В тот вечер зарубежный коллега не поскупился. Девушки успели создать немыслимые прически и явились к восьми часам в отдельный кабинет гостиничного ресторана. Все были оживленные, будто и не отстояли на ногах семичасовой рабочий день. Веселье закружилось — дым, коромыслом. Здесь сам бог велел хорошо есть и пить — поддерживать международные связи и торговлю. Девушки раскраснелись, лица у них пошли яркими пятнами, они даже спели зарубежному гостю советские эстрадные песни, а Клава-маникюрщица — украинскую: из-за близости к итальянской напевности. Гость тоже оказался парнем веселым, исполнил, совершенно не чинясь, «Вернись в Сорренто», много рассказал о своей заграничной жизни. А под конец вечеринки, уже около одиннадцати, показал свое искусство, достал из кармана ножницы и расческу в футляре и подстриг Клаве челку, сделав ее сердечком, как у Мирей Матье.

После этого вечера синьор Джельсомино несколько дней подряд заглядывал в парикмахерскую, когда работала полюбившаяся ему смена. То цветочков принесет, то торт «Сюрприз» — полакомиться. А потом как-то, когда немножко сдружился с девчатами, эдак невинно предложил Ольге — он и раньше предпочитал разговор с ней, да и Джельсомино выучил, кроме «хорошо», «завтра», «товарищ», еще десятка два слов, в общем, образовалась база для общения, — предложил пойти с ним в картинную галерею посмотреть на портретах старинные прически: надвигалась эпоха ретро.

Очень по-дружески они тогда погуляли по той картинной галерее, где Олечка в свое время встретила Володю и где с тех пор больше не была. Джельсомино сделал несколько комплиментов по поводу ее северной красоты и немыслимых талантов. Ввернул между прочим про две свои машины, квартиру из пяти комнат и ночные римские развлечения. И расстались. Через год Джельсомино приехал снова, подарил — от профессионального подарка отказаться грех! — западногерманский фен, набор щеток и ножницы из золлингеновской стали. Опять немножко побродили по городу, покутили в ресторане, но, как и в первый раз, коллективно. И тут признался Джельсомино в любви к русской красавице. Олечка поцеловать себя, конечно, не дала, а на галантное предложение руки и сердца ответила, что хотя своего мужа и любит, но все-таки подумает. Еще раз приезжал Джельсомино порисовать прически в картинной галерее, снова подтвердил свое предложение. И вот теперь — телефонный звонок.

Первым делом после знакомства с Джельсомино Ольга поломала поездку по Прибалтике. На бензин, на ветер такие деньжищи! Ради того, чтобы что-то помелькало у тебя в глазах?! Поступила Олечка резко, но обдуманно. На скандальную речь Володи отвечала умело: «Сколько ты лет себя гробил, выжимался, переносил такие перегрузки. Отдохни, как все культурные люди. Подлечись, восстанови здоровье, мне ведь муж не только сегодня нужен, но и через двадцать лет». Что на это ответишь? Не склочный по характеру муж подулся, подулся, а потом, наверное, и подумал: «А может, жена и права. Будем каждый день ходить в кино, купаться в Финском заливе». Сэкономленные таким образом деньги привели в дом японский фарфоровый сервиз.

Может быть, с этого сервиза и образовалась трещина в отношениях с Володей. Но разве она тащит в дом для себя? Для семьи. Чтобы ни в чем не имела недостатка, не хуже других. Но почему же ей самой в этом достатке так плохо? Скучно стало жить. Дом, работа, телевизор. Может быть, родить еще одного ребенка? Когда они поженились, каждый день был как открытие. Володя ее к турпоходам приохотил. А сейчас времени нет. То ремонт квартиры, то уборка, то телевизор или холодильник барахлит, то за книжками к перекупщику ехать, то на мебель отмечаться. Куда делось время? Куда исчезли длинные счастливые дни? И они больше никогда не повторятся?

В подсобке парикмахерской длинно и призывно — признак междугородки — звонил телефон.

Вот он, Джельсомино, долгожданный, добрый, хороший, почти любимый…

В трубке страшный шум. Европа фонит в телефонном проводочке. Они почти не понимают друг друга. Олечка кричит, как ждала его звонка все десять дней, а Джельсомино о том, как он любит Олечку и какую купит ей машину:

— Есть ли у тебя международные права? Ты подала на развод?

Олечка молчит. В Европе разрядились все помехи, чтобы это молчание было слышно на другом конце провода.

— Ты согласна, Ольга? — кричит Джельсомино, и Олечка, еще минуту назад фантазировавшая картины роскошной римской жизни, вдруг неожиданно для себя кричит:

— Нет, нет, никогда! Не звони мне больше никогда, слышишь? — и швыряет трубку на рычаг… Шанс упущен.

Пока она говорила по телефону, все ее товарки по смене побросали свои дела и клиентов и собрались в подсобке. Первой молчание нарушает бригадирша.

— Ну и правильно, — говорит Нонна Владимировна, — жить-то тебе не с машиной, а с мужиком.

— А Джельсомино какой мужик, одна видимость, — вторит ей Клава-маникюрша. — Правильно поступила, подруга. Молодец! У нас своя гордость. Он чего тебе говорил-то?

— Говорил, говорил, что… — начала объяснять Олечка и вдруг разрыдалась.

«Ну что ж, — подумал Володя, — еще раз окидывая взглядом свое набитое всякой всячиной жилище, — сегодня мы тряханем этих чувствительных, этих богатеньких. Они, наверное, еще не знают, что значит свободное время, что значит «жизненное пространство». Они, не считаясь с возрастом, подгребают и подгребают к себе все, что свободно лежит, что блестит, сверкает мишурным блеском. Они торопятся, как и Олечка, не опоздать. Куда? Чтобы захватить что-нибудь для себя? Но что ценнее человеческой жизни? А ведь на нее так мало отпущено времени. Кто тебе дал право на любимую жену злиться, обижаться, винить ее в чем-либо? Сам виноват. И какой она теперь ни стала, без нее жизни тебе нет. С того первого раза, как она появилась на твоем рубеже, ты не можешь без нее жить и дышать».

…Когда они только что познакомились, вышли из картинной галереи, он прямо спросил Олечку:

— Ты что, приняла меня за фирмового «пиджака»?

— Ага. Ты подлетел с иностранными словами, да и упаковка на тебе соответствующая.

— Справедливо. Ничего отечественного — вплоть до трусиков. Я только что из Италии приехал.

— Ты бы поскромней одевался, не пугал неопытных городских девушек.

— А я сегодня к себе в деревню собирался, к родне. А туда надо ехать по полному параду, чтоб товар лицом. Я у нас в деревне знаменитость.

— А ты кто по специальности?

— Я спортсмен.

— Чемпион?

— Чемпион.

— Тогда понятно.

— Что понятно?

— Почему везде разъезжаешь. А где ты бывал?

— Везде, кроме Африки и Австралии. Там на лыжах не катаются.

— Интересно?

— Интересно.

— Бары там, наверное, разные, мюзик-холлы?

— Мюзик-холлы везде одинаковые. А как люди живут — посмотреть интересно!

— Вот бы мне, хоть одним глазком…

— Я тебе говорю, что везде одинаково. У нас мюзик-холл даже лучше. Только стриптиз не показывают.

— А что это?

— Голые женщины на сцене.

— Ой!

— У меня предложение есть. Давай, Олечка, смитингуемся, сядем в мою тачку и повеселимся.

— А у тебя, Володя, и тачка есть?

— Есть.

Во время этого разговора Володя к Олечке особенно серьезно не относился. Конечно, девочка она была яркая, даже дух захватывало. А вот сколько лет исполнилось этому юному созданию, Володя не спросил. И хотя Володя в это время строго держал режим, не курил, почти не пил спиртного, но веселая, здоровая молодость брала свое. А что? Деньги были, сила, здоровье имелись, молодые женщины бросали приманчивые взоры на ладненького, одетого в импортные курточки, батнички, ботиночки спортсмена. И хотя в отношениях с ними Володя был по-крестьянски строговат, но ведь он живой человек. И вот теперь решено: отдохнуть с юной блондинкой.

Сразу около картинной галереи сели они в зелененькие «Жигули»-фургончик и отправились веселиться. Как всегда, Володя не пил, так, разве немножко шампанского, но, по обыкновению, даме по части напитков ни в чем не отказывал. А у нее тогда было представление, что пить — это по-взрослому, по-западному и по-современному. Обосновались они сначала в ресторане при интуристовской гостинице (Ольга здесь стала работать позже), поели, выпили: Олечка — водочки и шампанского, а Володя — только шампанского. У него был хитрый прием с двумя бокалами: в одном водка, а в другом минеральная вода, водку он всегда «путал» с минералкой, делая вид, что запивает ею. А Олечка этим приемом еще не владела, поэтому морщилась, но выглядела современной и раскованной.