Решено! Задумал я побег!

И в этот момент раздался звонок в дверь.

Алексей Макарович не удивился, увидев сына. Сережа вошел энергичный, подтянутый. Значит, Екатерину Борисовну, решил Алексей Макарович, обмануть не удалось, бдительность ее не усыпил, позвонила Сереже, так сказать, вызвала «скорую помощь». Сереженька был в новеньком летнем костюме, в скрипящих ботинках, с ярким, как сумел разглядеть Алексей Макарович своими близорукими глазами, галстуком. От сына пахло тонким ароматом одеколона, импортной кожей, хорошо отглаженным материалом и чуть-чуть — когда Сереженька ткнулся ему, Алексею Макаровичу, в небритую щеку — тревожным запахом больницы; может быть, даже от дела оторвали мальчика, от больных. Но, значит, любит, тревожится, если сразу с утра, в самое операционное время, приехал к отцу.

— Ну что, — сразу взял быка за рога сын, — ну что, допекла тебя семейка, уже собрался? — И Сереженька кивнул на зеленый, собранный сидорок, стоящий в уголке.

— Допекли, — обреченно вздохнул Алексей Макарович. — Замыслил я побег…

— Нет… папаня, меня в школе учили лучше, и Пушкина я цитирую точнее: «Усталый раб, замыслил я побег», — и, внезапно посерьезнев, Сережа сказал: — Я, честно говоря, думал, что ты скорее соберешься.

— Тебя, Сережа, зачем послали? Уговаривать меня сидеть смирно. Никого не волновать. А ты?

— Да я, папаня, по справедливости. Ты ведь мне тоже не чужой. Надо только глупостей не наделать. Тебе ведь не тридцать пять. Может, просто на дачу ко мне поедешь? Я никому тебя не выдам. Только скажу, что знаю, где ты, чтобы Наталья и Екатерина Борисовна не волновались. Идет? Только с чего у тебя это? Я думал, ты смирился…

«Я действительно смирился, вот только вчерашний день…»

…Утром он вернулся из магазина… Как обычно, к восьми накрыл на стол, покормил домашних перед выходом на работу. И стал предвкушать, как в половине девятого все разойдутся по своим важным делам, и он уберет со стола, — Екатерина Борисовна во всем любила тщательность, законченность, — тщательно перемоет и не просто поставит в сушилку над раковиной, а перетрет полотенцем, чтобы ни единой пылинки, ни единого пятнышка не было, всю посуду, вытрет со стола, а потом достанет большую квадратную лупу на ручке, вчерашний подарок сына, — Сережа вчера специально гонял старшую медсестру, чтобы немедленно свезла ему, Алексею Макаровичу, подарок, а этот подарок он, Сергей, искал пол года и достал эту импортную лупу через знакомых, заплатив кучу денег, потому что без нее Алексей Макарович лишался последней своей в старости утехи — чтения. Достанет Алексей Макарович линзу, вынет не торопясь из книжного шкафа воспоминания кого-нибудь из военачальников, из маршалов, генералов или других его соратников поскромнее и, волнуясь, — ох, как по-молодому будет биться сердце! — сядет за стол, вооружившись и своими толстыми тяжелыми очками и подарком сына. Недолго, правда, протянутся эти счастливые мгновения, — снова Алексея Макаровича позовут, как солдата труба, хозяйственные дела — Екатерина Борисовна ежедневно, отправляясь на работу, оставляет списочек: заплатить за квартиру, получить белье в прачечной, отдать в починку Гришины ботинки, вызвать водопроводчика, сходить на почту за бандеролью, купить по хозяйству, — но до того, как эти дела вызреют, станут окончательно неотложными, какие же Алексей Макарович перелистает страницы и про свою юность и про чужую! И уже казалось Алексею Макаровичу, что вожделенный момент близок, уже Гриша с Наташей поскакали на работу, а Екатерина Борисовна вроде и не собирается уходить. И Алексей Макарович от нетерпения ей даже вопросик задал:

— Катенька, уже десятый час, ты на работу не опоздаешь?

— У меня сегодня, Алеша, отгул. Специально взяла, потому что у нас сегодня с тобою неотложное дело.

«Ну, началось», — подумал Алексей Макарович. И худшие его опасения подтвердились.

Екатерина Борисовна взяла отгул, чтобы купить ковер. Конечно, у них в квартире ковры уже были и в большой комнате, и в комнате у Григория с Наташей, и даже в комнате у Алексея Макаровича над кушеткой висел небольшой коврик, 2x1,5, машинной работы. А здесь Екатерина Борисовна в преддверии пенсионного возраста решила услужить своему молодому начальнику. Благо военкомат регулярно раз в два года заносит Алексея Макаровича в список на приобретение этого материального блага — и попробовал бы кто-нибудь из военкоматовских служащих в этот список Алексея Макаровича не внести, у Екатерины Борисовны разговор короток: тихо, нежно, интеллигентно, без скандалов, — но ведь нам положено! Знал об этом Алексей Макарович, и об открытке, которую должен был прислать магазин по этому списку, и даже держал в тайне от Екатерины Борисовны эту открытку в руках, но все ему обрыдло, так устал он от этих доставаний и разъездов, что на этот раз полученную открыточку, внимательно изучив под увеличительным стеклом, он порвал и выбросил в мусоропровод. И когда выбросил, понял, что так легко, так просто не минет его сия чаша, и все-таки смальчишничал. Но номера эти только не с Екатериной Борисовной могли пройти. Она свое слово держать умела. И если уж она пообещала своему молодому начальнику, то можно было быть уверенным, что она все достанет. Видимо, Екатерина Борисовна жестко держала на контроле даже саму возможность получения открытки на ковер. По крайней мере, сам факт ее посылки был ею, видимо, зафиксирован. И поэтому, когда, выслушав жену, ее планы и соображения по поводу услуги, оказанной начальнику, Алексей Макарович осторожно сказал, что, дескать, как же они (но прежде он, конечно, сразу же согласился поехать, принять участие в этой покупке, надеть новый семидесятирублевый костюм, который куплен был ему как праздничный, и выглядеть по возможности опрятнее и моложе, чтобы начальник не подумал чего-нибудь плохого об Екатерине Борисовне), как же они поедут в магазин без открытки, Екатерина Борисовна сразу же развернула свой тщательно откорректированный план. Во-первых, сказала она, ей точно известно, что открытка из магазина ушла и почта ее зафиксировала.

— Но я не получал, — сразу смешался Алексей Макарович, — я ничего не получал.

— Возможно, — сказала Екатерина Борисовна, и он, Алексей Макарович, по ее голосу почувствовал, что Екатерина Борисовна обо всем догадывается, но сейчас не хочет обнародовать свои знания, потому что наказание за проступок обязательно будет, но Екатерина Борисовна еще не решила какое и считает, что пока это делать непедагогично. В магазине остались списки (с печатью военкомата), и они должны потребовать, поднять эти списки и на их основании заставить магазин выдать ковер.

— Но как же мы их заставим?

— Ну, это я беру на себя.

— Но ведь нам сегодня к трем часам к врачу?

— Мы все успеем.

Начальник Екатерины Борисовны оказался сравнительно молодым парнем. Он молча сидел за рулем, подчинялся всем командам Екатерины Борисовны и только раз вышел из машины, чтобы посмотреть на расцветку ковра (видимо, он тоже имел женины директивы).

Было жарко. Город стоял пыльный, ветер растаскивал по асфальту бумажки от мороженого и окурки. Алексею Макаровичу было неловко в новом костюме, было неловко продавщиц в магазине, покупательниц, перекупщиков, кавказского вида людей, толпящихся возле прилавков. Ему было неловко все время вынимать свою пенсионную книжку инвалида Великой Отечественной войны, приходилось пропускать мимо ушей едкие замечания, но, по правде говоря, он к этому привык и уже научился каменеть внутри, слыша разные выкрики. Но на душе было неспокойно, потому что не было ощущения правоты.

Эта неловкость возникала у Алексея Макаровича всегда, когда Екатерина Борисовна, как щит, ставила его перед собою в очередь. У нее даже образовался стереотип: сначала разведает, где что дают из нужного ширпотреба, а потом уже везет мужа. Она двигает его вперед, как куклу, а он только держит правую руку у верхнего наружного кармана пиджака, готовый по первому требованию достать удостоверение инвалида.