— Ступайте домой. Возвращайтесь под собственный кров, беритесь за работу, за то дело, которым вы были заняты. Боги повеселились и достигли собственной цели. И мы должны старательно блюсти свое благочестие, а боги позаботятся о благочестии тех, кого они возвысят над нами, чтобы служить им. В голосе его проскользнула горечь. — А теперь — по домам. Ступайте.

Анвин, преодолевая сопротивление толпы, повалившей с площади, наконец добрался до него.

— Не слышу в твоем голосе счастья, — мурлыкнул он. — Дорогой мой, не слышу счастья.

Криспин окинул его холодным взглядом.

— Какая чувствительность, братец.

— Так, значит, твоя крохотная игрушка сработала совсем не так, как ты надеялся?

— Если бы она оправдала мои ожидания, я бы уже стал богом, а ты и все прочие жители этого города стояли бы сейчас передо мной на коленях, — огрызнулся он. — А вокруг даже кланяющихся не видно.

Анвин расхохотался так, что задребезжала металлическая маска на его лице.

— Бедняга Криспин, такой умный и такой неудачливый. Тебе следовало бы подождать нас… быть может, втроем мы сумели бы заставить Зеркало сделать именно то, что оно обязано делать.

Криспин качнул головой:

— Оно… неисправно. Должно быть, сломалась какая-то деталь. Я слышал треск, его магия обратилась против самой себя. — Он пожал плечами с отрешенным выражением на лице. — Попытка ничего не стоила мне. Теперь мы заберем Зеркало домой; вы с Эндрю можете заняться им… быть может, вы сумеете заставить его работать.

Криспин подозвал одного из младших парнисс, прятавшихся за алтарем.

— Ты… доставишь эту вещь в Дом Сабиров. — И он кивнул в сторону Зеркала Душ.

— А не в Дом Галвеев? — спросил Анвин.

— Это неудобно, он находится чересчур далеко. Я приказал перенести сокровища Галвеев в Дом Сабиров. Рабов уже переселили оттуда. А мебель… — Криспин пожал плечами. — Мы можем использовать его в качестве крепости или для развлечения. Однако для повседневной жизни Дом Сабиров кажется мне более удобным.

— Понимаю. Хорошо, что ты будешь с нами, — произнес подошедший Эндрю. — Нам придется следить за тобой, Криспин. Я больше не доверяю тебе. — Анвин расхохотался. Криспин последовал его примеру.

— Доверие? Как мне кажется, Анвин, я и ты, Эндрю, слишком цивилизованны, чтобы позволить этому словечку соблазнить нас, — ответил Криспин. — Доверие — оно для скота… для стада, которое доверяет хозяину, кормящему свой скот и забивающему его.

Спустившись по лестнице, он прошел мимо кузена и брата и направился прямо к своей карете.

— Я поговорю с вами обоими дома. Конечно, когда у вас найдется для этого время.

Криспин уселся в коляску, возница хлестнул лошадей, и карета загремела по мостовой.

Он повернулся к окну, разглядывая уходящих с площади людей. Внимание его привлекла молодая красотка. Она глядела прямо на него, а в глазах ее светилось холодное любопытство. Он прикоснулся мизинцем к щеке, и губы ее тронула улыбка. Коротко кивнув, красотка отвернулась. А потом он заметил мужчину, высокого, широкоплечего, худого, внимательно глядевшего на него черными как уголь глазами. Он тоже поднес мизинец к щеке. Криспин кивнул.

Изящная девушка, сложенная как танцовщица, отвернулась от державшего ее за руку парня; услышав грохот колес по булыжникам, она отступила на шаг, подняла голову и посмотрела на Криспина; улыбка ее казалась дикарской. Быстрым движением руки она смахнула со лба непокорную прядь… и мизинец на мгновение прикоснулся к щеке. Она отвернулась прежде, чем Криспин успел ответить. Но это не имело значения. Они еще соберутся вместе. И он, и она, и все остальные… сотни их в этом городе обрели свою плоть, захватив самые молодые, самые крепкие, самые прекрасные из доступных тел и еще тела тех, кто был облечен властью.

Через неделю они соберутся. Еще через неделю вновь обретут контроль над ресурсами, необходимыми, чтобы заново воздвигнуть жизненные опоры, уничтоженные в Великой Войне. А когда они будут восстановлены… что ж, тогда они действительно обретут бессмертие.

Дафриль, Дракон, облекшийся в тело Криспина, улыбнулся, потянулся, вытянул вперед ноги и изогнул спину. Он блаженствовал, вновь обретя тело… более чем за тысячу лет он успел позабыть многие из удовольствий, даруемых плотью. Впрочем, у него впереди достаточно времени, чтобы заново ознакомиться с ними. Драконы вернулись. И на сей раз они намеревались остаться. Навеки.

Боль обагрила весь мир вокруг, и Даня постаралась сдержать крик; она зажмурила глаза, напрягла мышцы и задержала дыхание, но сделала этим только хуже. Казалось, ребенок рвется из нее наружу, прокладывая себе путь когтями и зубами. Она уже видела это маленькое животное. Он будет таким же, как и она сама, чудовищем: чешуйчатым, клыкастым, с жуткими шипами на суставах… порождение кошмара, тварь, что пожрет ее внутренности, а потом вспорет живот и загрызет двух повитух, сейчас склонившихся над ней и поддерживавших ее спину, чтобы она могла сесть на корточки.

— Гаталорра, — крикнула Дане одна из повитух. — Ты не должна сопротивляться родам. Дыши, а ребенок пусть выходит. Шеджхан, нагни ее вперед. Она слишком сильно опирается на хвост, и это мешает ей.

Старшая из повитух, Эйпри, отвернулась от Дани и занялась чем-то у очага.

— Я готовлю горячий отвар, который поможет тебе в твоем труде, — пояснила она. — Он уже почти готов, и с ним боль не будет казаться тебе такой сильной.

Схватки начались две стоянки назад. Даня, предупрежденная повивальными бабками, не испугалась. Они объяснили, что будет больно, вот боли и начались. Женщины показали ей, как надо дышать, и научили нескольким приемам, позволяющим уменьшить боль — опробовав их, она решила, что все в порядке. Боль, конечно, была сильной, но все-таки не такой, как при пытках, перенесенных ею в Доме Сабиров; она владела собой и была этим горда.

Но в последние полстоянки боль сделалась сильнее. И Даня не могла более сдерживать себя. Она кричала, плакала, выла, молила об облегчении. А теперь… Теперь она надеялась лишь на то, что умрет прежде, чем маленькое чудовище, продираясь наружу, разорвет ее тело на части. Она молила богов о скорой смерти, однако высшие силы, оставившие Даню в лапах Волков-Сабиров, и теперь не желали внимать ее мольбам. Даня плакала, кричала, ругалась, а боль накатывала на нее, потом на короткое время отступала, и вновь усиливалась, с каждым разом становясь все острее, повергая ее в еще больший испуг, отчаяние и безнадежность. Боль не отступала и Даня не могла прекратить ее; оставался единственный выход: родить ребенка. Теперь она не сомневалась: дитя убьет ее. Иначе боль не была бы настолько сильной.

Тысячи голосов лезли ей в голову… Они пытались успокоить ее, уверяли в том, что она выживет, а ребенок окажется особенным, и после она не будет одинока… Но слова эти говорили те же самые чужаки, которые месяцы назад связали свои души с проклятым нерожденным созданием, пытаясь при этом вторгнуться в ее собственное сознание со своей лживой добротой и плоскими утешениями. Даня обычно отгораживалась от них экраном, однако теперь она настолько ослабела от боли, что не имела на это сил. И они сразу же накинулись на нее.

Повитухи были заняты каким-то непонятным для нее делом. Гремя горшками, они возились у огня. Забулькала кипящая вода.

Наконец Эйпри оказалась возле нее. И заговорила — как будто с противоположного конца черного туннеля:

— Эти схватки кончились. А ты теперь стань на колени и руки и держи лицо поближе к горшку.

Эйпри и Шеджхан заставили Даню стать на колени и ткнули ее лицом в парящий котелок, поставленный на дощатом полу перед нею. Пар имел сильный запах трав, гнилого мяса и едкого мускуса циветты.

— Дыши глубже, — велела Эйпри. Обе женщины накинули на ее голову одеяло, пар наполнил ее ноздри, и Даня почувствовала, что ее вот-вот стошнит.

— Дыши. Пар снимет боль.