Недалеко от деревянного собора в эвкалиптовой роще лежат развалины большого каменного храма. Дважды начинали сооружать его, и дважды он рассыпался, не успев дорасти до сводов. После последнего землетрясения жители Картаго оставили руины солнцу и ветрам. И вернулись от камня к дереву.

Картаго расположен прямо у подножья вулкана Ирасу, в тысяче пятистах метрах над уровнем моря. Выходя из его улиц, шоссе начинает крутить по склонам и за несколько километров взбирается почти на две тысячи метров. Его конец под главной вершиной Ирасу превращается в узкую, но прочную дорогу, преодолевающую последний подъем к самой вершине вулкана. На площадке, лежащей на высоте трех с половиной тысяч метров, дорога сворачивается в маленькую петлю.

Испокон веков солнце гневается на великана Ирасу. Только здесь и нигде больше прячется оно за легкие пушинки облаков, затянувших всю вершину. И лишь для кучки робких путников оно по доброй воле приподнимает эту белоснежную завесу: «Смотрите, дети мои, изумляйтесь и — молчите…»

В шестидесяти километрах к юго-западу, за зубцами гор, поблескивает гладь Тихого океана; на том же расстоянии к северо-востоку, совсем на горизонте, покоится в бархатном ложе дымки Атлантический океан. А далеко-далеко на северо-западе, где-то за границами Коста-Рики, лишь угадывается сквозь насыщенный влагой воздух озеро Никарагуа.

А прямо под ногами у нас лежит иной мир — исполинский серый котел, изборожденный бесчисленными оврагами и рытвинами. В памяти возникает картина — потоки раскаленной лавы, некогда стекавшей назад, в бурлящий тигель, который снова и снова плавил ее и выбрасывал к небу. Так, наверное, выглядит ныне и жерло Вовоквабити, новорожденного вулкана, который мы крестили два года назад в сердце Африки.

На три-четыре сотни метров спускаются изрытые склоны к краям внутреннего кратера, этой дымовой трубы Ирасу, непрестанно выбрасывающей клубы пара и желтоватого дыма. Кратер влечет к себе, притягивает как магнит. Но стоит только склониться над ним за последним выступом скал, как он тут же затуманивает тебе мозг страшным головокружением. Внизу, на дне, кипит и бурлит желто-зеленое озеро, выпуская чудовищные пузыри серных газов, гулким грохотом сотрясая каменную воронку. Бога ради отвернись, оторви глаза от этого гипнотизирующего зрелища и беги, беги к тем черным точкам наверху! Вернись к людям, пока головокружение не сбросило тебя в этот жуткий котел!

И как же вдруг сразу становится хорошо, когда ты, чувствуя бешеный стук сердца, снова вскарабкаешься на вершину. Как мило звучит людской голос, какое спокойствие вливает в тебя слово человека. И как понятна тебе эта покорная запуганность в глазах, прикованных к кратеру! Молча стоят здесь группы людей из асьенд, из деревень и из Сан-Хосе, люди в традиционных нарядах и городских костюмах, водители и ремесленники, иностранные туристы, женщины из селения, что под самым вулканом, студенты, молодежь. Ее здесь больше всех. И только нет здесь профессионального гида, да он и не требуется никому. Тут не нужно слов.

На самый край кратера поднялись несколько пожилых женщин и мужчин, селян. Остановились, один за другим встали на колени и перекрестились. Долго, долго стоят они, коленопреклоненные, не шевелясь, глядя туда, вниз, в дымящуюся пропасть. Зачем пришли сюда эти люди? Склонить головы перед богами подземелья? Безмолвно упрекнуть Гефеста за тех, кого он отнял у них в последнем приступе неистовства? Или принести благодарение за годы жизни?..

Газеты в Сан-Хосе уделяли этому не слишком много внимания. Да и зачем? Кому здесь интересно, начались дожди в провинции Гуанакасте или еще только собираются? Разве сейчас кто-нибудь ездит из Сан-Хосе в Гуанакасте? Иногда дожди там обрушиваются на неделю раньше, иногда двумя неделями позже. Людям на асфальте Сан-Хосе от этого ни жарко, ни холодно, а земледельцы во всей пограничной области ждут влаги как спасения. Они хорошо знают, что после первых дождей путешествиям на долгие месяцы конец. Поэтому они заблаговременно привозят себе запасы на полгода, а там пусть хоть чертям тошно станет! Из года в год повторяется одна и та же история: пыльные и глинистые дороги приморья превращаются в непролазную грязь, реки и потоки вздуваются и выходят из берегов. И все это кратко называется invierno, зима.

Для нас же это было событием номер один: в Гуанакасте начались дожди.

Неприметное сообщение в газете сразу же напомнило нам еще об одном факте, не менее печальном и малоутешительном. О том, что мы узнали из разговора с мексиканскими бродягами по свету, которых встретили в Гольфито две недели назад.

— Местами нам приходилось тащиться на ограниченной первой скорости, — сказали они тогда, не вдаваясь в подробности. — Хуже всего было у Ла-Круса.

Тот самый Ла-Крус они уже проехали. Без дождей.

А нам еще предстояло проехать его. Льет уже там или нет?

Что такое emergency low, ограниченная первая скорость у вездехода «джипа», мы знали слишком хорошо. Правда, их четырехколесный ветеран был отнюдь не новенький'! он отслужил свое где-то на фронтах Дальнего Востока и был вполне готов перейти на пенсию. Но с теми парнями ему досталась не самая худшая доля. От Мексики до Панамы он не нес почти никакой тяжести. О том снаряжении, что было у Штепана Галабука и Харта Глеесена в двух холщовых мешках, не стоило и говорить. Третий человек в машине весил бы больше.

— А мы все еще везем с собой восемь центнеров, — сказали мы тогда, тоскливо глядя на прогнувшиеся рессоры «татры» и ее придавленные шины.

Но решить мы были обязаны. И теперь же. Либо направиться дальше по дорогам, а вернее — по бездорожью, к границе Никарагуа, либо вернуться в Пунтаренас и пуститься ка очередную перебежку по воде. Но нам уже поперек горла встали все эти лягушачьи прыжки по морю и железной дороге. Начиная с Панамы это было сплошным ожиданием, погрузкой и выгрузкой, раздобыванием портовых кранов и помощников, плавучих скорлупок, железнодорожных платформ. «Татра» все же предназначена для того, чтобы возить нас, а не для того, чтобы мы возили ее. Иначе мы бы совсем уподобились господину Глиддену из Массачусетса, который полвека назад совершал первое кругосветное путешествие на автомобиле, делая один прыжок за другим. Пятьдесят лет назад он имел на это право, ибо соперничал только с каретами.

— Так и быть, завтра утром едем дальше. По суше, пока будет можно. Зайди еще раз в министерство общественных работ, может, там уже получили телеграмму из Гуанакасте, А я пойду узнавать у радиолюбителей.

«Carretera todavia transitable», — лаконично сообщала телеграмма, которую нам показали в кабинете министра. — «Дорога пока еще проезжая».

— Но ненадолго, — прибавил чиновник. — Дожди могут начаться каждый день — и тогда конец. Эти данные на сегодняшний полдень, вполне допустимо, что они уже устарели.

Клуб радиолюбителей не уступал министерству. Поддерживая связь с несколькими современными робинзонами, живущими в далекой глуши провинции Гуанакасте, он получает сведения давностью не более часа. «За Лас-Каньясом проехать еще можно. Но небо все время затянуто, вам бы следовало поспешить».

Лихорадочные сборы, последняя заметка в путевом дневнике, осмотр машины, бензин, масло, запасы на дорогу. И лишь далеко за полночь погас, наконец, свет на ночных столиках в пансионе, который целую неделю был нашим домом.

Утреннее солнце гнало перед «татрой» ее собственную тень по знакомому шоссе от Сан-Хосе до Пунтаренаса. Деревня Сан-Ремон, необходимо остановиться: здесь последняя бензозаправочная станция. Дорожные полицейские на двухцилиндровом «харлее» заинтересовались не столько документами, сколько необычным видом заграничной машины, которая возит мотор сзади, вместо того чтобы держать его под передним капотом.

— А куда вы, собственно, едете? — спрашивают они скорее из любопытства, чем по служебной обязанности.