«Кактус забыл полить», – успел подумать сидящий за рулем Ершов, пока его полицейская «тойота», перевернувшись и коротко подвыв, словно в замедленной сьемке, впечатывалась в газетный киоск, разбрызгивая вокруг фонтаны стекла и цветастые журналы с бульварной прессой.

Он и вспоминал-то о нем, только когда приезжала теща, зачем-то подарившая его им с женой на первую годовщину. Ситцевая или марлевая свадьба, кажется.

Странная мысль. Нелепая. Яркой вспышкой промелькнувшая перед глазами в самый последний момент, перед тем как с хрустом лопнула лобовуха. Что-что, а марля ему теперь точно понадобится.

Землетрясение? Взрыв газопровода!..

Что на самом деле случилось, он так и не успел понять. Пустынная улица ранним утром, ничего особенного, и вдруг дорога под колесами словно выгнулась дугой, переворачивая недавно полученный для патрулирований добротный японский седан.

И на кой черт его вообще понесло на Каменноостровский в такую рань? Не зря с утра сердце кололо.

Продолжавшую завывать машину проволокло еще несколько метров, и Ершов, отстегнув ремень безопасности, со стоном рухнул на крышу…

Фотография, конечно, великое изобретение. Мы ей доверяем, пожалуй, самое главное, что есть у каждого человека, – свои воспоминания. И с того момента, как нас на мгновение ослепляет яркий свет фотографического аппарата, мы начинаем жить другой, иной жизнью, на листах пропитанной растворителем плотной фотобумаги, словно отдавая ей частичку своей души.

И даже когда мы с естественным бегом времени неизменно старимся и умираем, наша история продолжает жить в многочисленных снимках. Веселая или грустная. Важная или не очень. Знакомые лица родных и близких, домашних питомцев, пейзажи запомнившихся путешествий, любимых и друзей.

Не это ли есть бессмертие?

Степан Балабанов был отличным фотографом и, являясь штатным сотрудником ленинградского Ночного Дозора, в то же время не переставал снимать свадьбы, дружеские посиделки, красивых моделей на портфолио в одежде или без, да и вообще просто, что нравится. У него было хобби, и оно ему нравилось.

А один раз Степан даже запечатлел похороны и летнюю лодочную регату в водохранилище Финского залива. Хотя на похоронах упокаивали какого-то местного батюшку, которого укусил вампир, и история была та еще.

Экспериментируя, Степан пробовал фотографировать на первом слое Сумрака, но почему-то, кроме привычного синего мха, живущего на нескольких верхних уровнях и питавшегося человеческими эмоциями, на пленку не хотело ничего ложиться.

Правда, тройка неплохих зарисовок со мхом все-таки получилась, и Степан ради веселья даже как-то вечерком сторговал их на Невском проспекте, среди прочих художников, выдав диковинное растение за причудливую заморскую фауну.

Любопытно, что на черно-белом снимке мох получался цветным. Этот феномен Степан не мог понять и при случае решил поподробнее его изучить, хотя сам мог запросто раскрасить любую фотографию всего лишь одним простеньким заклинанием.

Но публично делать этого было нельзя: однажды вызвав на ковер, начальство в виде Геннадия Петровича Драгомыслова, занудного, но в целом нормального мужика, вкрадчиво и с расстановкой объяснило, что развлекаться подобным образом не стоит. Нечего простым людям лишний раз напоминать о себе. Люди ведь чувствуют магию, а кошки – так те вообще способны видеть на всех слоях Сумрака.

Поэтому самые удававшиеся снимки Степан красил отдельно у себя в подвале, который переделал под фотомастерскую, бережно собирая в небольшой квартирке цветную историю человечества.

В основном в свободное от сидения в кабинете время Балабанов просто бродил по гранитному городу, забросив штатив с камерой на плечо и чувствуя себя эдаким Дзигой Вертовым.

Не слишком сильный маг шестого уровня, но настоящий волшебник портрета. Ему нравилось обращать внимание на всякие мелочи, что-то необычное или на первый взгляд незначительное, что простому обывателю показалось бы пустяком.

Но из Степана рвался настоящий художник.

Город, в котором он жил, был не простым. Тяжелым, кровавым, пасмурным, проклятым и проклинаемым бессчетное количество раз душами, которые поглотил. Но все же таким бесконечно прекрасным. Черной пульсирующей веной насквозь пронизанный волнующейся под многочисленными мостами и мостишками Невой.

Город, разрываемый между Светом и Тьмой. Наполненный не прекращающейся борьбой, которую не видели обычные смертные, лишь чувствуя эмоциями эхо тысячелетней войны.

Проспекты и кварталы были поделены на территории влияния. Центр принадлежал Светлым, в то время как небольшие районы на окраинах полностью отводились под охотничьи угодья вампиров.

Оборотни, ведьмы, вурдалаки и волшебники, святые и проклятые вели свой нескончаемый бой, тем самым заставляя стороны Света и Тьмы вновь балансировать и вновь уравниваться, если в определенном случае в дело вмешивалась Инквизиция или внезапно появлялось Зеркало.

Степан помнил, как наступил серьезный перевес между сторонами, когда в город, бывший еще Петербургом, были завезены облюбованные туристами знаменитые сфинксы, установленные на невской набережной.

Напитанные могучей, таинственной магией загадочные каменные существа, несущие на себе отпечаток далекой цивилизации, сильно подпитали Темных. Силой чудовищной и невероятной.

Но те не смогли ее укротить, и все закончилось грандиозным побоищем между обоими Дозорами на Марсовом поле, после чего Светлым еще несколько месяцев пришлось кропотливо восстанавливать пошатнувшуюся ауру Летнего сада.

Сколько крови было пролито. Город с накопленной вековой жадностью впитал ее всю до последней капли.

Но как любой Иной, Степан любил этот мрачный монолит. Любил соленый воздух. Пульсирующую концентрацию Силы. И город отвечал взаимностью, показывая ему все новые и новые мотивы для вдохновения. Любовь Ленинграда было непросто заслужить. Его нужно было чувствовать.

Как-то Степану довелось даже сделать несколько постановочных портретов для самих Гесера и Ольги, когда находящийся в отпуске глава Ночного Дозора Москвы как бы невзначай решил нагрянуть в ленинградское отделение с ревизией.

Польщенный тем, что Великие маги обратились именно к нему, желая запечатлеть себя на фоне Ленинграда тридцатых годов, парень старался как мог и создал серию натурных снимков, которые сразу же зачаровывал и показывал высоким гостям.

По большому счету, и бумага-то ему была не нужна. Но даже будучи магом, Степан все равно большинство фотографий всегда печатал и проявлял вручную, просто потому, что до безумия любил это дело. Ему нравился сам процесс. Нравилось некое таинство, когда на бумаге, опущенной в раствор, начинали медленно проступать очертания города или чьи-то лица. Рождался свой особый, маленький мир.

Одобрительно кивавший Гесер попросил оставить изображения черно-белыми.

– А что, для колориту, – обнимая за плечи улыбающуюся Ольгу, добродушно хмыкнул он.

Следом Великий совсем удивил, в благодарность угостив Балабанова пивом с восхитительным копченым астраханским лещом, который появился из портфеля в промасленной газетной бумаге «Ведомостей».

Посидели по-простому, в небольшой тесной пивнушке на Петроградской, которую держал армянин-Иной Вельдикян, инициированный накануне революции семнадцатого года. Которого облюбовавшие это заведение местные Светлые дозорные для краткости звали просто Валя.

Гесер метко шутил, непринужденно расспрашивал о городе, о работе Дозора, об обычных житейских и будничных новостях. Это поразило Степана, который теперь на собственном опыте убедился в тонкой мудрости начальника, который подобно римскому полководцу мог вот так, без высокомерия и жеманства, запросто найти язык с любым из своих сотрудников.