Это только опытные люди, не один раз сидевшие в президиумах, знают, как иногда ломается ход собрания. Я только мечтал, чтобы у нас состоялось когда-нибудь такое собрание, чтобы народ выговорился, сломал повседневную инертность. Такие собрания трудно готовить, но если они проходят, они в корне ломают все, после них обратно к рутинной спокойной жизни пути нет. Точно говорят в народе: «Одна голова хорошо, а две лучше».

Коллектив набросал нам с директором и таких проблем, о которых мы и не задумывались. Мы узнали такие оценки, о которых и не предполагали. Наступил момент истины, то мгновение, случающееся в жизни каждого человека и коллектива, когда наболевшее важнее личных связей и нажитой конъюнктуры. Эх, русская душа! Выговориться ей надо, а там хоть трава не расти! Я с радостью наблюдал обычно скромных, молчаливых на собраниях работниц, степенных хитрованов мастеров, наших интеллигентно-сдержанных старушек редакторш. Сколько же они, оказывается, видят, знают, но до поры до времени закрывают глаза, молчат.

Начальник на то и начальник, чтобы мужественно и стойко переносить все турбуленции жизни. Как фрегат в бурю. Куда же это годится, когда начальство дергается и устраивает склоки в подведомственном коллективе? Да и инстанции хороши! Что же это за порядок — показывать документы потерпевшему? Конечно, если извилиной шевельнуть, то можно и догадаться, что к чему, подумавши, можно и без наклона буквочек определить, откуда тянется дымок. Но ведь не только показали письмо без подписи, но еще с собою дали унести в портфеле, разбирайте, дескать, сами, милый балбес. Мельчает век! Куда уплыли тайные времена? Все было шито-крыто. Работали молчаливые комиссии, улыбаясь творили свои оргвыводы. Приходишь в один прекрасный день, а креслице пустое. Стыло поблескивают сиротливые телефоны. Огнедышащие бумаги ждут руководящей, через угол, косой подписи, а бывший хозяин кресла отдыхает где-нибудь на менее руководящей должности. Как же здесь вырастет благосостояние трудящихся, если людей не ворошить. Век расшатался. Но есть еще порох в пороховнице. Есть еще борцы, жива еще не стареющая, энергичная гвардия, способная восстановить распавшуюся связь. Ну так не мешайте, не колготитесь с мелочной правдешкой… Видите ли, демократизм им подавай, объективность. Была пьянка? Была! Был на пьянке директор? Был! Долой директора! Пластинку выпустил? Выпустил! Значит, использовал служебное положение. Чтобы сапожник без сапог? Да врет эта пословица! Где было это? Какой Цюрупа? Какой нарком продовольствия падал в голодном обмороке? Сплошная неприкрытая легенда. А этот белобрысый балбес, видите ли, талант! Видите ли, какие-то Дуськины дети заслушиваются его музычонкой. Где, я вас спрашиваю, критерии? Надо поднимать искусство до уровня творцов! Под детский интеллект подделываемся? Видите ли, бабушки-консерваторки учуяли там искренность интонации, наивно-философское осмысление мира животных и умение с детьми говорить на их языке. Да у них, ветхозаветных, музыкальное мышление еще до-ре-во-лю-ци-он-ное! Допотопное. Видите, ли, у Мясковского они учились, ну, средний композитор. Нашли чем гордиться. Еще бы про Будашкина вспомнили.

Если ты начальник, терпи! Это тебе как налог с должности.

Зачем же на миру, при всех людях каяться, рассказывать, к миру обращаться? Что за дурной демократизм? Было время, когда этот мир и не пикнул бы. А то, видите ли, если одна отсталая Дунька потребовала каких-то фамилий и показать ей письма, то„ нате вам, тут же ей на собрании и подали их. Слыхано ли это! Все тут сгрудились. Каждой и каждому охота на письмо посмотреть, посмаковать тайные директорские дела. А кладовщица Феня и говорит: «Убейте меня, но почерк, девки, знакомый». И я дурак, идиот старый. Точно, ей этот почерк знаком. Этим почерком всегда заполняется бланк-требование с базы «Культтоваров» из Сумской области. В Сумскую область уходят самые дефицитные пластинки, но только проигрывают их в области другой. Я даже похолодел! А вдруг докопаются? Вдруг Феня начнет свои папки с накладными и требованиями перебирать? Старею — одна накладка за другой! Ведь было же у меня правило — никогда «специальным» почерком ничего не писать. Нет, поленился подыскать для этого случая верного человека, пожадничал на бутылку водки для какого-нибудь пьяницы-алкоголика, вот и накладка. Желтый свет в светофоре вспыхнул. Осторожней, ездок! Нет, я, конечно, здесь вида не подал, лицо, как всегда, сделал нейтральным, сдержанным. Но Феня все же на меня поглядела, внимательно поглядела, будто бы приглашая с ней разделить радость узнавания, с ней отгадку искать.

Констанция Михайловна тоже хороша. Кто ее просил вторым списком дополнять свою объясниловку? Стоять надо было, дурьей голове, намертво: не помню, не знаю, пьяна, в конце концов, была, кто-то заходил, а я видом не видывала, слыхом не слыхивала. С кем связалась! Это тебе не интеллигенция, которая из деликатности, чтобы себя в ложное положение не поставить, чтобы лишний раз не сунуться, промолчит. Эти работяги до всего допрут, не постесняются, горлом правду добудут. От них пощады не жди. Осрамилась. Всю теперь ее наизнанку вывернули. Все вспомнили. На пенсию ей? Уходит? Да это же коллективная травля пожилой женщины! Что, у нас в стране много свободных рук? Пенсионеры, которые еще могут работать, должны гулять? А ее высокая квалификация, а три грамоты, которые ей дали в разное время, а опыт? Разве это все надо на свалку истории? Травля, и с попустительства директора. А почему? А потому что на худсовете она была принципиально против «Детского зверинца». Не была? А мы напишем, что была. Это слишком легкая доля — остаться в меньшинстве и не бороться. Так можно и дисквалифицироваться. Мы им заварим новую кашицу!.. С маслом и изюмом. Они, начальнички, еще поскачут, еще попрыгают через веревочку. Одно письмо — в одну инстанцию. Комиссия. Разбор фактов. Бессонница. Плохой аппетит. В другую инстанцию письмо. Как там у вас с давлением? Принимаете элениум? Это очень слабо. Пейте триоксазин или мепробамат. В критических ситуациях. Главное — хороший сон. Жалуетесь на желудок? Колит, язва? Волнение часто приводит к язве. Не волнуйтесь. Старайтесь держать себя в руках. Курить надо бросать. В критических ситуациях надо беречь сердце. Оно первое сдает. Больше гуляйте, спите при открытой форточке, обтирайтесь по утрам холодной водой. Опять комиссия? Не волнуйтесь. Разве вы пережили только одну? Сгинет, все пройдет. Будьте бодрее. А мы готовим новое письмецо. Где там моя ручка за тридцать пять копеек? Ну уж дудки. Второй раз я не попадусь. Возникновение стереотипа на меньшем количестве ошибок и называется интеллектом. Довольно шарикового чуда. Куплю себе пишущую машинку, сменю в мастерской шрифт на крупный — так читать легче — и за работу. Век прогресса, ничего не поделаешь.

Через месяц после этих событий на фабрике гибких грампластинок рано утром ее директор Борис Артемьевич Макаров, очень высокий и худой блондин сорока лет, вошел в свой кабинет. Он открыл крышку и сел за рояль. Как бывало раньше, пока никого в заводоуправлении еще не было, директор разминал пальцы и проверял несколько музыкальных фраз, которые приходили ему в голову вечером, утром, когда он шел на работу. Но уже месяц из-под пальцев директора ничего стоящего не выходило. За окном светило весеннее солнце, распевали снегири. Солнечный зайчик прыгал в графине с водой. На душе у директора было ровно, спокойно. А вот с роялем что-то заколдобило. Музыка из-под пальцев шла банальная, постная, и записывать ее не было смысла. Он и не записывал. Но каждое утро садился к роялю в надежде: может быть, это вернется?

Утром, как обычно в шесть, Алексей Макарович проснулся, но отчего-то не встал.

В доме уже привыкли, что в шесть начинаются шорохи: Алексей Макарович идет сначала в туалет, потом в ванную, потом греет чайник для себя, потом к восьми — хлопает дверь — уходит в молочную за свежим творогом, молоком и сыром. Покупает по пути мягкий утренний хлеб и, возвращаясь, кипятит большой чайник — для всех; чистит картошку, если с вечера была запланирована жареная картошка, накрывает на стол: четыре салфетки, четыре тарелки, четыре подставки для яиц, масленка, сахарница, вазочка с вареньем, четыре стакана для молока и четыре чайных чашки.