Через сутки на столе лежала пачка запечатанных конвертов и текстов телеграмм. Домой, в Каракас, в Мексику.

А потом на старой веранде долго-долго виднелись издали две машущие руки. В одной из них развевался белый платок…

Для этих пятидесяти километров от асьенды Санта-Роса до границы день был слишком короток. Быстро наступившие сумерки прервали его в каких-нибудь четырех километрах от цели. Туда можно было бы дойти пешком за часок. Но за сколько времени доберется туда наш перегруженный ветеран на четырех колесах?

Сейчас он отдыхает в сырой ложбине, отражая стеклами тысячи звезд. Светлячки водят нас от дерева к дереву — мы ищем «спальню» на сегодняшнюю ночь. С гамаками под мышками лезем по склону над дорогой; ноги у нас как из свинца, спины словно в смирительной рубашке из наболевших мышц. Да, это был денек! С рассвета — лихорадочная перестрелка пишущих машинок, потом целые часы под автомобилем, самый необходимый ремонт, после полудня — старт, открывший короткий и все же такой бесконечный этап пути. За исключением вездеходов, сюда автомобили не ездят. Реки и броды тут никому не угрожают, зато местность, бугристая, точно стиральная доска, и прорезанная дорогой, не безопасной даже для двуколок, изолирует границу лучше, чем полки солдат.

Под нами покачиваются гамаки, кроны деревьев ходят по небу туда-сюда, туда-сюда. Надо бы заснуть, прогнать усталость, набраться к утру сил. Глаза слипаются, и горят веки, и все же хочется смотреть, дышать и слушать с открытой душой. Как прекрасен мир, когда не слышно лязгающего метронома кованых сапог, когда удары по металлу не разрывают ночь шесть раз за час!

Подступающий сон гасит звезды и гладит нас по лицам легкими дуновениями ветерка. Вдруг сквозь дремоту до сознания доносятся мужские голоса. Тяжелые веки не желают подниматься, но глаза открыть надо, надо. Три ослепительно яркие точки движутся над дорогой, покачиваясь в такт шагам. Тишину прорезают три человеческих голоса. Надо вставать.

Это пеоны, поздно возвращающиеся с поля. Они разговорчивы и приветливы. Да, машина у нас здесь, так уж получилось.

— Пить вы, наверно, хотите, да? — спрашивает старик в шляпе без ленты. — Так пойдемте со мной!

Примерно в километре от дороги он открывает перед нами дверку своей убогой лачуги.

— Видите, это не дворец, но земляной пол здесь лучше, чем ковер. Ничего не стоит, да еще и прохладу дает. Вот вам, пейте на здоровье. Салют!

Из жестяной кастрюльки пахнет как-то очень знакомо, почти что огуречным рассолом.

— Пейте же, не бойтесь, это поднимет у вас настроение. Это наш койол, — настаивает старик.

С пустым желудком и пересохшим ртом мы скорее набросились бы на воду, но разве можно отказаться от столь искренне предложенного угощения? Хотя бы глоток на пробу.

— Скажите… только для удовлетворения любопытства, вы же знаете, журналисты народ любознательный. Из чего делается этот…

— …койол? Делается он страшно просто. Берется пальма, срезается довольно низко от земли и в середине поваленного ствола выдалбливается ямка этак литра на два сока. За день ока наполняется. Сок сливают, и не успеете вы выспаться, как ямка снова полна. Хороший ствол дает двадцать литров. Кое-что набирается и из пня. Сок оставляют бродить, и койол готов. А пальма дает еще иу хорошие плоды. Я бы предложил вам попробовать, но вы бы… вы не стали бы есть.

— Отчего же? Они плохие?

— Да нет, только… словом, сердцевина этих плодов в ужасно клейкой кожурке. Прежде чем вы доберетесь до нее, перемажетесь по уши и ничем не смоете. Поэтому мы сначала даем плоды коровам. А коровы, видите ли, переваривают только клейкую кожуру, и сердцевина остается гладенькая, точно отполированная. И становится еще слаще, это я вам точно говорю, — старик вкусно причмокнул. — А потом… как бы вам сказать… ну, потом мы просто ждем, когда это выйдет из коровы, с другого конца, понимаете? Затем ядро обмываем — и готово!

На последних четырех километрах дороги, собственно говоря, уже не было. Все труднее было отыскивать ее в низкой поросли и ложбинах, пока она совсем не исчезла в широком ручье. Далеко отсюда поднимаются по крутому берегу два следа от двуколки, которые кончаются у ворот в проволочной изгороди. Иной дороги нигде нет, и нам придется ехать через чье-то пастбище. На другой стороне мы аккуратно закрываем за собой ворота.

В сотне метров от них через конец шоссе, а вернее — через его начало протянут пограничный шлагбаум. И возле него столб с крупной надписью:

РЕСПУБЛИКА НИКАРАГУА

В перечне стран на нашем пути у нее круглый номер. Это сороковая страна.

Восемь часов утра, до обеда мы уже могли бы быть в столице — в Манагуа. Итак, за дело!

За шлагбаумом какая-то странная суета, нас мрачно встречают хмурые лица таможенников и часовых. Все это похоже на боевую готовность. Шлагбаум поднимается, и часовой медленно ведет нас вместе с «татрой» к зданию таможни.

— Выгрузить все из машины!

В который уж раз после недавнего отъезда из Панамы таскаем мы целые центнеры личного багажа, походной канцелярии, камер, фотоматериала, запасных частей, инструмента и продовольствия. Следует подробная опись, телефонные рапорта — с разрешения господ — за закрытыми дверьми. Оружие конфискуется без всяких разговоров. В десять часов дела закончены, начальник заставы с документами садится в «джип» и уезжает. В помещении остаются лишь таможенники.

— Можно погрузить вещи в машину?

— Подождите!

Полдень. Солнце раскаляет железную крышу, таможенники сушат мокрые рубахи. Скоро они пойдут на обед.

— Сколько еще времени это будет продолжаться?

— Подождите!

Время приближается к двум часам. Таможенники дремлют в гамаках на дворе. Небо затянулось грозовыми тучами, того и гляди пойдет дождь. Начальник заставы уже давно приехал, но сразу же отправился обедать, даже не обратив внимания на таможенников. Но кто-то все-таки должен сказать нам, зачем мы торчим без дела тут вот уже шестой час.

— Так что, Мирек, спросим его еще раз?

— А как? Ведь он спит вовсю, полюбуйся-ка!

Таможенник в гамаке храпел, надувая щеки.

— Грохни-ка чемоданом! Сильнее! Ну и спит! Тут надо было бы… погоди, я сейчас брошу инструмент вон на те десятичные весы.

Таможенник щелкнул языком во сне, проснулся и стал протирать глаза.

— Доброе утро! Сигарету? — предлагает Иржи.

— Gracias, — отдуваясь, говорит тот.

И, словно бы только теперь проснувшись, садится в гамаке, спускает босые логи и осведомляется: — Здесь никого не было?

— Нет, нет, это мы поправляли вещи. Вам они еще нужны?

— Мне? — зевает он во все горло. — Мне? Вообще не нужны.

— Так почему же мы сидим тут?

— Я жду приказа лейтенанта.

— Это можно делать как с порожней, так и с нагруженной машиной. Скоро начнется дождь, — куем мы железо, пока оно горячо.

— Что ж… грузите с богом, мне-то какое дело?

— Еще один вопрос, раз уж вы заговорили об этом. Не могли бы вы вызвать лейтенанта по телефону?

— Отчего бы не вызвать?

В трубке раздался сладчайший зевок.

— Мы находимся здесь уже шесть часов. Зачем вы еще держите нас?

В трубке опять замолчало на некоторое время.

— Э-э-э, у меня, так сказать, нет приказа.

— Разве для оформления каждого приезжего требуется специальный приказ? Поставьте нам печать, и мы поедем.

— Дело в том, что две недели назад я имел приказ, чтобы вам… гм… приказ, одним словом. Но теперь он, наверное, потерял силу.

— Послушайте, господин лейтенант, поставьте печать нам в паспорта, чтобы мы успели до вечера попасть в Манагуа. Уже поздно. Оружие мы оставим у вас, а завтра явимся в военное министерство и покажем там ваше подтверждение о конфискации у нас оружия. Там наверняка знают, что с ним… с приказом.