— С ним все в порядке, Шанталь. Не беспокойся. Он был священником.

— Кто?

— Так он сказал.

Хани допила свой кофе и выкинула бумажный стаканчик. Криво усмехнувшись, она установила раму и начала карабкаться на вершину деревянной горки. Мысль об Эрике Диллоне в роли священника впервые за долгое время вызвала у нее улыбку.

Забравшись наверх, Хани прикрепила страховочную веревку и посмотрела вниз, на землю. Эрик закреплял балки на веревке, которой поднимали грузы наверх. «Конский хвост» не принадлежал к числу причесок, которые ей нравились у мужчин, но его тонкий нос, резкий подбородок и драматическая повязка через глаз определенно с ним сочетались. Она представила, что сказал бы Дэш по этому поводу, и улыбнулась, разыграв небольшой диалог, — ей это доставило какое-то болезненное удовлетворение.

«Ну как может кто-нибудь, желающий называть себя мужчиной, носить нечто подобное?» — сказал бы он.

А она бы ответила с тем мечтательным видом, который, как она точно знала, раздражал его:

«Потому что это чертовски привлекательно».

«Да он же смахивает на педика!»

«Ты не прав, ковбой. Мне он кажется настоящим мужчиной».

«Ну, тогда, если он кажется тебе таким красавчиком, почему бы тебе не воспользоваться им для утоления того зуда, что начинает мучить тебя по ночам?»

Она едва не отбила палец молотком, чего не случалось уже целый месяц. Откуда пришла эта мысль? Никакого зуда и в помине не было. Ни капельки.

Она ожесточенно замахнулась, но воображение сдаваться не собиралось, и она явственно услышала голос Дэша:

«Не вижу ничего плохого в том, что у тебя этот зуд есть. Наше с тобой время давно ушло. А я воспитывал тебя вовсе не для того, чтобы ты была монашкой, детка».

«Черт возьми, прекрати эти отцовские нравоучения!»

«Да ведь какая-то часть меня и есть твой отец, Хани. И ты с этим вряд ли будешь спорить!»

Она принялась лихорадочно перебирать в голове цифры своего неуклонно сокращающегося банковского счета, решительно вознамерившись положить конец всем этим воображаемым беседам.

Верный слову, Эрик не появлялся на ее пути, и после того первого дня она с ним почти не разговаривала. Его фургон был поставлен между двумя старыми складскими постройками неподалеку от доставочного подъезда. Вечерами, когда она обедала с Шанталь и Гордоном, он обычно приходил в ее трейлер принять душ.

Он с самого Начала сумел влиться в рабочий коллектив, восполняя недостаток опыта мускулами и упорством. И недели две спустя Хани уже приходилось напоминать самой себе, что перед ней действительно Эрик Диллон, а вовсе не тот созданный им человек — длинноволосый одноглазый незнакомец, представляющийся всем как Дэв.

По нескольку раз в неделю он исчезал после обеда на некоторое время. Хани невольно стала задумываться, где это он может пропадать по четыре-пять часов. Когда он исчез в третий раз, она в конце концов решила, что у него, должно быть, где-то есть женщина. Такой человек, как Эрик Диллон, вряд ли откажется от секса только из-за того, что у него нет глаза.

Она ударила молотком по гвоздю, который заколачивала в «кошачью тропу». Позднее, когда она размышляла, где бы достать денег, столь необходимых для окончания ремонта американских горок, в голову полезли мысли о сексе, а прошлой ночью ей опять привиделся будоражащий душу сон, в котором кто-то безликий приближался к ней с явно похотливыми намерениями. Хани захотелось, чтобы эта ее часть была похоронена вместе с Дэшем, но у тела на этот счет, похоже, была своя точка зрения.

Она заткнула молоток в инструментальный пояс, полная решимости впредь избегать таких мыслей. Они с Дэшем так много значили друг для друга, что сейчас даже думать о сексе было бы самым настоящим предательством,

Этим вечером за обедом Шанталь и Гордон были какие-то очень уж тихие. Шанталь поковыряла в кастрюльке с пересоленным тунцом, которого сама же и приготовила, потом отодвинула ее и пошла к холодильнику за кастрюлькой из пирекса, полной красного желе.

Гордон откашлялся.

— Хани, я должен тебе кое-что сказать.

Шанталь, как раз ставившая кастрюльку на стол, едва не опрокинула ее.

— Нет, Гордон! Не говори ничего. Ну пожалуйста…

— Сейчас я почти разорена, поэтому если вам нужны деньги, то рекомендую об этом забыть.

Хани отгребла в сторону сыроватую корку из картофельных чипсов в слабой надежде отыскать хотя бы ломтик тунца.

Гордон стукнул вилкой о стол:

— Черт побери, дело вовсе не в деньгах! Я уезжаю. Завтра же. Недалеко от Уинстон-Салема нанимают строителей, и я рассчитываю получить там работу.

— Как же, рассчитываешь, — фыркнула Хани.

— Я не шучу. Не собираюсь больше работать здесь на тебя. Надоело брать твои деньги.

— Ты случайно не знаешь, почему мне с трудом в это верится? — язвительно осведомилась Хани, отодвигая тарелку. — А как насчет твоей грандиозной карьеры художника? Я-то полагала, что ты никогда не изменишь своим творческим устремлениям.

— По-моему, только этим я и занимаюсь с тех пор, как ты подобрала меня на шоссе в Оклахому, — тихо сказал он.

Хани впервые ощутила укол беспокойства, поняв, что Гордон говорит серьезно.

— И что же вызвало столь внезапный поворот в твоих умонастроениях?

— За эти последние несколько месяцев я вспомнил, что тяжелая работа мне всегда была по нраву.

Шанталь сидела, уставившись в стол. Потом вдруг всхлипнула. Гордон погрустнел:

— Шанталь не хочет ехать. Она… э-э… возможно, не поедет со мной.

— Я еще не решила.

— Да он дурака валяет, — резко сказала Хани. — Он в жизни тебя не бросит!

Гордон посмотрел на Шанталь, и в его глазах засветилась нежность.

— Я серьезно, Шанталь! Завтра же утром, с тобой или без тебя, я уезжаю из этого города. И ты должна решить сама, поедешь со мной или останешься здесь.

Шанталь заплакала.

Поднявшись из-за стола. Гордон повернулся к ним спиной. По его ссутулившимся плечам Хани догадалась, что и он едва сдерживает слезы. Она дала волю гневу, пытаясь спрятать нараставшую тревогу.

— Что это вы здесь устраиваете? Просто уезжайте, и все тут! Вы оба! — Она вскочила на ноги и резко повернулась к сестре: — Содержать тебя я больше не могу. Все пыталась найти повод сказать тебе об этом и наконец, похоже, сказала. Я хочу, чтобы ты завтра же утром уехала отсюда.

Шанталь резко поднялась со стула и подступила к мужу:

— Ты слышишь меня, Гордон? Как я могу оставить ее в таком состоянии? Что с нею будет?

Хани недоуменно уставилась на сестру:

— Со мной? Ты беспокоишься, что оставляешь меня одну? Ладно, об этом можешь не волноваться. Я сильная. И всегда была сильной.

— Я же нужна тебе, — засопела Шанталь. — Нужна впервые с тех пор, как себя помню. А я и понятия не имею, как тебе помочь.

— Помочь — мне? Не смеши меня. Да ты даже себе не в состоянии помочь! Мне просто жаль тебя, Шанталь Делавис! Если уж ты так хотела мне помочь, почему же не сняла с меня хотя бы часть забот, когда я надрывалась в «Шоу Кугана»? Почему тогда ничего не делала, чтобы помочь мне, а лишь целыми днями колодой пролеживала диван? Если ты так уж хотела помочь мне, почему заботилась исключительно о Гордоне? Если ты так уж хотела мне помочь, почему не испекла мне именинного пирога, который бы не взорвался?

Хани с неудовольствием почувствовала, как глаза наполняются слезами. Наступило длительное молчание, нарушаемое только ее тяжелым дыханием, свидетельствовавшим о тщетных попытках овладеть собой.

Наконец Шанталь заговорила:

— Я не делала ничего этого, потому что тогда я вроде как ненавидела тебя, Хани. Все мы ненавидели тебя.

— Как вы могли меня ненавидеть? — выкрикнула Хани. — Ведь я давала вам все, чего вы только не желали!

— Ты помнишь, как заставила меня пойти на конкурс красоты «Мисс округа Паксавачи», потому что во что бы то ни стало хотела, чтобы мы не жили на подачки государства? Ну так вот: все эти годы мы с Гордоном жили, совсем как в этой благотворительной системе соцобеспечения. Не потому, что нуждались в помощи, как те люди с кучей детишек, не знающие, как их прокормить. А потому, что легче было взять бесплатную подачку, чем работать! Мы потеряли свое достоинство, Хани, и поэтому ненавидели тебя.