Ванда ушла, и в течение часа разъехались все остальные. Наступила ночь. Хани босиком бесцельно бродила по дому. Его куртка оказалась для нее слишком длинной, и когда Хани засунула руки в карманы, пальцы не доставали до дна. Наконец она свернулась в большом зеленом кожаном кресле, в котором Дэш обычно сидел, смотря телевизор.

Убийцей Дэша оказался наркоман, выпущенный под честное слово. Он был убит в перестрелке с полицией через несколько часов после гибели Дэша. Всем казалось, что Хани будет легче оттого, что убийца Дэша мертв. Но месть для нее ничего не значила. Это не могло вернуть ей Дэша.

Хани задремала и проснулась в два часа ночи. Она пошла на кухню и начала бесцельно открывать дверцы кухонных шкафов. На полке стояла его любимая кофейная чашка; в сахарнице ждала открытая упаковка его мятных карамелек «Лайфсейверс». Хани пошла в ванную и увидела на полочке его зубную щетку в голубом китайском футляре. Она провела пальцем по волоскам зубной щетки и положила ее в карман. По пути из ванной вытащила пару его носков из корзины для белья и положила их в другой карман.

Луны на небе не было, когда Хани вышла во двор, только слабый свет от электрической лампочки над дверью конюшни. Она пересекла двор, направляясь к загону. Подошвы чулок порвались о камни, но Хани этого не заметила. Она направилась к изгороди, у которой они столько раз стояли вместе.

Она ждала и ждала.

Наконец ноги ее подкосились, и Хани села прямо в пыль. Она вытащила из одного кармана зубную щетку и носки из другого. Носки свернулись в теплый влажный шарик в ее руке. Хани задыхалась от тишины, и щеки ее были мокры от слез.

Она сунула в рот его зубную щетку и принялась ее сосать.

Прошло несколько недель. Хани похудела, стала хрупкой и болезненной. Иногда вспоминала, что надо поесть, но чаще забывала об этом, спала урывками, иногда в его кресле, иногда на их кровати, прижав к щеке что-нибудь из его одежды. Хани чувствовала себя так, будто ее вывернули наизнанку и вытряхнули из нее все ощущения, кроме отчаяния.

Газеты безжалостно расписали все подробности смерти Дэша, и над ранчо гудели вертолеты, нанятые фотографами, которые охотились за снимками безутешной вдовы. Большую часть времени она проводила в доме. По иронии судьбы, смерть Дэша придала их браку посмертную респектабельность, и вместо того чтобы служить мишенью для шуток, Дэш превратился в павшего героя, а ее имя упоминалось с уважением.

В газетных статьях о ней говорили как о храброй и мужественной особе. Артур Локвуд приехал на ранчо, чтобы сказать, что он завален запросами на интервью с ней и что несколько известных продюсеров хотят снимать ее в своих следующих картинах. Хани безучастно смотрела на него, не понимая, о чем идет речь.

Лиз начала приставать к ней с калорийными продуктами, витаминами и надоедать советами. Шанталь и Гордон появились с просьбой о деньгах. У нее начали выпадать волосы, но Хани почти не обратила на это внимания.

Как-то в начале августа, через три месяца после смерти Дэша, она ехала по узкой дороге в горном ущелье, возвращаясь от его адвоката, и вдруг поняла, как это было бы просто — пройти один из поворотов по слишком широкой дуге. Резко нажать на газ — и она перелетит через ограждение и рухнет в каньон. Машина загремит, а потом превратится в пылающий метеор, который без остатка испепелит ее боль.

Хани вцепилась в руль трясущимися руками. Бремя страданий стало настолько тяжелым, что она просто не могла его больше выносить. Никто не будет слишком печалиться, если она умрет. Лиз огорчится, но у нее насыщенная, богатая событиями жизнь, и она скоро забудет Хани. Шанталь будет плакать на ее похоронах, но ее елезы недорого стоят — вряд ли она будет плакать сильнее, чем после смерти одного из персонажей ее мыльной оперы. Когда у человека нет настоящей семьи, он запросто может умереть неоплаканным.

Семья.

Это было все, о чем она только мечтала. Человек, который будет любить ее безоговорочно. Человек, которого она смогла бы любить всем своим сердцем.

Тело Хани сотрясалось от рыданий. Она потеряла так много. Он был для нее и любовником, и отцом, и ребенком, и центром всего самого притягательного в жизни. Она потеряла его прикосновения и запах. Она потеряла то, как он ругался, звук его шагов, пересекающих комнату, прикосновение его усов к ее щеке. Она больше никогда не увидит, как он выворачивает газету наизнанку и в результате никогда не может найти первую страницу; ей уже не услышать звуков спортивных состязаний, гремящих из телевизора. Она больше не увидит ежедневный ритуал бритья и душа, раскиданные полотенца и белье, которые никак не хотели попадать в корзину. Она растеряла все ненужные вещи, которые были частью Дэша Кугана.

Сквозь пелену слез она видела, как стрелка спидометра ползет вправо. Машину накренило на повороте, и шины завизжали. Нажать на газ, повернуть руль — и горя больше не будет.

Из другого мира пришло непрошеное воспоминание — молодая девчонка с неровно подстриженными волосами в стоптанных резиновых тапках. Стрелка спидометра сместилась еще вправо, и Хани подумала о том, — что стало с той упорной маленькой шестнадцатилетней девочкой, верившей, что в жизни нет ничего невозможного. Где тот ребенок, который пересек Америку в пикапчике-развалюхе, ехавшем, казалось, только на одном упорстве? Хани уже не могла себе представить той безрассудной смелости. Она не помнила того ребенка, каким была еще совсем недавно.

«Найди ее, — прошептал голос у нее внутри. — Найди ту маленькую девчонку!»

Постепенно нога перестала вжимать в пол педаль газа — не потому, что у Хани снова появилось желание жить, — она просто слишком устала, чтобы выдерживать и этот груз.

«Найди ее!» — повторил голос.

«Почему бы и нет?» — устало подумала Хани. Единственный выбор, который у нее оставался, — умереть.

Через десять дней Хани вышла из «блейзера» с кондиционером на разбитую асфальтовую автостоянку парка развлечений на Серебряном озере, и ее охватила влажная жара Южной Каролины. Через зияющие дыры в асфальте поднялись достававшие до колен сорняки, бетонные столбы со струйками ржавчины указывали, где раньше стояли фонари. Ноги у нее были ватные. Хани провела в дороге уже несколько дней, останавливаясь в первых попавшихся мотелях соснуть несколько часов, и снова садилась за руль. Сейчас она не чуяла под собой ног от усталости.

Хани прищурилась от яркого солнечного света и посмотрела на вход в парк. Она уже несколько лет была владелицей парка, но пока ничего с ним не сделала. Сначала у Хани просто не было времени, чтобы заниматься и своей карьерой, и парком. Потом она вышла замуж за Дэша, и появилось время, но не было денег.

Крыша над билетной кассой покосилась, и ярко-розовая краска на шести оштукатуренных колоннах потускнела и облупилась. Покосившиеся буквы над входом были еле видны:

Хани подняла голову и посмотрела на то, ради чего она пересекла чуть ли не весь континент, — на развалины «Черного грома». Возвышаясь над пришедшим в запустение парком, могучие деревянные горжи все еще парили в жарком небе Каролины. Ни время, ни запустение не смогли их разрушить. Они были непобедимы — величайшие американские горки на всем Юге, и ничто не могло осквернить их величия — ни пришедшие в упадок здания, ни покосившиеся знаки, ни выросший под ними густой подлесок. Горки не работали уже одиннадцать лет, но все еще терпеливо ждали посетителей.

Хани опустила глаза, стараясь справиться с потоком нахлынувших чувств. В давние времена отсюда можно было увидеть верхнюю половину колеса «Феррис» и кривые щупальца «Осьминога», возвышавшиеся над билетной кассой, но теперь они исчезли, и в жарком небе сверкало лишь раскаленное солнце и возвышался «Черный гром».