Кузов словно черт отмеривал: он оказался длиною тютелька в тютельку три метра шестьдесят сантиметров. При таком расположении передние колеса повисают в воздухе.

Вот это сюрприз. Если мы ее развернем, вся тяжесть окажется сзади, и едва мы станем подниматься в гору, как зад кузова перетянет и «шевроле» встанет на дыбы…

Хулио божился, что он свой «шевроле» знает и что тот способен и не на такие номера. Правда, машины с мотором сзади у него в кузове еще никогда не бывало, но Хулио дает голову на отсечение, что ничего плохого не случится. Мы взялись за дело без особого желания, но ничего другого нам не оставалось.

Через два часа «татра» была укреплена чурбаками, заклинена и привязана к «шевроле» и выглядела так, словно испокон веков составляла с ним одно целое. Никакая тряска, никакие подъемы не могли теперь выбить ее из седла.

Только что Хулио приготовился нажать на стартер, как из-за поворота показался странный караван. Мы тотчас же вскочили, схватив фотоаппараты. По дороге маршировали друг за другом на двух ногах какие-то огромные гроздья прилипших один к другому матово-коричневых шаров. Только когда они были от нас метрах в пятидесяти, оказалось, что это искусно связанные обожженные глиняные горшки, прикрепленные каким-то непонятным образом к спинам сгорбленных путников. Одна из гроздьев была вполовину меньше других. Под ней согнулась хорошенькая девочка в широкополой шляпе. Когда марширующие гроздья увидели, что перед ними остановились не по-гватемальски обутые ноги, они попытались выпрямиться. Так мы впервые посмотрели этим людям в лицо.

Они удивленно глядели на нас исподлобья, без тени улыбки, как люди, которые с удовольствием выпрямились бы, но их сковывает страшная боль в спине. Все они тяжело дышали, и казалось, что они даже рады этой краткой остановке и могут немного передохнуть. У первого мужчины мы насчитали ровно двадцать горшков. Сквозь ручки их были продеты жгуты, и вся гроздь лежала сзади на чем-то вроде короба, напоминающего стул с короткими ножками.

— Это называется какаете, — сказал нам Хулио, увидев, с каким увлечением мы фотографируем. — А вон та кожаная подпруга впереди называется мекапале.

Без мекапале эта лавка гончара никогда не смогла бы отправиться в поход. Мекапале — это кусок бычьей кожи, вырезанный гончаром точно в соответствии с формой своего лба и с подвязанными к ней подпругами, с помощью которых во время ходьбы он поддерживает равновесие. Шерстью кожа обращена ко лбу, чтобы не терла. Со временем шерсть вылезает, после чего мекапале принимает форму лба и трет меньше, чем вначале. Поверх вороха горшков переброшен мешок с необходимыми дорожными принадлежностями, охапка смолистых лучин для растопки и столь же необходимая петате — свернутая циновка, сплетенная из камыша, которая в пути служит скатертью, а когда идет дождь — плащом. С этим чудовищным грузом индейцы путешествуют через горы и долины, за день делают по тридцать-сорок километров, продают горшки по двадцать пять — тридцать сентаво за штуку и возвращаются домой за новыми.

— Это бы все ничего, — обратился к нам сеньор Перес, когда мы проводили путников до ближайшего поворота. — К горам они привычны, ведь они родились в горах, путешествия тоже входят составной частью в их ремесло. А такие грузы они носят с малых лет, вы ведь видели девочку. Иногда случается, что товар они распродают полностью. Вместо того чтобы радоваться, что короб пустой, они грузят себе на спину тяжелые камин и домом возвращаются с ними, чтобы, мол, не отвыкать и не изнежиться.

Мы все никак не могли избавиться от этой картины, от вида узловатых жгутов, мышц, напрягавшихся под горою посуды при каждом шаге. Сколько таких ног мы уже повидали, путешествуя по этой части света! Ноги, бегущие легкой рысью в вихре пыли на гуановых островах в перуанских водах Тихого океана, согнутые под тяжестью шести-десятикилограммовых мешков смердящего птичьего помета. Ноги, выстукивающие стаккато по доскам причала в Пуэрто-Боливаре, в замкнутом кругу между горами бананов и ненасытным чревом корабля. Босые ноги аргентинских индейцев, скользивших по зеркалам замерзших луж в предместьях Ла-Кьякн. Босые ноги старух, посиневшие от холода и покрытые бесчисленными рубцами и шрамами, которые они подставляли лучам солнца в базарном закоулке горняцкого Потоси. Совершенно фиолетовые ножки младенца, сосущего обнаженную материнскую грудь, на которой таяли снежинки, — это было под заснеженными пиками Кордильер в перуанском Абанкае. Ноги индейцев, бредущих по снежной каше на высоте четырех тысяч метров, южнее перуанского Серро де Паско. Ощущение такое, словно вся Южная Америка пустилась в путь, она идет, таща на своем хребте богатства страны, горбится под чудовищным бременем, в кровь обдирает себе ноги, калечится и… голодает. При этом она бережет вьючных животных, лам, мулов и ослов, потому что они… дороже, чем человек!

Полтора века назад Александр Гумбольдт сравнил Южную Америку с голодным нищим, сидящим на груде золота.

Изменилось ли что-нибудь со времен Гумбольдта?

Изменилось! Над кручами Кордильер нынче летают не только кондоры, но и реактивные самолеты.

А американский индеец по-прежнему тащится пешком через горы и долины и продолжает обдирать ноги в кровь.

Взглянув на карту Гватемалы, вы найдете там уйму городов с удивительными названиями: Чимальтенанго, Момостенанго, Масатенанго, Кесальтенанго, Уэуэтенанго, Алоте-нанго, Хакальтенанго, известное нам Чичикастенанго и уйма других «тенанго». Дело в том, что «тенанго» — это ацтекское слово, означающее «место».

К одному из этих мест мы и приближались теперь в наступающих сумерках, благословляя тот миг, когда мы решились вверить «татру» кузову «шевроле» и шоферскому искусству нашего Хулио. О том, чтобы преодолеть горы в окрестностях Тотоникапана на второй скорости, нечего и думать! Вот уже шестой час плачущий мотор бьется с гигантской горной дорогой, миниатюра которой врезалась нам в память несколько дней назад на столичном ипподроме. Но ездок, вместо того чтобы хоть время от времени наслаждаться захватывающим полетом в глубину, леденеет от ужаса, представляя себе, что бы произошло среди этих умопомрачительных круч, если бы вдруг отказали тормоза… Спокойствие, автомобилист, ведь мы тормозим первой пониженной передачей, что плохого может с нами случиться?

В перерывах между подобными размышлениями мы занимались кражей монументальных полотен картинной галереи, устроенной здесь по обеим сторонам дороги. Эх, если бы иметь сейчас вволю времени, вволю пленки и полный покой, киносъемкам не было бы конца! Пейзажи с фантастическими глубинами и захватывающими дух очертаниями выплывали из-под поворотов, потрясая то необычностью красок, то их причудливой привлекательной сдержанностью, то палитрой теплых серых тонов и бесконечной шкалой синевы; в качестве паспарту мы выбирали себе то группу сосен с невероятно длинной хвоей, то трехметровые агавы и ветку цветущего кофейного дерева — в зависимости от того, показывал высотомер тысячу или три тысячи метров над уровнем моря.

Было уже почти девять часов, когда мы остановились в Кесальтенанго и спидометр доложил, что мы отъехали от Энкуэнтроса восемьдесят четыре километра. Таким образом, Хулио вовсе не преувеличивал, утверждая, что на грузовике больше десяти километров в час здесь не сделает никто.

Примерно так в половине карт и книг о Гватемале упоминается, что второй по величине город этой страны называется Кесальтенанго. Другая половина рассказывает о Ке-сальтенанго. В любом случае для чешского уха это «Ке-цальтенанго»[11] звучит довольно смешно, хотя в гербе города и помещен символ гватемальской свободы, изображение птицы кетсаль, считавшейся святой еще во времена древних индейцев майя. Встретить сегодня эту великолепную птицу с длинными зелеными перьями, вероятно, столь же трудно, как найти золотой клад, спрятанный индейцами майя от испанцев в джунглях. Птица эта строго охраняется законом, чтобы ее не истребили окончательно. Веками охотились на нее птичники величеств маня потому, что без полуметровых перьев из хвоста этой священной птицы но могли обойтись ни королевские короны, ни украшения дворцов. В некоторых рассказах о кетсале упоминается, что капризная птица при постромке гнезда делает два входа, чтобы не мять королевских перьев. Через один она входит, из другого выходит. Едва ли в Гватемале вам удастся убедиться в этом собственными глазами. В зоологических садах кетсаль такая же редкость, как и в гватемальских девственных лесах. Дело в том. что она не выносит неволи. Поэтому Гватемала сохранила ее как символ в государственном гербе вопреки американской «Юнайтед фрут». Поэтому название ее наряду с изображением запечатлено на гватемальских банкнотах, поэтому ее именем названа и разменная монета. Кое-что из тщеславия времен индейских правителей сохранили жители города Кесаля и по сей день. Когда в 1839 году распалась федерация пяти стран Центральной Америки, кесальцы создали самостоятельную республику с гордым названием «Estado de los Altos», «Горная страна». В 1917 году, когда землетрясение почти сровняло с землей столицу, они вновь заявили о своих правах и никак не хотели отказаться от утверждения, что именно теперь настал момент, чтобы столица была перенесена в историческую резиденцию Кесаля.