Мы оказались по одну сторону нашей маленькой баррикады с директором. Мы специально вроде не разговаривали, не объяснялись, но и на расстоянии поняли друг друга. Я все время поддерживал его на совещаниях, на рабочих летучках. Я понимал логику его действий, а потом он как-то вечером, когда заступила вторая смена и в заводоуправлении никого не было, зашел ко мне в комнату, сел в кресло, посидел немножко молча и сказал:
— Игорь Константинович, положение у нас сложное. Через два месяца у нас отчетно-перевыборное собрание. С райкомом я вашу кандидатуру согласовал, не согласитесь ли вы стать, Игорь Константинович, секретарем нашего партбюро, если коммунисты вас выберут?
Основа жизни — творчество. Только его полет осеняет жизнь благодатью счастья. Только в искрометных экспромтах ощущается пряный запах бытия. Как приятно почувствовать за спиною шелест крыльев, которые поднимают тебя над копошащимися у конвейеров особями и возносят в серафимские дали. Но если сказать по чести, я не сокол, я стриж. Мой полет извилистее и ближе к земле. Я больше люблю ее, грешную, чем небо. «Там только пусто», — сказал однажды литературный герой. Наш век знаний и прогресса говорит: кислород там, водород, атмосфера, стратосфера, спутники, космонавты. Очень там на виду, очень блестит солнце на изломах фюзеляжей. А у земли теплее, привычнее. Летают и ползают мошки; разинув рты, ходят букашки-ротозеи; переваливаются раздувшиеся от белков и витаминов гусеницы! Только заметь, только угляди, только решись схватить. Кто смел, тот и съел. Нет, не скудеет земля, не мельчают возможности. Но ты только должен быть творец, фантазер. Главное — летать, летать в свободном, неконтролируемом полете!
Мне разве много надо? Дражайшей моей половине, драгоценнейшей моей летчице Клавдии Павловне надо лишнего, больше, чем диктуют возрастающие потребности трудящихся, больше ей надо? Разве Констанции Михайловне, этому талантливейшему пилоту, этой сильфиде, надо больше, чем еще одну побрякушку на шею, скромные «Жигули» для поездки на дачу да возможность съездить в рабочее время к массажистке и портнихе для поддержания увядающей красоты? Мы любители воздуха — мы одна семья. Познавшие шум крыльев за спиною, мы бережем свои тайны, наш негласный союз охраняет свое превосходство в воздухе. Мы не просто мирные птички, мы и стая. И что нам бескорыстный чужак лебедь или гордый сокол? Заклюем. Сломаем массой. Заглушим своим щебетанием.
Это что же, значит, нашего парящего ангела Констанцию Михайловну, аса полета, будут равнять с почвенницей и старой девой Александрой Денисовной? Рожденный ползать летать не может. Видите ли, эта старая девушка училась на курсе у Мясковского. Хоть у самого Петра Ильича Чайковского.
Но ведь ступить и молвить не умеет! Какой прок в этом старорежимном образовании? Как лошадь загоняет себя и всех вокруг. Если жить так, то где же радость жизни? Где же гармония в познании всего мира? В свободное от работы время? Да где же оно? Восемь часов на службе, час — домой, час — на службу, а магазин, прачечная, химчистка, парикмахерская у Клавдии Павловны и Констанции Михайловны, баня для меня, преферанс с друзьями?
— Это что же, так теперь и будет? — спросила Констанция Михайловна у меня, когда образовались у нас все новшества. — Это что, новая революция — народ берет власть? Кухарка станет министром? А как же творчество? — и посмотрела на меня умным лукавым взглядом. — Нам что, — шепотом заклинала дорогая Констанция, — менять работу? Ну, предположим, я еще найду на радио, на телевидении, там сохранился творческий стиль, а вы, Прохор Данилович, человек уникального таланта, такой нужный нашей фабрике, а где найдете себе работу вы? Значит, мы годами создавали свою фабрику и теперь у нас ее отнимают? Значит, мы не бойцы, не творцы? Может быть, слиняли «крылья у нашего Пегаса? И потом, так не вовремя! Нет, я без дачи отсюда не уйду!
Юный балбес, этот экстремист без личной жизни, захотел лишить нас основного — времени и связей. Как же жить маленькому человеку? Ведь если я своевременно напомню химикам, у которых столько своих народнохозяйственных хлопот, о нашей злосчастной пленке, то они и сделают ее, не дай бог, вовремя. А зачем она нам вовремя? А если чувствуют они свою оплошность, если фабрика их в лице Прохора Даниловича помиловала, если приняла пленку с брачком, то, смотришь, и химкомбинат к нам добрее, мягче. Ласковое теля двух маток сосет. У нас на фабрике — что возьмешь с нее, с мелкого производства? Покрасуемся мы с Констанцией Михайловной на доске Почета, получим по премии, выведя план из прорыва, и все. А возле большого корабля… И кооператив химики строят, и садовые участки получают, и машины распределяют. А разве из поставщиков у нас одни только химики? Разве нет у нашего дефицитнейшего продукта, на котором не один человек набрал себе на бутерброд с красной икрой, разве нет у нас оптовых заказчиков? Люди почтенные, умеющие ценить услуги, тороватые.
Если, скажем, у начальника большой торгующей точки где-нибудь в районной тмутаракани жена поет в кинотеатре «Родина» и ей очень захочется выпустить, хоть малым тиражом, свою пластинку с популярными песнями, под которые этот начальник млеет, вспоминая свои молодые годы, то разве Констанция Михайловна не докажет, что у жены этого начальника уникальный эстрадный голос, разве на художественном совете какая-нибудь Александра Денисовна сможет ей перечить? Ни в жисть! Разве для этого уникального голоса из глубинки Констанция Михайловна не доставит хороший состав для аккомпанемента? Если нужно, и самого Тосканини заставит махать палочкой, а Вана Клиберна подыгрывать на фортепианах. Трудности ее только раззадоривают. А я уж пробью дополнительные фонды, лучшую бумагу, договорюсь с хорошей типографией. Пусть усталый, положивший здоровье на алтарь отечественной торговли человек наслаждается и гордится женой. И тут начальник уж не устоит. А откуда, спрашивается, достать нам ондатровую шапку? Откуда полушубок романовской овцы, ласково называемый в народе дубленкой? В очередях стоять? А культурой в это время кто будет ворочать? Ведь не только начальству ондатровые шапки, французские женские сапоги и романовская овца положены. Наоборот, это всем положено. Это общественные фонды потребления. Так вот взять их в свои руки — наша задача.
И теперь все должно рухнуть?
Разве химики только сами, без моей помощи, без помощи музыкального дефицита выбивали себе поляну в лесу для садовых участков? Большому кораблю нужен всегда хороший лоцман. Они тоже, зашоренные своим планом, своим вечным «давай», «давай», забыли о своих непосредственных нуждах. Мне, старому человеку, уже почти без желаний, пришлось вдохновлять их идеей садовых участков, а потом отыскивать поляну, отыскивать людей, которые смогли бы отдать эту поляну и которые смогли бы ее освоить. А теперь, когда на поляне скоро зафункционирует водопровод, протянут электричество и начнут возникать фундаменты под дома, все это подарить чужому дяде? Что это за начальственное крохоборство — внимательно глядеть, подписывая все бумаги, которые представляет отдел? И охота тратить молодую жизнь на чтение документов, которые готовили люди, разбирающиеся в проблемах лучше тебя? Уж бренчал бы лучше на своих пианинах, ком-по-зи-тор! Халтурил бы свои детские песенки для садиков, грыз бы свою корочку хлеба. Так нет, он еще все бумажки чуть ли не рентгеном светит. Это же антитворчески! То ли дело Сергей Николаевич и покинувший нас великий и мудрый Кузьма Степанович, ведь недаром столько лет спокойно и тихо процарствовал, сохраняя здоровье и румяный цвет лица. Мужчина был ого-го! Умел жить! Раньше двенадцати на работе не показывался. А если уж сидел на службе, то с трех до пяти — доверенные люди знали, — здесь хоть из пушки стреляй, с трех до пяти Кузьма Степанович после обеда отдыхал, спал на диванчике. Умел время тратить на нужные вещи. У него в кабинете даже гиря пудовая стояла. Зарядкой занимался. Часик поговорит по телефону, а потом поприседает маленько и ласкает гирьку. И — раз-два, в руках она так и бегает. Вверх — вниз, вверх — вниз! А бумаги копил! В одну не лез, а уж когда соберется десяток писем, секретарша Лилия Саввишна разложит их ему, как карты во время пасьянса, на столе, одно на одно, так что только место для подписи из-под предыдущей бумаги высовывается. Кузьма Степанович все их махом за один прием — чирк, и готово. Неси, курьер, по приемным. Он же в свое время и подписал просьбу на химкомбинат, включить в их садовое товарищество трех «смежников» — меня, Констанцию Михайловну и Сергея Николаевича! Махнул, не читая, не ведая. То ли спросонья, то ли отдышка после гирь. А юный балбес теперь начнет разбираться, ворошить старое, перерешать, своих передовиков совать. Не выйдет. Общественное мнение есть, оно не подведет. Подумать только, трудящиеся два уже квартала прогрессивки не получают! Это значит, уровень жизни не поднимается, стимул пропадает. Кто виноват? Директор в этом виноват! Констанция Михайловна в своем углу своим прокуренным сопрано это вещает, а я в своем — тоненьким и интеллигентным тенорком. Я птичка маленькая, я стриж, я и маленькой добыче рад. Я не за беззаконие, не за хулиганство — я за творческую дисциплину, за деликатное обхождение, спокойствие и всеобщую любовь, которая начнется, конечно, когда мы этого балбеса и его подпевал сплавим, откуда пришел, и если не удастся, то в вышестоящую инстанцию отправим на повышение.
