– Мы тебе расскажем по дороге, – сквозь всхлипы пообещала Сова, – Пожалуй, теперь я с удовольствием послушаю ее пение.

На этот раз вызов Магистра застиг Сову в офицерской столовой во время очередной схватки с бытовой техникой. Сова вела затяжную войну с местным «домовым» – кухонным комбайном орденского общепита. Главное сражение было уже выиграно, и к удовольствию победительницы речь шла о безусловной капитуляции. Дело было в том, что, как и все прочие устройства со встроенными сенсорами биополя, комбайн поначалу Сову просто игнорировал и заказ на обед принимать отказывался. Жаловаться обслуживающему персоналу представлялось ей верхом беспомощности. В общении с техникой, также как и в общении с людьми, у человека всегда есть выбор: или рассказывать о себе всю правду, или придумывать о себе сказки. Расковыряв пульт управления в попытке перепрограммировать «домового», Сова начала с первого. Но закончила – вторым. Она просто позаимствовала в лаборатории биоэнергетиков микро-генератор биополя. Теперь «домовой» встречал ее если не хлебом и солью, то бифштексом и помидорами. Памятуя былой бойкот, Сова на прощание всегда задавала комбайну цикличные или бесконечные программы, например: разрезать яблоко пополам, а каждую половинку еще пополам, а потом – еще, и так далее.

Начальственный вызов пришелся как раз на тот момент, когда умиротворенный обедом агрессор выдумывал новый тактический ход. Миниатюрная рация, привешенная к уху, пискнула и голосом референта сообщила, что «через пять минут офицера Эвери в своем кабинете ожидает главнокомандующий». На сей раз «домовой» был спасен – Сова бросила ему старое задание, вскочила и кинулась вон из столовой, мгновенно позабыв о победе.

После трех месяцев штабной жизни она дошла до того, что всерьез подумывала попроситься в действующие войска. Три ее рапорта с просьбой о переводе в сектор, занимающийся Тонатосом, остались без удовлетворения. После первого отказа Сова недоумевала: кто лучше нее знает то, с чем придется работать? Она была на мятежной планете, она видела своими глазами то, что другие знают только понаслышке. Ее знания должны быть востребованы, а ее держат на рутинной связной работе. Второй отказ вызвал бурю негодования и ярости: Сова поняла, что сектор охотно использует привезенные ею материалы, но подпускать к этим материалам самого автора почему-то не хочет. Все, что стало им известно благодаря ее тренированной памяти, – план дворца Симаргла, схемы расположения постов охраны, описание кислородных заводов, биографические подробности жизни самого диктатора и сведения о его личной охране – все это теперь являлось собственностью Ордена, к которой Сова не имела никакого отношения. С третьим отказом пришло понимание: ей не доверяют. Сова захлебнулась обидой, но сжала зубы и четвертый рапорт писать не стала. После обиды наступила апатия. Сова приходила на дежурство, садилась за рабочий стол, утрамбовывала в памяти ежедневно меняющиеся ключи и шифры и погружалась в изматывающее безделье. Жизнь по уставу не отличалась разнообразием: утром – спортзал, вечером – тир, прием пищи по часам, сдача рапортов по графику. Три месяца существования по расписанию нагнали на Сову такую тоску, что, получив вызов Магистра, она влетела в административный корпус, забыв козырнуть дежурившему на входе офицеру.

Важный, как министр в отставке, секретарь Магистра провел ее в пустой кабинет и удалился, не предложив даже кофе. Она давно заметила, что чинам ниже майора напитки в этом кабинете не полагались. А вот лица с чином выше полковничьего могли рассчитывать даже на закуску. Впрочем, если бы ей предложили кофе, от него все равно пришлось бы отказаться: стараниями «домового» у Совы в желудке звонко булькали и плескались два стакана свежевыжатого сока. Но с каким удовольствием она отказалась бы!

Кабинет остывал. Кресла спешили поскорее отделаться от остатков тепла уже покинувших комнату разгоряченных тел. Горизонтальный монитор стола, освобожденный, наконец, от картографических пейзажей, впал в спящий режим, и качестве заставки подсвечивал лишь герб Ордена. Даже звездная голографическая карта, мерцающая под потолком, казалось, отдыхала от пристального внимания двух десятков глаз. Магистра не было. В его отсутствие мебель в кабинете как будто расслаблялась: уже не держали строй стулья у стены, искривлялись стопки дисков в шкафах, знаменитое зеркало позволяло себе отражать, что попало… Но стоило лишь тяжелой поступи хозяина нагнать страху на окружающие предметы – все мигом возвращалось в прежнее дисциплинированное состояние застывшего порядка.

Магистр вошел в кабинет как всегда неторопливо, но разговор начал, еще не усевшись в кресло. Из этого Сова заключила, что разговор срочный.

– Как ты смотришь на то, чтобы отправиться на Киферон? – спросил он.

Если бы он предложил ей отправиться в тюрьму, Сова удивилась бы меньше.

– Опять? – вырвалось у нее.

Магистр недовольно склонил голову. В этом жесте Сове всегда чудилась угроза. Так бык пригибает голову к земле, прежде чем кинуться на тореадора. Она сверилась с показаниями шрама и поспешно поправилась:

– Извините. Просто я не так давно уже была в отпуске на Кифероне.

– Ты отправишься туда по делу, а не в отпуск.

– По какому делу?

– По личному, – и, видя ее недоумение, добавил: – По моему личному делу.

И надолго замолчал, словно намеренно давая Сове время для раздумий, как себя вести. Поначалу она испугалась, что Магистр решил избавиться от нее таким способом, лишь бы она не путалась под ногами со своими рапортами и служебным энтузиазмом. Но тревога оказалась напрасной. Стал бы Магистр вызывать ее в свой кабинет, в святая святых генерального штаба, чтобы лично огорчить если не формальной отставкой, то вежливой ссылкой на курорт? Но раз она понадобилась ему по делу, да еще и «по личному делу», то справедливость взывала к отмщению за три месяца забвения. Конечно, сейчас Сова с радостью ухватилась бы за любую работу, лишь бы не видеть каждое утро новый список шифровальных ключей на своем рабочем столе. Но ведь главе Ордена о ее переживаниях знать не обязательно.

Но чем дольше он молчал, тем сильнее Сова терзалась опасениями, что «личное дело Магистра» достанется не ей. Вот сейчас он поднимет глаза, словно очнувшись от глубоких раздумий, посмотрит на нее с сомнением во взгляде, потом скажет: «Нет, пожалуй, не ты» – и отпустит ее восвояси. К столу с шифровальными ключами, над которым Сове дремала уже третий месяц, к общепитовскому «домовому» в качестве единственного не слишком интеллектуального развлечения.

Наконец, он встал, прошел к своему столу (Сова только сейчас с запозданием заметила, что войдя, Магистр сел не в свое начальственное кресло, а демократично разместился напротив на стуле для посетителей) и извлек из ящика старинный семейный альбом. Среди холодных невзрачных стен, на фоне шкафов, плотно заставленных стопками дисков, на столе с патриотичным изображением герба цветная обложка альбома с нарисованными на ней колечками, листочками и цветочками, с сочными младенцами и улыбающимися родителями, смотрелась нелепо и неуместно. Магистр открыл альбом на последней странице, вытащил из ячейки совсем новенький диск и вставил в дисковод.

Голограмма высветила незнакомое Сове молодое лицо, черты которого обещали сложиться в столь же монументальную внешность, как у Магистра, лет эдак через двадцать. Пока же они жили какой-то иной, самостоятельной жизнью, не придавленные ни грузом возраста, ни тяжестью ответственности, не украшенные знаменитым шрамом, не втиснутые в жесткие рамки родового сходства. Прямые брови еще не хмурились, но складка, идущая вверх от переносицы, уже залегла между ними, силясь повторить то самое выражение, которое Сове доводилось видеть много раз на другом лице. Попытка эта не увенчалась успехом, натолкнувшись на веселое сопротивление улыбающихся губ, не привыкших еще сжиматься в тонкую струну.