора. Так что тебя удивило-то?

— Хм…

Губы Одиночки дёрнулись. Опустив голову, он принялся теребить подушечки пальцев.

— Не знаю, как это объяснить. У нас, как оказалось, совершенно разные подходы к таким вещам.

— Если тебе это поможет, то я не понимаю ровным счётом ничего. Поэтому можешь говорить так, будто объясняешь с нуля.

— С нуля… Знать бы ещё, где находятся мой ноль и твой.

— Э?

Монах вздохнул.

— Начну с самого основного. У Одиночек… мягко говоря, не принято задавать подобные вопросы. Это вмешательство во внутреннее пространство, причём грубое — за счёт осмысленности действия.

— Вмешательство? Но ведь… это практически побег от реальности! — едва успокоившись, я опять возбудился. — Окружающий мир только и делает что вмешивается во внутреннее пространство!

— Так, да не так. Ты думаешь как Правитель. У Одиночек другое восприятие.

— Ну вот, побег от реальности.

— Можно я договорю? Мне тяжело формулировать, и, если я не закончу мысль, ты можешь потерять часть информации.

Я вернулся на землю. Виновато поёжился под ироничным взглядом собеседника, пробормотал:

— Извини.

— Ничего. Я знаю, что тебя всё это тревожит. Погоди немного.

— Угу…

— Для Одиночек не существует ничего принципиально невозможного. Окружающий мир — всего лишь категория, объединяющая наименее понятные явления с тем чтобы переложить на них всю ответственность. Понимаешь, о чём я?

— Неа.

— Окружающее неоднородно. Оно состоит из отдельных элементов, обособленных друг от друга. И главная составляющая окружающего мира, общество, тоже.

— То есть они не могут справиться со всем окружающим миром сразу и поэтому борются с ним по кускам? Не можешь победить целое общество — побеждай отдельных людей?

— Совершенно верно. Молодец.

— Да ладно. А как это всё связано с запретом на вопросы?

— Непосредственно. Принятие сути Одиночки подразумевает, что ты отделяешь себя от толпы и ориентируешься на себя как отдельную личность. Выделяешь из большого субъекта малый, частный. Личность, что важно — независимую. А независимость определяется невмешательством в твои внутренние дела. К которым относятся и невысказываемые мысли, и мироощущение, и всё остальное.

Я задумался.

— Ты тоже молодец: начинаешь понимать Правителей, даже сумел разъяснить позиции Одиночек «правительскими» терминами. Видимо, исследовательский интерес даёт свои результаты. Можно надеяться на дальнейшее установление взаимопонимания.

— Я тебя огорчу.

— М?

— Это были термины Одиночек, — на губах Монаха плясала улыбка с неразборчивой гаммой эмоций.

— Кхм… Тогда всё плохо.

— Ну, предположим, не всё. У нас есть мы.