Его оборвал звук тихо открывшейся двери.

— Не защищай меня, Медведь, — волхва подошла, заставляя мужей потесниться в сенях. — В их головах ты мало что изменишь. И правда твоя ещё правдивее не станет. А их заблуждение не обмельчает.

Видослав и родичи отшатнулись от неё, будто и дыханием с ней одним боялись отравиться. Потому что она и правда на дурманное видение была похожа, сотканное из багульного тумана. Чуть встрёпанная, закутанная в шерстяное одеяло, которое ещё Переслава ткала. С оголённой шеей, которую обхватывали холодно посверкивающая гривна и нитка бус. Со взглядом чуть усталым, спокойным и полуулыбкой снисходительной на бледных губах. Притягательная до того, что и впрямь впору задуматься, не околдовала ли? Но Медведь не мог взора отвести. Да и мужики тоже.

— Как нам узнать, что не ты зло нынче учинила? — с сомнением отозвался Видослав.

— Никак, — Ведана пожала плечами. — Вы можете только дождаться того, что всё это закончится. Или прогнать меня — и тогда долго ещё будете мыкаться и к стенам своих домов жаться.

— Я-то подожду, — буркнул старейшина. — А вот люди напуганные вряд ли станут, если непонятное и опасное вокруг них множиться начнёт.

Он с укором глянул на Медведя. И как будто ещё что хотел сказать, да не стал. Верно, Крижану вспомнить — да толку нет. Понял уж. Старейшина махнул рукой мужикам — и они все вышли в самое буйство непогоды. И тревожиться теперь, как до дома доберутся, хоть и недалеко идти.

Тёплые пальцы сомкнулись на запястьи Медведя. Ведана потянула его обратно в избу. А он дышал часто, неспокойно, ещё не поборов до конца жгучий, словно крапива, гнев, что родили в нём слова Видослава. Если бы он знал, если бы чувствовал то, что чувствует Медведь… Тогда не было бы в его мыслях сомнений.

— Что ж ты думаешь, староста? — тихо заговорила Ведана. — Одурманила я тебя?

Они неспешно вернулись к лавке у печи, в которой уже затухал огонь. И тепло домашнее, взращенное собственными руками, помалу начало возвращать спокойствие в душу. Смеялась Ведана, казалось бы, но в глазах её так и плескалось невольное беспокойство. Несмотря на холодность слов, которыми она осыпала Видослава. Да и есть чего опасаться. Коли люди против неё пойдут, и Медведь её защитить не сумеет толком.

— Видно, надо того бояться? — он улыбнулся.

Перехватил её руку, сомкнул кулак на её — маленьком, совсем хрупком — сожми сильнее, и не выдержит. Она чуть запрокинула голову, внимательно глядя в его лицо.

— Не надо. Только не меня. Ошибки бойся. Мыслей неверных, опасных. Они не туда тебя могут завести.

— Ошибки… — повторил Медведь эхом. — Я не хотел бы ошибиться, верно. Но, стоя на месте, я ничего не узнаю.

Он потянул Ведану к себе. Она растерялась, разжала пальцы, которыми держала у груди концы одеяла — и оно поползло вниз. Взмахнула ресницами, распахивая глаза шире, обдавая зеленью яблоневых листьев. И грудь её упёрлась в грудь Медведя. Ладонь — в плечо.

— Не дави, — почти прошептала волхва. — Силой своей не дави. Я не железная ведь…

Царапнула ноготками сквозь ткань. И улыбнулась шало.

А у Медведя аж перед глазами словно что-то пыхнуло от улыбки этой. Будто и правда она, сама того не желая, поддаётся помалу тому, что разворачивается внутри неё. А он волей-неволей помогает. И стало отчего-то даже совестно. Со всех сторон на Ведану давят, а ещё он с зовом памяти своей вокруг неё отирается. Как ни много за то влетало ему от Млады, как ни много изменилось с тех пор — а всё равно словно багором его тянуло к волхве. И что же за напасть такая. И хотелось вытрясти всё лишнее из головы, чтобы разобраться, да в мыслях, казалось, всё важное, ни от чего не избавиться, а потому одно от другого отделить непросто.

Не нужно спешить. Может, вообще всё это не нужно. Станется, завершит Ведана то важное, зачем сюда приехала — и отбудет назад к миртам. Верно, многое она ещё от них узнать хотела бы. И в Кирият её, видно, не слишком тянуло. А значит, всё, что происходит сейчас между ней и Медведем, что нарастает, натягивается, грозя сорваться — всё это может и впрямь оказаться только ошибкой. Наваждением этой снежной зимы, посреди которой так хочется порой согреться, отыскать то, что наполнит теплом опалённую душу.

И эта мысль до того оказалась отрезвляющей, что Медведь отпустил Ведану и поймал совсем упавшее с её плеч одеяло, всунул в её руки, отворачиваясь.

— Если хочешь, оставайся до утра. Руслав у брата заночует, раз уж ненастье стихать не собирается.

И как-то вышло сказать это не слишком приветливо, словно на самом деле он хотел, чтобы волхва тотчас же ушла. Пусть это было неправдой. Потому что желалось больше всего, чтобы она осталась. До утра. А может ещё и до следующего. Но Ведана, поддавшись на внезапный холод в его голосе, фыркнула тихо, как будто сама себе, и засуетилась вдруг. Осмотрела одежду свою вовсе не целую. Завязала кое-как ворот, а одеяло тёплое свернула нарочито аккуратно и положила на лавку, показывая, что более не нуждается в нём.

— Я не останусь. Не хочу тебя стеснять. Да и утром свежим взглядом посмотрю, не осталось ли тут чего от Забвения, — тон её, ещё недавно такой мягкий, чуть томный, обернулся вдруг калёной сталью.

— Не выдумывай, Ведана, — Медведь сначала шагнул к ней, а после уж подумал. — Куда пойдёшь в такую метель?

— Недалёко идти, не заплутаю — на прямой-то улице. Ты меня не провожай.

Она обвела хоромину взглядом, видно, выискивая, куда её кожух делся. Заметила висящим на крюке у двери, куда его Медведь повесил, пока она спала, и направилась уж было к нему, на ходу ещё пытаясь и косу, слегка растрёпанную, пригладить.

— Ты только завтра с самого утра Руслава домой приведи, — продолжила рассуждать бесстрастно. И оттого в избе как будто выстывало всё. — Посмотреть на него хочу. И Ждана бы тебе позвать. Убедиться хочу, что Забвение никому из вас никакого вреда причинить не успело.

Медведь, слушая вполуха, догнал её и обхватил за плечи, останавливая. Рванул к себе, впечатывая спиной в грудь. И чего только вновь добивается? Сам не понимал.

— Позову, — согласился, шёпотом касаясь её уха. — Но ты всё ж останься.

Она и замерла как будто на мгновение, сжав пальцы на порванном вороте. Повернулась слегка, как будто сказать что захотела, но всё же вырвалась из его рук. Медведь задавил в груди разочарованный вздох: надо было за голосом своим следить, за словами. Надо было догадаться, что они Ведану могут обидеть. Волхва намотала платок на голову, подпоясала кожух накрепко — чтобы ни одна ветринка не просочилась. И пришлось просто стоять и смотреть на то, не в силах изменить её решение уйти. Ведана же не смотрела на Медведя, нарочно отворачиваясь, пряча взгляд. И казалось, будто и впрямь осерчала.

— Ты сам сегодня отдохни получше, — напоследок она всё ж обернулась, заправила под плат слегка волнистые пряди, что выбились у висков. — Может, ты и не заметил, а помог мне нынче сильно. А потому силы потерял. Сегодня не поймёшь, а завтра, если не дашь себе отдыха, будешь еле ноги волочить. Непривычный ты.

Она растянула губы в вынужденной улыбке. Совсем ведь не так улыбалась давеча.

— К чему я непривычный? — захотелось время потянуть, чтобы постояла ещё Ведана вот так, рядом, глядя в его лицо, словно раздумывая над чем-то. Сомневаясь.

— К тому, что силу свою не только на колку дров можно тратить, — охотно пояснила Волхва, словно и сама уходить не слишком хотела. — Если направить её верно, то она со многим злом поможет справиться. Со многими следами минувшего. Теми, что вокруг. И теми, что внутри.

Она подняла руку и легонько ткнула пальчиком в грудь Медведя. Едва ощутимо, кажется, но и остро так, что до самого хребта прошило. Да, не мешало бы ему справиться с той мутью, что в душе творится, а то ведь иначе так и спятить несложно. Видно, за какими-то только одной волхве ведомыми обрядами, она и впрямь натянула между ними ту нить, что и стягивает их всё ближе друг к другу, и порезать может до крови, если сильно в кожу вопьётся.