В первый день занятий Евгений Тарасович внимательно посмотрел, что делают студийцы. Он пришел в гостиную, представился и сказал: «Я ваш новый руководитель, но сегодня не стесняйтесь, товарищи, а продолжайте свои занятия, как обычно, будто меня нет», а потом начал беседовать. Увиденное привело его в большое смущение, все это было после академического Прославленного очень непривычно. Ни техники, ни чувства меры, ни вкуса к выбору репертуара. Но человеческий материал, как отметил про себя Евгений Тарасович, здесь имелся.

В тот же вечер новый руководитель предложил студийцам свой план: выбрать пьесу и начать над нею работать.

Студийцы приняли этот вариант недоверчиво. На такое они и не собирались замахиваться. Но обрисованные Евгением Тарасовичем перспективы с большим спектаклем в декорациях и гриме дразнили воображение. «Хватит валять дурака, пора выходить на публику» — так закончил свою речь Евгений Тарасович.

— А может быть, дурака нам и нравится валять, — дерзко ответил кто-то из студийцев.

Евгений Тарасович на эту злоязычную реплику ответил назидательно. Он решил сразу и жестко все взять в свои руки. Театр ведь начинается не с вешалки, а с дисциплины.

— Искусство вещь серьезная, — сказал Евгений Тарасович. — Кто не хочет заниматься им серьезно, может уйти. Я предупреждаю, занятия будут проходить очень насыщенно, за очень небольшой промежуток времени нам надо нагнать все то, что вы запустили в своем дурачестве.

Евгению Тарасовичу и некогда было долго рассусоливать, он всегда помнил, что, несмотря на его моложавый вид и прямую гвардейскую спину, ему шестьдесят три года. Уже!

На следующем занятии распределили роли.

Евгений Тарасович вошел в гостиную, где сидели уже попритихшие студийцы, пододвинул стул к столу, положил перед собой пьесу и сказал:

— Мы будем играть знаменитую пьесу Константина Симонова «Парень из нашего города».

— Нам бы что-нибудь посовременнее, сегодняшнее!

— Пьеса Константина Симонова, — твердо выговаривая слова и придавая своему голосу те бархатистые интонации, которыми славился Великий актер, сказал Евгений Тарасович, — не потеряла своей актуальности и сегодня.

— А по мне, — сказал шофер дядя Володя, — нет ничего сегодняшнее Шекспира. Ведь Ричард Третий — это форменный террорист.

— Шекспира будем осваивать позднее. Есть еще вопросы? Нет вопросов. Тогда у меня вопрос. Пьесу Симонова знаете? Читали?

— По радио слышали.

— Надо мне ее читать?

— Нет, не надо, только список ролей прочтите.

— Очень хорошо, — сказала тетя Дуся, когда Евгений Тарасович зачитал список ролей, — я буду играть Полину Францевну, преподавательницу иностранных языков. Это по моему амплуа.

— Нет, тетя Дуся, — сказал Евгений Тарасович, — для этой роли у нас не хватит интеллигентности. — И тут же осекся: — Мы вас, тетя Дуся, назначим во второй состав.

Со вторым составом Евгению Тарасовичу по-настоящему работать было некогда. Все силы были брошены на основных исполнителей, но и здесь оказались свои трудности. Героиня была не столь подвижна, как хотелось бы, герой обладал стопроцентной типажностью, был широкоплеч, русоволос, привлекателен и мужествен, но чуть пришепетывал. Отдельные сцены приходилось прогонять по множеству раз, но Евгений Тарасович хорошо помнил рисунок спектакля, который когда-то ставил Великий актер, и поэтому знал, чего добиваться. Правда, самодеятельные артисты, разбалованные своей полуигрой при предыдущем руководителе, работали не очень увлеченно, но втягивались, и дело потихоньку двигалось. Второй же и третий утешительные составы постоянно скучали. Эти самодеятельные артисты все время сидели у стенки комнаты и придирчиво наблюдали за игрой своих более везучих коллег, впитывали в себя ценные замечания Евгения Тарасовича и мечтали тоже немножко попробовать поиграть. Уже в самом конце репетиций Евгений Тарасович давал немножко размяться и этим горемыкам, но больше для проформы, чтобы не обострять отношений, и все это понимали, конфузились, и от этого замыкались в себе, работали скучно, испуганно и постепенно от этого испуга, от неловкости, от равнодушного досадливого взгляда режиссера переставали являться на репетиции. «Может быть, это к лучшему, — думал Евгений Тарасович, — балласт, а к новому спектаклю мы наберем новых, свежих, отыщем, заманим. Народ наш многоталантлив. Святое поприще без героев не останется».

Спектакль все же лепился. Евгений Тарасович ходил гордый, чувствовал удачу, был на подъеме и вместе с Гортензией Степановной уже строил волнующие перспективы.

Под эти свои творческие успехи в будущем Евгений Тарасович выбил у дирекции деньги на заказ хороших, профессиональных декораций и костюмов в театральных мастерских областного драмтеатра. Но когда через несколько месяцев декорации были доставлены, установлены на сцене Дома культуры и в присутствии Артемия Флегонтовича Евгений Тарасович в пустом зале прогнал спектакль, реакция Артемия Флегонтовича была неожиданной.

Весь спектакль Артемий Флегонтович смотрел внимательно, в нужных местах воодушевлялся, но после того как занавес упал и несколько зрителей: хоровик, методисты, баянист Дома культуры и, наконец, он сам — не просто вежливо, но от души похлопали артистам и руководителю студии, он, Артемий Флегонтович, отвел Евгения Тарасовича в сторону и сказал:

— Я от души вас, Евгений Тарасович, поздравляю с окончанием работы над нужным и полезным спектаклем. Честно говоря, вы сделали невозможное. Ваши студийцы играют не хуже артистов из области, хотя, я думаю, они подустали и играют не очень задорно и весело, но, одновременно, я должен вас и огорчить. Я имею в виду то, что студия практически распалась. У нас, у Дома культуры, появился спектакль, хороший спектакль, который мы с гордостью покажем перед праздником и повезем на смотр, но этот спектакль нам нужен меньше, чем сто человек, которые приходили в студию, читали друг другу стихи, монологи и изображали, что или они еще очень молоды, или уж очень мудры. Меня очень огорчает, что из студии, кроме участников, занятых в спектакле, ушла молодежь. Наверное, было бы лучше, если бы молодые парни встречались не в подъездах и подворотнях, а у нас на глазах. В общем, я должен сказать вам: или нам надо менять направление студии, или такая студия нам, городу, не нужна.

Евгений Тарасович пытался бороться с точкой зрения директора, доказывал, что искусство продвигают только высокие образцы, говорил, что только в спектакле можно выявить настоящие таланты, даже намекал, что отблеск будущего успеха поставленной пьесы падет на весь Дом культуры, и в первую очередь на его директора, но Артемий Флегонтович был непреклонен и, в свою очередь ссылаясь на те же высокие авторитеты, говорил, что видит принципиальную разницу между театром и его задачами и задачами самодеятельности. Конечно, хорошо, когда есть самодеятельный спектакль, который зрители с удовольствием и пользой посмотрят, но главное — студия, массовость, воспитание членов этой студии, отрыв их от потребительского отношения к искусству, от душевного провинционализма.

Так они ни о чем и не договорились.

Пользуясь своей житейской опытностью, Евгений Тарасович постарался свернуть разговор, не доводить его до сшибки мнений и самолюбий, в чем-то даже согласился с директором, чтобы усыпить его бдительность, хотя сам по себе решил, что ему бы только скорей выпустить спектакль, получить рецензии, поехать на смотр, а там он охомутает строптивого и бескорыстного директора, победителей не судят! Но когда Евгений Тарасович выходил из Дома культуры, руки у него тряслись, и когда ехал к себе на дачу на машине, все время переживал, растравлял себе душу подозрениями и амбициями.

Гортензия Степановна уже ждала мужа с ужином. Он аккуратно поставил машину, закрыл ворота, на всякий случай надел на педали сцепления противоугонное устройство — береженого и бог бережет! — и только тогда пошел мыть руки и садиться за стол.

За трапезой Евгений Тарасович, стараясь сдерживаться, рассказал все Гортензии Степановне. Та сразу приняла его сторону, начала отпускать ехидные замечания и разжигать в муже мстительные по отношению к директору чувства, говорить о врагах, о преследовании настоящего таланта.